— Пиздец, — резюмировал Олесь. — Сколько тебе дома лежать?
— Два месяца.
— Ну, уже полегче. На два месяца тебе точно хватит.
— Так кредит же, — напомнил Гордеев, — а заработать я не смогу.
— М-да, — Олесь вздохнул и посмотрел на него с укоризной, — давай мне свои бумажки. Жена все равно дома сидит, как раз может разобраться.
— Да не нужно, — замахал руками Гоша, — мне налом отдают, там просто ненужные бумажки какие-то: акты, отчеты...
— Собирай и неси.
— Блин, — он сел, скривившись, и стало понятно, что дело не только в ребрах. Олесь помнил, как одноклассника избили и сломали ребро, так его только от физкультуры освободили на две недели. — Потом соберу. Приедешь — отдам. Но это лишнее.
— Врач тебе что сказал? — быстро спросил Олесь.
— Что-что, лежать и мазью мазать. Но я с ним не согласен. Внутри все болит так…
— …словно тебя боксерской грушей ударили, — кивнул Олесь. — Лежи… — он тронул Гошу за руку, зачем-то провел ладонью до локтя, заглянул в глаза и понял, что все как прежде: и желание, и злость, и ревность. Казалось, что стало полегче, но нет, ничего подобного.
А потом наклонился и поцеловал Гошу в губы. Вот так, без всякого перехода, без слов и чего-то еще. Олесю хотелось это сделать, он пялился на этот рот все время, даже когда разозлился. Очень хотелось — просто поцеловать… Нет, не просто. Он провел языком по Гошиной нижней губе и прикусил ее, а рука сама легла на его затылок.
Гоша сначала застыл, а потом приоткрыл рот и впустил язык Олеся. Это был не первый их поцелуй, но сейчас Гордеев был совсем не таким, как раньше: без своего лоска, без этой гламурности, выпендрежа он нравился Олесю еще больше. Мягкий, податливый, со вкусом чая на языке и чисто мужским запахом. Красивый. Идеальный. Внезапно захотелось его трахнуть прямо на этом диване — завалить и отыметь. Раньше Олесь даже мысли не допускал, что с Гошей сможет быть сверху.
Он еще раз лизнул Гошину нижнюю губу, легко поцеловал в щеку и отодвинулся.
— Что это было? — спросил тот, пару раз мигнув.
— Захотелось, — просто ответил Олесь. — Ты исключительно эротичен в домашней обстановке, извини.
Гулко стучало сердце. Просто «захотел» было бы лучшим определением, без ненужных дополнений. Олесь знал, что хочет Гошу, не знал только, что можно возжелать его трахнуть. Самому. В понимании Олеся трахать можно было мальчиков типа Ростика. О своей скромной роли в процессе с мужчиной типа Гордеева он старался не думать, но понимал, что подставить задницу придется — и наверняка с большим удовольствием.
— Мне приятно, — сказал Гоша, улыбаясь.
И вот поверил бы Олесь, если не знал Георгия чуть больше, чем тот догадывался.
— Всегда пожалуйста.
— Ты… меня извини тоже, — продолжил Гоша, — но… Олесь, я же говорил, что ты не в моем вкусе.
Этого следовало ожидать, но горло все равно сжалось.
— А когда ты меня в студии чуть не отымел — я тоже был не в твоем вкусе?
Гоша погладил его по щеке и отстранился, потянувшись за сигаретами.
— Мне тогда свою треногу хотелось трахнуть, — он посмотрел в сторону. — Знаешь, бывает такое.
— Знаю, — отозвался Олесь. — Катя говорит, что недоеб. У меня сейчас тоже голодание. Сам понимаешь, после операции. Думал, хоть с тобой повезет. А везет мне только на убогих.
Гоша снова лег, и стало понятно, что пора уходить.
— Страховка в какой компании? Я попытаюсь пробить, — сказал Олесь, понимая, что меняет тему только ради того, чтобы не опуститься еще ниже и не начать просить. Кроме того, даже вопреки словам Гордеева верилось, что тот очень даже хочет, но почему-то решил сыграть в недоступного.
— Да в вашей. Я с твоим Павлом знаком, Митя мне его присоветовал.
— О, ну тогда проще. Пробью по базе.
— Олесик, мне помощь не нужна, — напомнил Гоша. — Я справлюсь.
— Олесиком меня называть не надо, — скривился он. — Не люблю.
И по поводу помощи промолчал, ничего не стал говорить, хотя хотелось ляпнуть, что Гордеев, несмотря на свой лоск, оказался очень непрактичным человеком. Это не было разочарованием в чистом виде, но впечатление портило. Или Олесь пытался не обращать внимания на то, что его снова мило послали.
— Как скажешь, — сказал Гоша, не открывая глаз.
Эта манерная поза выбесила Олеся окончательно.
— Я пошел. Что-нибудь будет нужно — звони, я... короче, помогу.
От собственной душевной щедрости немного полегчало.
***
К концу следующей недели оказалось, что компания празднует пятилетие, и что корпоратив будет происходить в каком-то подмосковном пансионате во время выходных.
Раньше Олесь бы расстроился, что приходится убивать нерабочее время на работу, но неформальная обстановка в компании новообретенных коллег могла помочь быстрее влиться в коллектив.
О корпоративе сообщила Галина, секретарь с ресепшна. Эта перигидрольная блондинка в последние дни слишком часто забегала к нему в кабинет, но Олесь предпочел делать вид, что не замечает повышенного внимания с ее стороны. Он спросил, можно ли позвать с собой жену, и Галина объяснила, что компания стремится насаждать семейные ценности, что мы все тут близкие друзья и прочую муть, в которую ни Олесь, ни она сама не верили, а потом добавила, что развлекаться лучше без супруги. И подмигнула.
Катерина на корпоратив ехать отказалась, отговорившись плохим самочувствием.
Олесь сбегал в торговый центр по соседству и купил себе новый спортивный костюм и пару футболок, а потом, подумав — и кроссовки.
Возвращаясь домой из магазина, он наткнулся на старушку, которая продавала цветы, и спонтанно купил Кате букет ромашек. Он уже лет пять дарил ей цветы только на праздники, а тут вдруг захотелось жене сделать что-нибудь приятное.
Катя мягко улыбнулась, а потом спросила, все еще улыбаясь, с кем Олесь ей изменяет. Едва удалось прикусить язык и не ляпнуть, что пока ни с кем, но!.. Олесь отшутился и с еще большим удивлением понял, что Катерина спросила просто так, из какого-то только ей понятного озорства. Во всяком случае, она даже не дослушала его весьма удачную фразу о женской олимпийской сборной. Рассмеявшись, поинтересовалась, является ли сумо олимпийским видом спорта, и они как-то спонтанно поглумились на эту тему.
Что-то происходило с Катей, Олесь чувствовал, но объяснить себе не мог, а задавать вопросы не стал. Он вообще не умел разговаривать по душам.
С чистой совестью и еще более чистыми помыслами он и уехал, пообещав Катерине звонить.
Субботнее утро уже близилось к полудню, когда они с Пашкой подрулили к пансионату, нашли место для парковки и лениво покурили в теньке прежде чем забрать из машины сумки и пойти вселяться. Пашка сам предложил его подвезти, проигнорировав нерешительный Олесин вопрос относительно корпоративного автобуса или водителя.
— Обратно доберешься с водителем.
— А ты что же?
— Я почти сразу уеду, у меня встреча. Вечером вернусь, — Пашка улыбнулся. — А тебя оставлю за главного. Вот и посмотрим, как ты в неформальной обстановке будешь рулить.
Он увидел, что Олесь немного напрягся, и продолжил со смехом:
— Не боись, аниматоры все сделают. А ты отдыхай, общайся, налаживай связи.
Отдыхать не получилось: поскольку корпоратив включал в себя только пьянку безо всяких тимбилдингов и тренингов, народ начал напиваться с обеда, плавно перетекающего в ужин. Пришлось засунуть поглубже привычку не отсвечивать — это раньше он был клерком, директору же положено блистать, а блистать Олесь просто не умел. Выпив с каждым желающим, к вечеру он был уже в нужной кондиции, тоскуя о прохладном душе в собственном одноместном номере с узкой казенной койкой.
Пашка вернулся к началу официальной программы, и стало попроще: вручения подарков, поздравления, потом оказалось, что у одного из финансистов день рождения, и все принялись пить за его здоровье.
Олесь так и не нашел себе места: бродил от компании к компании, напоминая себе о том, что нужно сохранять лицо, потанцевал с некоторыми из дам, нахамил Владиславу, а потом осознал, что Галина, полная перигидрольная сорокалетняя Галина клеится к нему, теперь уже откровенно и не стесняясь. Отшивать женщин Олесь не умел, поэтому кивал, улыбался и снова пил, мечтая о том, чтобы она провалилась сквозь землю и оставила его в покое.
Когда шутки стали совсем уж скабрезными, он отговорился тем, что устал, и слинял в свой номер.
Лежа на кровати и наблюдая вращающийся потолок, Олесь подумал о том, что Гордеев вел бы себя по-другому. Он бы не напивался и очаровывал окружающих, умело маскируя за почти искренней улыбкой свое отношение к скоплению пьяных директоров и прочего офисного планктона. Но у него опыт, мысленно спорил с собой Олесь. Один Митя чего стоит, такая же тупая скотина, как этот, Владислав Маргулин. Продажник херов, родную мать продаст, видно же. Гоша непременно сказал бы Галине, что она очаровательно выглядит и изящно проигнорировал бы пошлые намеки. Да, снова начал доказывать себе Олесь, что этот Гоша может? Даже от Мити отмазался с Олесиной помощью, дипломат чертов.
— А надо было Галине сказать, что я гей, — произнес он вслух и заржал, но смех быстро закончился, потому что слово прозвучало, а Олесь оказался к этому не готов. — Глупости какие, — он сел на кровати и посмотрел на свое отражение в зеркальной дверце шкафа. — У меня жена, какой я, нахрен...
Его душевные метания прервал настойчивый стук в дверь.
— Не спишь? — Галина сжимала в руках бутылку коньяка и два бокала. — Решила составить тебе компанию.
Он охренел и только поэтому отступил в сторону, впуская ее внутрь.
— Выпьем?
Олесь кивнул и опрокинул в себя первые пятьдесят грамм, даже не поморщившись. Потом они, кажется, танцевали в тишине комнаты, потом Олесь пытался объяснить, что женат и так далее, а после наступила блаженная темнота.
Утро встретило его головной болью и запахом лака для волос.
Рядом на подушке разметались высвеченные соломенные пряди, а Галина посапывала, смешно приоткрыв рот. Покрывало сползло, и Олесь смог оценить огромный темный сосок на необъятной груди.
Единственное слово, которым бы он мог описать происходящее, было "пиздец".
Он это озвучил. Вербализированный пиздец у Галины никаких эмоций не вызвал и даже не разбудил, самому Олесю в качестве аутотренинга тоже не помог. Варианты с "бляпиздец" и "значитнегей" тоже мало помогли: Олесь захотел не только внезапно умереть, но и не рождаться вообще. Точкой отсчета его жизни до и после теперь был вчерашний вечер, когда надо было подпереть дверь стулом и на все стуки, будь то даже пожар, потоп, наводнения, цунами и сели одновременно, не отвечать.
Оказалось, что он умеет быстро собираться: вещи волшебным образом сами сложились в сумку, а сам Олесь ровно через пять минут, полностью одетый, прокрался к двери и выскользнул в коридор.
В холле почти никого не было, а большие круглые часы над стойкой регистрации показывали восемь сорок три. Олесь честно сдал ключи, но предупредить о гостье постеснялся, а сам все ждал вопроса девочки-администратора. Но... она снисходительно ему улыбнулась и пожелала счастливого пути.
Домой Олесь добрался на попутке. Отвалил кучу денег, в другой раз бы пожалел, но сегодня хотелось бежать, бежать и никого больше не видеть.
Телефон зазвонил, когда он выходил из машины.
— Олесь, ты уехал?
Тон Галины был слишком игривым, чтобы надежда на благополучный исход выжила.
— Да, я уехал.
— А меня почему не разбудил?
— Потому что ты спала, — ответил он и стиснул челюсти, чтобы не добавить какое-нибудь крепкое словцо.
— Но корпоратив же двухдневный... — протянула она. — Павел Николаевич уехал, потом ты...
Ага, подумал Олесь. Ладно.
— Мне нужно на завтра отчет подготовить для налоговой, так что... — и, услышав в трубке грустный вздох, добавил: — Между нами ничего не было.
— Да-да, — сказала Галина и засмеялась. Заговорщицким таким смехом. "У нас одна тайна", послышалось Олесю, и он продолжил:
— Я не трахаюсь по пьяни. Не могу. Не стоит. Так что прости, подруга дней моих суровых, но у нас ничего не было.
— Как не было? — возмутилась она.
— А вот так. И я предлагаю забыть этот досадный инцидент. Я женат и никогда не изменял жене. И, несмотря на провалы в памяти, уверен, что мы не... не занимались сексом.
Олесь мог собой гордиться: ему удалось выдать речь ровным, не терпящим пререканий тоном.
— Чтобы избежать неловких ситуаций в будущем — предлагаю ограничиться рабочими отношениями.
— Хорошо, — снова вздохнула Галина, — но не стоит злиться, я ведь ничего плохого не...
— Я понимаю, — перебил ее Олесь, — поэтому давай забудем.
Настроение поднялось от отметки в "минус сто" до "чуть ниже нуля".
— А, знаешь, — сказала Галина, чуть помедлив, — верно, что Павел Николаевич не просто так людей выбирает.
Он списал это на похмельный бред и уже приготовился быстро проститься, как вдруг Галина добавила:
— Они тебя "Олесиком" прозвали, а надо бы по имени-отчеству.
Понятно, кого она имела в виду.
— Галина, мне пора. До завтра.
— До завтра.
Уже подходя к подъезду, Олесь прислушался к себе: никакого омерзения или отвращения. Ничего не было, повторил он про себя. И даже какое-то желание возникло вернуться и порулить, но смысла не было.
Катерина открыла дверь и непонимающе нахмурилась:
— Ты чего так рано?
— Выгоняй любовников, я вернулся, — сказал Олесь, чмокая ее в щеку, а жена поморщилась, показывая, вероятно, что запахи были сногсшибательные.
— Выгнала уже, как знала, — ответила Катерина. — Иди в душ, от тебя разит как от твоего этого...
Он слегка напрягся, сразу подумав о Гоше и о том, чем от него может разить, но вовремя вспомнил о Михалыче.
— Я приличный человек, не путай меня с разными...
Но в душ все-таки пошел — не хватало еще, чтобы за ароматом переработанного виски Катерина различила другие запахи. Например, секретарских духов...
Накрыло его чуть позже. Олесь набрал себе полную ванну, лег, закрыл глаза — и началось. До тошноты: жирная пьяная Галина со съехавшей помадой, растекшейся тушью, в этом ее платье с декольте... Как он мог думать, что ему нравятся бабы с грудью пятого размера? Ведь в институте еще с парнями обсуждали, что главное — большие сиски. Сейчас от одного воспоминания передергивало.
И ладно бы с кем-нибудь молодым, так нет же! Некстати вспомнился Ростик с его локтями-коленками, и затошнило с новой силой. Олесь сел, включил холодную воду и направил себе в лицо, пытаясь понять, какого же черта. Уже ведь разобрался в своих предпочтениях, смирился, но от одной только картинки тошнота подкатывала к горлу, и пришлось дышать часто-часто, чтобы не вырвало прямо в ванной.
А потом вспомнил эту ужасную огромную грудь, складки на животе, лоснящуюся кожу, и стало чуть полегче. Тошнило не от воспоминаний о Ростике. Олесь снова плеснул в лицо холодной водой и окончательно понял, что почти сказанное накануне было правдой. Его тошнило от допущения, что Галина спала в его постели не просто так.
— Я гей, — сообщил он смесителю. — Я не люблю женщин.
Смеситель молчал, а потом Катерина постучала в двери и спросила, все ли у него хорошо.
— Отлично, — сказал Олесь, — просто прекрасно.
На стиральной машинке, куда случайно упал взгляд, обнаружился чужой ежедневник. Олесь вытерся, тщательно вытер руки, взял его в руки и понял, куда уезжал Пашка. Это была его личная черная книжка, с которой Павел Николаевич не расставался и берег как зеницу ока.
Первым порывом было устроить скандал и выспросить у Кати, какого черта происходит, потом вспомнилась Галина, Ростик, Гордеев, и желание ругаться мигом испарилось.
— К лучшему, — пробормотал он себе под нос.
***
Вечером он сбежал якобы в магазин. Катерине тяжелое носить было все равно нельзя, но в доме водились продукты, появлявшиеся словно из ниоткуда. Ну, Олесь всегда подозревал, откуда, но теперь уверился на все сто. Дурацкая была ситуация, идиотская по всем показателям.
Олесь спускался по лестнице и раздумывал, стоит ли говорить Пашке про ежедневник или просто положить завтра на стол. Не любил Олесь все эти выяснения отношений, разговоры. А с другой стороны — Катерину ему зачем удерживать, смысл какой?