Критику, как известно, лучше воспринимать в глаза. Он толкнул дверь кабинки и вышел, после чего состоялся не лучший в жизни разговор с едкими циничными замечаниями и почти переходом на личности. Коллеги посоветовали ему собирать вещи, потому что Павел Николаевич коммерческих директоров увольняет пару раз в полгода. И если бы не воспоминания о Мите и его манерах, Олесь бы сдулся, конечно. Но он лишь улыбнулся.
Пашка не шутил: он записал Олеся на тренинг и сказал кадровику Василию подать заявку на МВА, строго спрашивал и вообще вел себя как нормальный начальник, а не любовник жены.
Олесь знал, что МВА — это не пять часов в пригородном пансионате, и знание внушало надежду на то, что получится здесь задержаться дольше, чем на три месяца. Пашка бы не вкладывал в него деньги без надежды на то, что Олесь отработает.
Днем снова позвонили насчет студии, Олесь предложил девять вечера, и товарищ согласился.
История повторилась во вторник и в среду, и Олесь уже предвкушал, как обрадуется Гоша пачке баксов. Вообще-то Гордеев должен был вернуться, но почему-то не проявлялся.
Стопка долларов росла, новая работа увлекала. В пятницу Олесь даже выпендрился на совещании, предложив ввести детскую страховку — у конкурентов они были, у Пашки — нет. Выслушал от директора по развитию Владислава гневную тираду о сложностях ведения бизнеса, уже готовился аргументировать, но Пашка мигом их развел, сказав, что новый взгляд на устоявшиеся принципы может быть правильным. Решение о новом пакете приняли почти единогласно, и Олесь даже почувствовал себя немного отмщенным — этот Владислав был одним из тех, кто обсуждал его в туалете.
Вообще Олесь не помнил, когда чувствовал себя настолько хорошо.
Пришлось купить с полученной в последний раз зарплаты пару рубашек и брюки, но он решил списать это на необходимые производственные расходы.
Списывать что-то на производственные расходы оказалось приятно. Вложение денег в рубашки и брюки стало вкладом в собственную уверенность. Дышать стало легче, а стоптанные старые сандалии отправились в мусорный бак.
К концу второй недели Олесь поймал себя на новом чувстве: он скучал по Гоше. Безотносительно его личной жизни — просто хотелось поговорить, похвастаться, что ли, услышать в ответ одобрение или критику, все равно. Олесь сидел в его студии порой заполночь и курил на подоконнике, воображая, как рассказывает Гоше о новой жизни. Ему очень хотелось, чтобы Гоша им гордился.
В четверг вечером на очередной съемке модель задела какую-то лампу.
Большую такую лампу на треноге.
Конструкция качнулась, Олесь рванулся к ней, но поймать не успел: лампа грохнулась на покрытый плиткой пол и разбилась. И ладно бы только сам осветительный элемент: боковушка погнулась, панель с кнопками отлетела в сторону. Было ясно, что починить ее маловероятно.
Олесь понял, что попал: он понятия не имел, сколько лампа стоит, и попросил у фотографа компенсацию.
Тот хмыкнул и напомнил об амортизации. После десятиминутной перепалки Олесь чувствовал себя хуже, чем после похода на рынок: его обматерили, рассказали, какой он лох, что никто ему ничего не должен и еще много всякого приятного.
Это был последний раз, когда он сдал студию — вероятный процент как-то совсем уже не грел.
Он знал, что Гоша не будет кричать или ругаться на манер Михалыча, и вот само осознание этого заставило несколько раз покрыться холодным потом. Разочарование Гоши было бы в сто раз хуже, чем любые крики, вопли или удары в лицо.
Пару дней Олесь ходил как в воду опущенный, но вскоре работа и подготовка к возвращению Катерины домой вытеснили муки совести. Пару раз попытался набрать Гошу, но телефон отвечал противным голосом автоматической тетки или был вовсе выключен, поэтому вскоре Олесь решил: пусть ругается, зато денег заработал. Не отобьет лампу — доплатит. Гоша же сам просил. А раз просил — пусть не жалуется.
Гордеев появился в воскресенье. Просто позвонил в двери, когда Олесь мыл пол к приезду Катерины: договорились, что заберет ее вечером после работы. На такси. Теперь они могли позволить себе такси.
Гоша начал орать с порога. И даже матом, что характерно. Весь лоск моментально слетел, лицо раскраснелось, глаза метали молнии, Олесь даже залюбовался и ненадолго перестал следить за речью Георгия, которая изобиловала сочными эпитетами и малоизвестными оборотами.
Гордеев, кажется, сильно расстроился из-за такого рассеянного внимания, поэтому подкрепил свои слова встряхиванием Олеся за плечи.
— Ты толком скажи, что не так? — возмутился он.
— Нет, я не понимаю, как можно быть таким идиотом! Это же ненарочно, это просто мозги находятся в заднице, тут на природу надо жаловаться! — проорал Гоша.
— Да что случилось?
Гордеев сделал глубокий вздох, перевел взгляд на стену, на потолок, а потом снова на Олеся.
— Первое, — сказал он почти спокойно, — я не просил тебя сдавать студию. Для меня это место — не просто работа, там много личных вещей, и ты прекрасно об этом знал. Ты же не сдаешь в аренду свою зубную щетку? Нет? Так займись. Второе. Эти вандалы расколотили оборудование. Я понимаю, что тебе насрать, ты понятия не имеешь, зачем все эти хрени. Третье. Об этом стало известно в тусовке. И теперь ходят слухи, что у меня проблемы с деньгами, если я вынужден сдавать почасово собственную студию.
— Бля, — Олесь развел руками, — ну извини! Ты сам сказал про сдачу, хули б я этим занимался, — он вытащил из кармана висящей на вешалке ветровки деньги и нахмурился. — А еще раз идиотом меня назовешь — пойдешь нахуй, понял?
— Потому что ты и есть идиот! — Гоша закрыл лицо руками и глубоко вздохнул. — Ужасная неделя. Сначала Дима мозг ложкой выел, всё ему не нравилось. Потом мама начала любимую волынку о внуках, Петя еще мал для отцовства, а мне в самый раз. Не понимает, что я не хочу ни жену, ни детей. А теперь еще и это! — он опустил руки и посмотрел на Олеся грустно. — Напиться не хочешь?
— Нет, у меня Катю выписывают. И мне на работу. Новую. Я пару недель как коммерческий директор одной страховой компании.
— Поздравляю, — сказал Гоша, и было понятно, что ему плевать.
— Спасибо, — в тон ему ответил Олесь.
Ему было обидно, реально обидно. Сукин сын Гордеев еще имел наглость жаловаться, что ему кто-то выел мозг.
— Деньги себе забери, — мрачно зыркнул на него Гоша. — Это ты их заработал.
— Нет.
Гордеев покачал головой и пошел вниз по лестнице.
— Как знаешь, — холодно сказал Олесь в его спину. — Но помни: они лежат у меня, обращайся. И долг я отдам через пару месяцев.
Георгий резко обернулся.
— Ты мне ничего больше не должен.
— Не должен? — уточнил Олесь.
— Нет. Мы же договаривались: ты снимаешься в рекламе, и эта съемка покрывает расходы.
— Да? — Олесь сбежал следом и остановился рядом с ним. — Я тут спрашивал кое-кого... Тех. кто снимал студию, моделей. И получается, что ты мне соврал.
— Не понял?
— За пробную съемку не платят тридцать тысяч. А за съемочный день — семьдесят. Может, объяснишь, с чего такое меценацтво?
Гордеев отвел взгляд.
— Я сам выбираю, сколько платить моделям. Не волнуйся, материально я не пострадал.
— Конечно, ты же ГГ. Тебя так модели зовут, знаешь.
— Знаю. Говеное говно они переводят, — Гоша усмехнулся.
— Выходит, не такое уж говеное, — Олесь ответил на его усмешку, отчаянно пытаясь держать себя в руках. — Если парню, которого даже не выебал, платишь в три раза больше самой высокой ставки.
Гоша за пару шагов преодолел расстояние между ними.
— Я тебе говорил… — он осекся.
— А я тебе сейчас скажу, — ответил Олесь. — Я тебе все верну, все деньги. Мне этих подарков судьбы не надо.
Какое-то время Гоша смотрел на него, а потом резко отступил назад.
— Твою мать! — с чувством бросил он.
— Что? — с вызовом спросил Олесь.
— Ничего. Возвращай, если надо. Пока.
Глава 10
Через пару дней Олесю позвонила очень злая Женя и срывающимся голосом спросила, где Гоша. Он честно ответил, что понятия не имеет, и услышал тираду о срыве съемки, о Гордееве, который на связь не выходит уже три дня и о безответственных фотографах. Олесь мысленно пожелал ему удачи в любви и сексе и вернулся к работе. Через час Женя перезвонила и спросила, может ли он передать Гоше, чтобы тот с ней связался. Олесь ответил, что ничего не может обещать.
Гошу он сразу же набрал. Эти истеричные вопли московского рекламного менеджмента подзаебали, о чем он собирался честно сказать Гордееву — перед тем, как послать.
Телефон хранил молчание, а знакомая автоматическая тетка, кажется, издевалась, используя новую речевку: «Абонент не может ответить на Ваш звонок…»
Ну и хрен с тобой, решил обиженный Олесь и решил хотя бы временно любить жену и заботиться только о ней.
Вернувшаяся домой Катя заметно изменилась: была спокойнее, тише, ничего не требовала, только изредка уходила поговорить по телефону в другую комнату, и Олесь прекрасно понимал, что с Пашкой.
Он даже предложил Катерине весело провести час-другой, но та закатила глаза, сказала, что ей нельзя еще как минимум месяц, и Олесь успокоился.
Жизнь налаживалась.
Если бы не Гордеев, эту самую жизнь можно было назвать даже очень сносной, во всяком случае, не тоскливой, как раньше.
Гоша позвонил сам через пару дней.
— Олесь, привет, — быстро сказал он в трубку. — Мне твоя помощь очень нужна. Надо из студии кое-что забрать, а доверять я могу только тебе, как ни странно.
Олесь набрал в легкие воздуха и уже готовился сказать «анепойтилитебекдиме», как вдруг услышал Гошин прерывистый вдох.
— Я тебе не мешаю, Гош?
— В смысле? — удивился тот — правда, голос был какой-то тусклый.
— Ты бы хоть закончил то, что делаешь, а потом звонил. Я на работе, мне тут рабочий настрой нужен.
— Н-да… — проговорил в ответ Гоша. — Какой темперамент, Олеська. Я один. Приезжай, пожалуйста, мне вставать нельзя.
— Почему нельзя?
— Потому что у меня ребра сломаны.
— Ребра?
— Блин, — вздохнул Гоша, — я в аварию попал, только что выписался из больницы, и то под расписку. Еще меня пытать будешь? Или, может, мне кого другого попросить?
— Черт с тобой, — сказал Олесь, — еду.
Впервые вызвал водителя и сорвался.
Гоша открыл дверь и сразу похромал в одну из комнат, оставив Олеся осматриваться. А оно того стоило: если студия говорила о фотографе Гордееве, то уютная квартирка в одном из спальных районов рассказывала о хорошем мальчике Гоше Либермане: чисто, уютно, без пафоса. Просто очень хорошая квартира с хорошим ремонтом. Чувствовалось, что сюда не приглашают просто так, и если раньше Олесь бы порадовался такому стечению обстоятельств, то сейчас просто констатировал факт.
— Проходи, — послышался голос Гоши. — Извини, ничего не могу предложить.
— Тебе же двигаться нельзя.
— Нельзя, — сказал Гоша и сел на диван. — Ключи на вешалке в прихожей висят.
— А что взять?
— Там в кухне, то есть, в гримерной, в крайнем правом шкафчике деньги. Привези их, пожалуйста.
— Еще что-нибудь? — Гоша посмотрел на него пристально. Наверное, решил, что Олесь издевается. — Я серьезно. Еду, лекарства?
— У меня есть еда и лекарства, пока ничего не нужно.
Олесь снова почувствовал себя холопом рядом с барином. Он делал одолжение, но Гордеев вел себя так, будто это барская милость — позволить себе помочь.
— Звони, если вдруг что вспомнишь.
— Не, не позвоню. Я телефон тоже разбил, все номера в нем были.
— Так, может, тебе телефон купить?
— А толку? Я ничего сейчас не смогу, а трезвонить будут с тура до вечера... Пошли они. Просто привези мне деньги.
— Ладно.
— Олесь, спасибо.
— Ничего, у меня свой водитель, — он усмехнулся уголком рта, давая понять, что это не понты.
— Молодец.
— Ты пил? — спросил Олесь, разглядывая ссадины на его лице, запекшиеся губы — явно долбанулся об руль, а как же подушки безопасности?
— Я не пью, — отозвался Гоша и, уже догадываясь, скривился. — Да, напился. Надеюсь, ты меня не будешь отчитывать?
— Не буду, — согласился Олесь.
Он забрал в студии деньги, потом, подумав, заскочил домой и выгреб заработанные на сдаче студии баксы. Гоша мог говорить что угодно, но если ему нужны деньги, то эти лишними не будут.
Катерина спросила, откуда такая сумма, и Олесь честно рассказал.
Подумал и взял свой старый телефон: "Нокия" была потрепанной и поцарапанной, но работала, а Гоше наверняка понадобится связь.
Потом, уже на подъезде, возвращаясь, попросил водителя остановиться у супермаркета и купил готовой еды. За свои. Ничего сверхъестественного, но чтобы питательно было и вкусно — научился в последнее время и в еде разбираться, и в ее полезности. Олесь шел по тротуару к машине и словно наблюдал за собой со стороны. Что-то внутри такое творилось — то ли жалость ворочалась, то ли благодарность. Не Диму же Гордеев позвал и не брата.
Олесь открыл дверь Гошиным ключом и заглянул в комнату. Гоша спал, подложив под щеку ладонь, весь такой беззащитный, что пришлось заставить себя перестать пялиться и переместиться в кухню. Там Олесь заварил крепкого чая, себе сделал кофе из найденных запасов, отыскал на мойке поднос и отнес нехитрую снедь в комнату.
Гоша все еще спал, и он воспользовался минутой, чтобы выскочить на балкон покурить. Там и услышал:
— В комнате можно было. Закрой, кондиционер работает.
Олесь выбросил окурок на улицу и вернулся.
— Привет. Чай пей, вот. Бульон тебе надо, я поставлю сейчас, а пока … — он кивнул на поднос.
— Я тебя попросил просто деньги привезти, а ты сразу бурную деятельность развел, — Гоша вздохнул устало, и Олесь снова начал злиться.
— Не ешь, значит.
— Я говорил, что у меня есть домработница, она готовит. В холодильнике достаточно еды.
— Знаешь, — Олесь нервно провел ладонью по волосам, — иди в жопу, Гошенька. Заебал, — и уже подойдя к двери, добавил: — Дима пусть в следующий раз тебе за деньгами ездит. У меня рабочий день, между прочим.
— Я тебя не просил. Вернее, не просил за мной ухаживать.
— Это не ухаживания! — возмутился Олесь. — Это нормальная человеческая помощь!
— Спасибо, но я…
— Да, пожалуйста! Не просил он, гордый какой, — он нервно вздохнул и стукнул ладонью по дверному косяку. — Ладно, я в офис. Диме привет.
— Олесь…
Обернулся, пытаясь справиться с лицом.
— Что?
— При чем тут Дима, — устало ответил Гоша, закрывая глаза.
Снова злость такая накатила, Олесь даже оперся о стену, пытаясь справиться с желанием кому-нибудь двинуть. Очень неожиданно для себя самого понял, что нельзя уходить просто так. Не то чтобы хотелось быть жилеткой, но мысль эта дурацкая покоя не давала: а вдруг не просто так, вдруг не мальчиком на побегушках, а все-таки кем-то оказался? Он вздохнул и подошел к дивану.
— Почему не в спальне лежишь?
— Пожестче, — отозвался Гоша. — Мне сказали сидеть, но лежать легче. Ушиб брюшины, там синячище похлеще, чем вам на сессии девочки рисовали.
— Что произошло?
— Напился и поехал кататься. Идиот, сам знаю.
— Ага.
Олесь сел рядом и посмотрел на Гордеева. Тот был бледным, под глазами залегли темные круги.
— Страховка хоть есть?
— Это ты из вежливости интересуешься или статистику собираешь? — усмехнулся Гоша невесело.
— Интересуюсь.
— Есть страховка. Машина кредитная, так что... хотя я не помню, платил или нет в последний раз.
— Охренеть. Сколько тачка-то стоит? Тысяч пятьдесят?
— Сорок шесть.
— И тебя не волнуют сорок шесть тысяч долларов?
— С машиной я уже попрощался, сейчас меня больше волнует, что делать с работой и на что жить.
Олесь посмотрел на него удивленно.
— У тебя сбережений нет, получается?
— Ну, как же… Ты же привез.
Олесь вспомнил, сколько было в пачке, и покачал головой.
— Это все? — переспросил он, и Гоша снова прилег. Было видно, что бравада напускная, а бодрый внешний вид дается ему с трудом.
— Все, — ответил Гоша. — Митя оплатит позже, что-то еще должны…
— Ты вот скажи мне, — медленно начал Олесь, — ты вот известный человек и все дела… У тебя бухгалтер вообще есть? Ты же по договорам работаешь, или…
— Добей меня, — мрачно посоветовал Гоша. — У меня эти бумажки по всей квартире разбросаны. Сколько раз хотел порядок навести…