— Гордеев, не торопись.
Ему понравилось легкое изумление на Гошином лице, это придало уверенности в том, что все правильно. Олесь осторожно положил ладонь на его член, сжал пальцы и двинул рукой от головки к основанию. Гордеев охнул, и этот звук разрушил последний барьер. Олесь довольно улыбнулся и встал на колени. Конечно, взять в рот целиком с первого раза не вышло.
На вкус Гоша был солоноватым. Олесь прислушался к своим ощущением, понял, что отвращения не испытывает, уже собирался продолжить, но Гоша отстранился и сказал, что не хочет упасть посреди процесса. Это означало, что Гордеев допускает такую возможность; внизу живота расползлось приятное тепло.
— Я бы поддержал, — улыбнулся Олесь.
Гоша провел рукой по волосам, подошел к кровати и сел, широко расставив ноги.
Увидев его гладкие крупные яички, Олесь сглотнул. Отчего-то захотелось провести по ним языком.
— Ты не должен, — сказал Гоша, — если не хочешь. Не нужно пытаться меня впечатлить, мне и так хорошо.
Его слова только подстегивали: теперь Олесь знал, что сделает минет, даже если в процессе его будет выворачивать.
Он подполз к кровати на коленях, положил ладони Гоше на бедра и, нагнув голову, лизнул член снова. Гладкий и теплый. Это не заводило, но и не раздражало. Олесь вздохнул, придвинулся ближе, обхватил его у основания и, широко открыв рот, сомкнул на члене губы.
Гоша мог болтать что угодно, хорошо ему было или неплохо, но стоны он выдавал вполне себе понятные. Даже ладонь положил Олесю на затылок, но не надавливал. Олесь вспомнил, что у него тоже имелась такая привычка, хмыкнул и выпустил член изо рта.
— Прости, Гордеев, но этого я хочу, а не ты, — проговорил он.
Процесс и правда увлек: Олесь даже начал получать какое-то удовольствие. В основном, конечно, от того, что слышал, потому что Гошины стоны вместе с невразумительными рваными фразами заводили. На форуме говорили, что есть истинные фанаты своего дела, но Олесь только вступил на этот скользкий путь, поэтому еще не понимал, насколько ему нравится. Пока… пока было просто необычно.
Ладонь на его голове дрогнула, пальцы сжались, не очень больно дергая за волосы. Олесь почувствовал, что Гоша давит на его затылок, подчинился и едва не задохнулся, заглотнув член почти полностью.
— Ох!.. — послышалось сверху, и он мысленно записал себе очко.
Не так уж сложно оказалось расслабить горло — раза с третьего получилось сделать так, как нужно. Шея, правда, быстро уставала, но это было неважно.
Олесь понял, что ему нравится ощущать во рту Гошин член, касаться языком головки, чувствовать легкую пульсацию вены губами. Ему нравился запах и даже едва ощутимый вкус. Ему нравился Гордеев, и дело было в этом.
— Олеська… — собственное имя ударило по мозгам едва ли не больше Гошиных стонов.
Он на мгновение остановился, и сразу же Гордеев потянул его на себя, схватив за плечи.
— У тебя талант, — прошептал Гоша, улыбаясь. — Но я не хочу так заканчивать.
— Не заканчивай, — шепнул в ответ Олесь, нависая сверху и опираясь на локти.
Гордеев погладил его по спине, сжал ягодицы, слегка раздвинул. Олесь слегка дернулся, когда палец коснулся ануса, и потерял равновесие.
Лежать на Гоше сверху оказалось приятно: тот был горячим, тяжело дышал, грудь вздымалась, и Олесю пришлось сосредоточиться, чтобы отвести взгляд от его приоткрытых губ.
Желание снова почувствовать то оглушающее удовольствие пока превалировало, но он не мог не проверить: коленом раздвинул ноги Гордеева и наугад толкнулся.
Гоша тут же застыл и нахмурил брови, явно напряженный.
— Я просто попробовал, — сказал Олесь и поцеловал его в колючий подбородок: Гоша умудрялся обрастать щетиной за полдня. — Ты меня трахнешь?
— Я не знаю, что мне с тобой делать, — признался Гоша, видимо, в порыве постельного откровения. — Я не могу тебя понять. Вот, как сейчас.
— Просто попробовал… — повторил Олесь и просунул руку между их телами, пытаясь дотянуться до Гошиного члена.
Получилось.
Он уже более уверенно сжал пальцы, хотя пришлось опираться на один локоть, и это было неудобно. Олесь посмотрел на Гошу и снова наткнулся на знакомый изучающий взгляд. Как можно кого-то изучать, когда тебе дрочат, для Олеся осталось загадкой. Он потянулся к Гошиным губам и поцеловал, чтобы отвлечь, одновременно сжимая пальцы под головкой.
Гоша снова трахал его рот, заставив стонать, закрыть глаза и — вдруг догадался Олесь — понять, кто тут главный.
Это стало первой трещинкой в броне великого и ужасного Гордеева. Олесь отметил это мысленно и решил слушаться. Он покорно лег на живот, когда его попросили, привычно раздвинул ноги, но не ожидал, что вместо пальца почувствует прикосновение горячего мокрого языка.
Из горла сам собой вырвался стон, не столько удовольствия, сколько удивления: как же Гоша должен был ему доверять, чтобы такое вытворять? Или просто хотел впечатлить?
Олесь всхлипнул и вцепился зубами в покрывало, которое они забыли сдернуть с кровати.
Он знал, что такое делают. Изредка. Но не ожидал от Гордеева подобного одолжения. Ладно, минет, но...
Это было щекотно, едва ощущалось, но сознание того, что Гордеев вылизывает его анус, завело сразу же до серой пелены перед глазами.
Олесь оперся на локти, выставил задницу и пытался не дергаться от каждого прикосновения. Гоша ни на мгновение не останавливался: он то щекотал языком дырочку, то касался губами чувствительной кожи за мошонкой, то вылизывал ягодицы — в эти моменты Олесь почти скулил, потому что ужасно хотелось прикосновений именно там, у ануса. Он боялся сделать что-нибудь не так, боялся неожиданных реакций собственного тела, но член уже встал, и одного языка становилось мало.
Гоша почувствовал: нагнулся к своей сумке, вытащил бутылку со смазкой и сразу же щедро полил Олесину задницу. Это было... холодно.
Олесь зашипел, поежился и спросил, можно ли на этот раз сделать все лицом друг к другу. Вместо ответа Гордеев дернул его за плечо, повалил на спину и поцеловал глубоко и сильно; похоже, ему нравились поцелуи, и Олесю тоже нравились, он мог бы целоваться с Гошей часами, до саднящих губ.
Он испытал неловкость только в самом начале, когда Гоша задрал его ноги почти к самым ушам, заставляя раскрыться еще больше. Почему-то подумалось в этот момент, что это выглядит глупо.
— Как ты хорош… — хрипло сказал Гоша, глядя на него сверху вниз; внутри что-то дрогнуло и рассыпалось на миллион осколков.
Олесь сделал бы в этот момент все, что угодно, пообещал бы никогда и ни с кем не заниматься сексом или даже покончить с собой, потому что мучительно хотелось ощутить Гошу внутри себя.
— Трахни меня, — выдохнул он, наблюдая, как Гордеев надевает презерватив и снова льет из бутылки смазку.
— Да.
Это короткое слово ослепило и лишило дыхания, но Олесь даже не успел опомниться, как Гоша навалился на него сверху. Задницу моментально обожгло, но он сдержался, зная, что потом будет легче, и сдавленно простонал:
— Еще!..
Гоша склонился над ним, согрел дыханием щеку и вцепился зубами в его нижнюю губу.
Он входил по миллиметру, осторожно, но было больно — наверное, с прошлого раза еще не все зажило, Олесь всю неделю ходил не как моряк, конечно, но определенные сложности испытывал. Сейчас даже смазка не помогала. Он понял, что вспотел, когда пот начал заливать глаза, и их тоже защипало.
— Стой, — сказал и вцепился в Гошины плечи, — погоди секунду.
— Прости, — выдохнул тот и замер, — прости, я думал, что будет легко после... ну... — Гордеев засмущался. Впервые на Олесиной памяти он запнулся и пытался выдавить из себя нужное слово.
Олесь через боль сделал вторую пометку: грязные разговоры. Гоша стесняется разговаривать о сексе — значит, нужно постараться почаще говорить об этом вслух.
— Я сейчас, — сказал Олесь, стараясь улыбаться, и обхватил пальцами свой член — пройдет, подожди секунду... У тебя просто огромный хуй, моя задница под него еще не подстроилась.
— Ты меня с ума сведешь, — шепнул Гоша, но продолжить не успел — Олесь попробовал двигаться сам.
Он прислушался к боли, пересилил себя, насадившись глубже, для этого пришлось отпустить свой член и упереться руками в кровать. Догадался слегка расслабить мышцы, и стало чуть легче.
Боль была не сильной, да и не боль почти — так, жжение, но это портило удовольствие.
Олесь закрыл глаза и закусил губу. В какой-то момент, видимо, когда пресловутая простата была задета, он выгнулся, беспорядочно шаря по кровати руками.
— Олеська…
Он что-то ответил, кажется, по-глупому назвал его «Гошенькой», но потом потребовал продолжать, выбирая самые грязные выражения, которые смог в этом состоянии вспомнить. Хотелось услышать эти сдавленные вздохи, увидеть, как Гоша теряет свою вечную невозмутимость.
Гордеев двигался в нем, напряженно дыша, сосредоточенный и серьезный, и Олесь решил во что бы то ни стало сломить броню: обхватил его за шею, притянул к себе и начал вылизывать его рот: губы, десна, зубы. Совершенно ненормальные движения, такие же животные, как недавнее поведение самого Гоши. Это сработало: тот охнул, задвигался быстрее — Олесь едва держался в сознании, каждый толчок вызывал волны удовольствия в паху. А потом Гоша начал стонать. Не низким своим басом, а высоко, словно ему было больно, хотя от боли так не стонут.
Олесь собрался, обхватил его ногами за пояс и начал говорить. Он рассказывал, как ему приятно чувствовать в себе Гошин хуй, какой тот большой и твердый. Что Гоша охренительно пахнет и настолько же охренительно стонет. Как ему хочется увидеть Гошин оргазм. И на последней фразе тот действительно кончил, зажмурившись и дрожа всем телом; в этот момент его член был глубоко внутри, и Олесю казалось, что достает до желудка.
Он бы не расстроился, если бы больше ничего не произошло — настолько приятным оказалось отслеживать Гошины реакции. Но тот, чуть придя в себя, даже не стал ничего говорить: сполз ниже и сразу же заглотнул член Олеся почти до основания, а потом просунул внутрь два пальца, сразу же нажимая на простату.
Олесь закричал. Сочетание пальцев и языка довело его до оргазма быстрее, чем он ожидал. Член пульсировал у Гоши во рту, а Олесь что-то кричал, зажмурив глаза, и под веками лопались белые круги.
Когда он немного пришел в себя, то почувствовал на животе тяжесть — Гоша лежал, уткнувшись в него лбом и хрипло выдыхая. Олесь погладил его по голове, сделав это неосознанно, и не стал отдергивать руку. Было все равно. После такого — все равно.
— Ты умер? — спросил Олесь, вспоминая их первый раз.
— Да-а… — прошептал Гоша и прижался губами к его животу. — А за такое говорят спасибо. Олеська…
— Ш-ш-ш… — он продолжал гладить его по голове.
Гоша лег на спину, закинув одну руку за голову, а вторую положил на Олесино бедро.
— Мне хорошо с тобой, — сказал он в потолок.
Олесь напрягся: с Гордеева станется сначала наговорить чего-то приятного, а потом отморозиться. Знаем, проходили.
— Мне с тобой тоже... ну, ты в курсе, я уже много чего рассказал.
— Да уж, — сказал Гоша и прикрыл глаза.
Точно стесняется, решил Олесь.
— И трахать я тебя больше не буду, — добавил тот; захотелось выматериться. И двинуть в глаз — тоже. — Нет, не потому что... короче, тебе больно. Пока не заживет.
— Ну, есть много других способов, — моментально подобревший Олесь провел большим пальцем по его пухлой нижней губе. — Ты ведь не будешь в обиде?
— Нет, — сказал Гордеев. — Способов и правда много, — и улыбнулся.
***
В воскресенье вечером по дороге в Москву Олесь почувствовал, что говорить не о чем: Гоша отвечал односложно, курил и даже несколько раз поговорил по мобильнику. Выходные заканчивались, и заканчивалось приятное уединение. Вопреки логике Олесь Гордеева прекрасно понимал: сам хотел остаться один и заранее раздражался тому, что надо заехать к Катерине за оставшимися вещами, да и вообще узнать, как она.
Наконец, "Порш" подкатил к подъезду, и Гоша просто открыл багажник, не делая попытки даже выйти из машины. Олесь намек более чем понял: достал сумку и быстро попрощался. Гоша кивнул, и через минуту умчался, даже не поцеловав его на прощание. Сначала Олесь расстроился, а потом в голову пришла нелепая мысль, что он как девица на выданье, и получилось хмыкнуть.
— Пошел ты, Гордеев, — буркнул он себе под нос и зашагал к дому.
***
Понедельник, вторник и среда пролетели как один день. Олеся таскали на съемки и совещания, Олесю взрывали мозг работодатели и подчиненные, и времени думать о Гордееве как-то не представилось. Это было его личное "Забыть Герострата", думал Олесь, в последнее время начавший очень много читать. Сначала он делал это для того, чтобы не смотреть телевизор, который в новой квартире принимал дикое количество бесполезных каналов. Потом — чтобы как-то отвлечься, а скоро и вовсе втянулся. На неделе должны были начаться съемки клипа, Олесю постоянно названивал Лилечкин продюсер, уточняя, свободен ли он, и каждый раз перенося даты.
В четверг на совещании Олесь пил третью кружку кофе за день и мечтал о собственной кровати, которая ему светила глубоко за полночь: Гордеев приказал явиться на съемки клипа не позже девяти вечера.
Маргулин распинался о повышении продаж и успехах отдела, намекая на премиальные, а Олесь выразительно смотрел на Пашку, продолжая пить кофе.
— А в чем выражается повышение? — спросил Павел, мило улыбаясь.
Олесю в этой улыбке почудился волчий оскал.
— Мы заключили несколько комплексных договоров, и...
— ...меня волнуют цифры в рублях. Можно в валюте. Сколько?
Маргулин замялся, потянулся за бумажками, и тут Пашку прорвало. Олесь впервые видел его в гневе и наконец понял, как тот дорос до поста генерального в свои двадцать шесть: Пашка методично, со вкусом, толком и расстановкой размазывал Маргулина по стенке, даже голос не повысив. Олесь даже заслушался.
Остальные присутствующие втягивали головы в плечи, отводили глаза и делали вид, что они не при делах.
Минут через пять, когда Маргулин был бледнее стены, Пашка прервался, поднял трубку телефона и вызвал к себе кадровика.
Пока та поднималась, Маргулин, понимая, что это — все, увольнение, нервно перекладывал бумажки, а потом посмотрел на Олеся.
— Доволен, сучонок?
— Не особенно, — ответил он, откидываясь на спинку стула и складывая руки на груди. — Есть еще такой момент, как упущенная прибыль, но это доказать сложно. В целом — да. Спасибо, доволен.
Олесь сказал это под впечатлением от речи Пашки и еще от того, что чувствовал свою правоту, но его слова вызвали обратный эффект: несколько директоров обменялись понимающими взглядами, а Маргулин и вовсе побагровел.
— Павел Николаевич знает, кого брать на работу, — отрывисто сказал он. — У нас теперь модели в бизнесе разбираются. Или сосут хорошо, еще не понял.
Пашка ничего сказать не успел, потому что Олесь, сам от себя не ожидая, вдруг холодно произнес:
— А это прямое оскорбление, Владик. Но не мне, а генеральному.
— Мне-то что?! — заорал Маргулин. — А вот тебя непонятно с какой радости взяли! Где, в каком уставе написано, что коммерческие директора на всех столбах могут жопы светить?!
— А где сказано, чем должны заниматься директора в свободное время? — сухо спросил Пашка. — Я ему еще премию выпишу за то, что он нам бесплатно пиар делает.
— Паша, не хотел я тебе говорить, — казалось, Маргулина сейчас разорвет на части от ярости, — но у нас всех возникают сомнения в том, что ты головой думаешь, а не жопой. И как ты эту свою жопу используешь, если у тебя пидор по правую руку сидит.
— Владик, тебя вопросы морали начали волновать? — спросил Пашка елейно. — Когда ты "Мак" окучивал, когда у меня наличку выпрашивал на представительские расходы, отвез их директора в сауну и заказал мальчиков — волновали? Мальчиков, Владик, не девочек.
Тот побледнел еще заметнее, на скулах проступили багровые пятна.