Что само по себе довольно глупо, поскольку женщина, решившая зарабатывать на жизнь с помощью клинка, не станет расхаживать в виде, напоминающем обложку одного из прогрессивных каталогов белья для узкого круга покупателей.
Ладно, замяли. В основном следует отметить, что хотя Херрена – Хладнокровная Холера выглядела бы просто сногсшибательно после хорошей ванны, маникюра по полной программе и набега на полки с кожгалантереей в лавке под названием «Восточная Экзотика и Благовонные Умащения Ву Хунь Лина», что на улице Героев, в данный момент она была благоразумно облачена в легкую кольчугу, мягкие сапоги и короткий меч.
Хорошо-хорошо, сапоги, возможно, были кожаными. Но не черными.
Вместе с ней ехало несколько смуглокожих людей, которые все равно будут убиты в самое ближайшее время, так что на их описание даже не стоит тратить усилий. Тем более что ни в одном из них не было ничего дерзкого.
Послушайте, они могут быть одеты в кожу, если вам того хочется.
У Херрены спутники не вызывали особого восторга, но никого, кроме них, в Анк-Морпорке не нашлось. Многие горожане покидали свои дома и устремлялись в горы – из страха перед новой звездой.
Однако Херрена направлялась в горы по другой причине. Строго по вращению и к Краю от равнин возвышался голый хребет Троллей. Херрена в течение многих лет пользовалась уникально равными возможностями, доступными для любой женщины, которая умеет заставить клинок петь. Поэтому героиня привыкла доверять своим инстинктам.
Этот Ринсвинд, судя по описанию Траймона, был крысой, а крысы любят прятаться. Кроме того, горы были далеко от Траймона – хоть он и нанял ее, Херрена надеялась оказаться от него подальше и побыстрее. При одном взгляде на Траймона у героини начинали чесаться кулаки.
* * *
Ринсвинд знал, что ему следовало бы впасть в панику, но это было крайне сложно. Такие эмоции, как паника, страх и гнев, имеют непосредственное отношение к плещущейся в железах жидкости, а все железы Ринсвинда остались в его теле.
Он не мог точно сказать, где сейчас находится его настоящее тело, но, опуская глаза, Ринсвинд видел тонкую голубую нить, тянущуюся от того, что он, ради сохранения здравого рассудка, все еще называл своей щиколоткой. Нить пропадала в темноте и, по-видимому, вела к его телу.
Он готов был первым признать, что это не особенно хорошее тело, но пара его частей были дороги ему как память. К тому же до Ринсвинда внезапно дошло, что, если голубая нить порвется, ему придется провести всю оставшуюся жи… все оставшееся существование, болтаясь под видом чужих усопших тетушек вокруг спиритических столиков и проделывая прочие номера, которые откалывают потерянные души, чтобы скоротать время.
Полнейший ужас подобной перспективы привел Ринсвинда в такое смятение, что он почти не почувствовал, как его ноги коснулись земли. По крайней мере, подобия земли. Он решил, что это почти наверняка не та земля, к которой он привык, – настоящая земля не кружится и не окрашена в черный цвет.
Он огляделся вокруг.
Острые крутые горы поднимались в морозное небо, усеянное жестокими звездами. Эти звезды не были указаны ни на одной карте звездного неба, но ровнехонько посреди них виднелся зловещий багровый диск. Ринсвинд вздрогнул и отвел глаза. Расстилающийся перед ним пейзаж резко уходил вниз, и над растрескавшимися от мороза скалами бормотал сухой ветер.
Он действительно бормотал. Когда серые вихри ухватились за балахон Ринсвинда и вцепились в его волосы, волшебнику показалось, что он слышит голоса, слабые и далекие, произносящие фразы типа: «Ты уверен, что в похлебке были грибы? Я чувствую себя несколько…», «Там очень красивый вид, ты только перегнись через эту…», «Не суетись, это всего лишь царапина…», «Смотри, куда целишься из лука, ты чуть не…» и так далее.
Он заткнул уши пальцами и, спотыкаясь, побрел вниз по косогору, пока не увидел то, что наблюдали очень немногие из живущих.
Местность круто шла под уклон и в конце концов переходила в огромную, не меньше мили в поперечнике, воронку, в которую с полнозвучным, гулким шипением – как если бы дышал сам Диск – устремлялся бормочущий ветер душ усопших. Над этой ямой, выгибаясь, нависал узкий отрог скалы, заканчивающийся выступом где-то в сотню футов шириной.
Там, наверху, был сад с плодовыми деревьями, клумбами и маленьким черным домиком.
К нему вела узкая тропинка.
Ринсвинд оглянулся назад. Сияющая голубая нить по-прежнему была на месте.
Сундук тоже.
Он сидел на тропинке и наблюдал за волшебником.
Ринсвинду так и не удалось поладить с Сундуком. Он никак не мог избавиться от ощущения, что этот ящик глубоко не одобряет все его поступки, в том числе и его существование. Однако на этот раз, в виде исключения, Сундук выглядел не свирепо, а довольно трогательно, словно пес, который только что вернулся домой, всласть навалявшись в коровьих лепешках, и обнаружил, что вся семья переехала на соседний континент.
– Ладно, – сказал Ринсвинд. – Пошли.
Сундук выпустил ножки и двинулся за ним по тропинке.
Почему-то Ринсвинд ожидал, что в саду на выступе скалы будет полным-полно засохших цветов, но на самом деле за садиком хорошо ухаживали. Судя по всему, местный садовник очень тонко чувствовал цвета – при том непременном условии, что цвета эти исключительно темно-пурпурные, черные как ночь или белые как саван. Огромные лилии насыщали воздух ароматом. Посреди свежескошенной лужайки стояли солнечные часы без стрелки.
Ринсвинд, сопровождаемый по пятам Сундуком, прокрался по засыпанной мраморным щебнем дорожке и, зайдя с задней стороны домика, толкнул какую-то дверь.
Четыре лошади посмотрели на него, оторвав морды от торб с овсом. Они были теплыми и живыми – пожалуй, самые холеные лошади, которых Ринсвинд когда-либо видел. Большой белый скакун стоял в отдельном деннике, над дверью которого висела черная с серебром сбруя. Остальные три лошади были привязаны перед яслями у противоположной стены, словно принадлежали заезжим гостям, и разглядывали волшебника с неопределенным животным любопытством.
Сундук ткнулся ему в щиколотку.
– Пшел вон, ты! – резко обернувшись, прошипел Ринсвинд.
Сундук с пристыженным видом попятился.
Ринсвинд на цыпочках подошел к дальней двери и осторожно толкнул ее. Она открылась в вымощенный камнем коридор, который, в свою очередь, привел в просторную переднюю.
Волшебник осторожно двинулся вперед, плотно прижимаясь спиной к стене. Сундук поднялся позади него на цыпочки и боязливо затрусил следом.
Сама передняя…
В общем-то, Ринсвинда обеспокоило не то, что она была значительно больше, чем весь домик казался снаружи. Учитывая нынешнее положение дел, он бы саркастически рассмеялся, если бы кто-нибудь сказал ему, что бочку пива нельзя вместить в кружку. Интерьер передней, который относился к ранне-склеповому стилю и отличался обилием черных драпировок, тоже ничуть не взволновал его.
Его обеспокоили часы. Они были очень большими и занимали промежуток между двумя дугообразными деревянными лестницами, покрытыми резными изображениями вещей, которые нормальные люди могут увидеть только после интенсивных занятий чем-то противозаконным.
У часов имелся очень длинный маятник, и он раскачивался с медленным «тик-так», от которого у Ринсвинда мороз пробежал по коже, потому что это было нарочито неспешное, действующее на нервы тиканье, которое ясно давало понять, что каждый «тик» и каждый «так» отрезает новую секунду от вашей жизни. Это был один из тех звуков, которые недвусмысленно намекают на то, что где-то, в каких-то гипотетических песочных часах, из-под ваших ног вылетело еще несколько песчинок.
Нечего и говорить, что нижняя половина маятника было заточенной как нож и острой как бритва.
Что-то постучало Ринсвинда по пояснице. Он гневно обернулся.
– Послушай, ты, сумкин сын, я ведь сказал тебе…
Это был не Сундук. Перед Ринсвиндом стояла девушка – серебристоволосая, серебристоглазая и несколько ошарашенная.
– О-о, – сказал Ринсвинд. – Гм. Привет?
– Ты живой? – спросила она голосом, который ассоциируется с пляжными зонтиками, маслом для загара и прохладными напитками в длинных бокалах.
– Ну, надеюсь, что да, – ответил Ринсвинд, гадая, хорошо ли его железы, где бы они ни были, проводят сейчас время. – Хотя иногда я в этом сомневаюсь. А что это за место?
– Это дом Смерти, – ответила девушка.
– А-а, – Ринсвинд провел языком по пересохшим губам. – Что ж, приятно было познакомиться, но мне пора бежать…
Она всплеснула руками.
– О, не уходи! У нас здесь нечасто бывают живые люди. А мертвые – такие зануды, как ты считаешь?
– Уф, да, – с жаром согласился Ринсвинд, поглядывая на дверь. – С ними, небось, не поболтаешь.
– Только и слышишь: «Когда я был жив…» да «В наше время мы действительно знали, как дышать…», – она положила ему на руку маленькую белую ладонь и одарила его улыбкой. – Они настолько непоколебимы в своих привычках. Жуткая скукотища. Такие церемонные.
– То есть закостеневшие? – подсказал Ринсвинд, которого тащили в сторону арки.
– Вот именно. Как тебя зовут? Меня – Изабель.
– Э-э, Ринсвинд. Извини, но если это действительно дом Смерти, то что здесь делаешь ты? На мой взгляд, ты не похожа на мертвую.
– О, я здесь живу, – она пристально посмотрела на него. – Надеюсь, ты пришел не затем, чтобы спасти свою погибшую возлюбленную? Папочку это всегда раздражает, он говорит, хорошо, мол, я никогда не сплю, иначе меня постоянно будил бы топот юных героев, которые приходят сюда, чтобы забрать с собой толпу глупых девчонок.
– Что, часто такое бывает, да? – слабо поинтересовался Ринсвинд, шагая рядом с ней по затянутому черной тканью коридору.
– Все время. Но мне кажется, это очень романтично. Только когда уходишь, важно не оглядываться.
– Почему?
– Не знаю, – пожала плечами она. – Может, вид не очень впечатляющий. А ты, вообще, герой?
– Э-э, нет. Не в том смысле. На самом деле совсем нет. Фактически даже меньше того. Я просто зашел сюда в поисках моего друга, – обречено сказал он. – Ты его случаем не видела? Маленький, толстенький, много разговаривает, носит очки, забавная одежда?
Пока он говорил, его преследовало ощущение, будто он упустил нечто крайне важное. Он закрыл глаза и попытался вспомнить последние несколько минут разговора. Потом озарение ударило его, как мешок с песком.
– Папочка?
Изабель скромно потупила глаза.
– Вообще-то я приемная дочь, – призналась она. – Он говорит, что нашел меня, когда я была маленькой девочкой. Все это очень печально… – ее лицо вдруг прояснилось. – Но пойдем, познакомишься с ним – сегодня у него в гостях друзья, и я уверена, что ему будет очень интересно с тобой встретиться. Он не так уж часто общается с людьми в неформальной обстановке. И я, по правде говоря, тоже, – добавила она.
– Извини, – остановил ее Ринсвинд. – Мы ведь говорим о Смерти, я правильно понял? Высокий, худой, пустые глазницы, мастак по части обращения с косой?
Она вздохнула.
– Да. Боюсь, внешность говорит не в его пользу.
Несмотря на истинность уже упоминавшегося факта, что Ринсвинд имел к магии примерно такое же отношение, как бузина в огороде – к дядьке в Анк-Морпорке, за ним тем не менее сохранялась одна привилегия, которая предоставляется людям, занимающимся искусством волшебства. На пороге смерти за ним должен был явиться сам Смерть (вместо того чтобы перепоручить эту работу какому-нибудь второстепенному мифологическому персонажу в человеческом обличье, как оно обычно бывает). Благодаря своей неорганизованности Ринсвинд уже несколько раз не умер в назначенное время, а если в мире и есть что-то, чего не любит Смерть, так это когда люди заставляют себя ждать.
– Послушай, я думаю, мой приятель просто куда-то отлучился, – объявил волшебник. – Он всегда так, это история всей его жизни, приятно было познакомиться, должен бежать…
Но она уже остановилась перед высокой дверью, обитой пурпурным бархатом. С другой стороны двери доносились голоса – жуткие голоса, такие голоса, которые обычное книгопечатание будет не в состоянии передать до тех пор, пока кто-нибудь не изобретет линотипную машину, встроив туда эхоотображатель и, если это возможно, шрифт, который будет выглядеть как нечто сказанное слизняком.
Вот что они говорили.
– ТЫ НЕ МОГ БЫ ОБЪЯСНИТЬ ВСЕ С САМОГО НАЧАЛА?
– Ну, если ты пойдешь с любой карты, кроме козыря, Юг возьмет две взятки, потеряв при этом одну Черепаху, одного Слона и одно Главное Таинство, а потом…
– Это Двацветок! – шепнул Ринсвинд. – Я узнаю этот голос где угодно!
– МИНУТОЧКУ… ЮГ – ЭТО ЧУМА?
– Ты чем слушаешь, он же все объяснил. А что, если бы Голод – как это там – пошел с козыря?
Это был причмокивающий, одышливый голос, практически заразный уже сам по себе.
– А, тогда ты смог бы побить только одну Черепаху вместо двух, – с энтузиазмом ответил Двацветок.
– Но если бы Война с самого начала сдал козырь, они не добрали бы две взятки?
– Вот именно!
– И ВСЕ-ТАКИ Я НЕ ПОНЯЛ. РАССКАЖИ-КА МНЕ ЕЩЕ РАЗ ПРО БЛЕФ, МНЕ ПОКАЗАЛОСЬ, Я УЖЕ НАЧАЛ УЛАВЛИВАТЬ ОБЩИЙ ПРИНЦИП.
Голос был тяжелым и гулким, словно сталкивались две большие свинцовые болванки.
– Это когда ты объявляешь ход главным образом для того, чтобы обмануть своих противников, хотя, разумеется, это может создать проблемы для твоего партнера…
Двацветок со свойственным ему энтузиазмом продолжал нести бессмыслицу. Сквозь бархат просачивались такие фразы, как «хорошая масть», «две без козырей», «большой шлем». Ринсвинд тупо посмотрел на Изабель.
– Ты хоть что-нибудь понял? – спросила она.
– Ни единого слова, – признался он.
– По-моему, бессмыслица какая-то.
– ТАК ТЫ ГОВОРИШЬ, ЛЮДИ ИГРАЮТ В ЭТО РАДИ УДОВОЛЬСТВИЯ? – уточнил тяжелый голос по другую сторону двери.
– Более того, у некоторых из них это здорово получается. Боюсь, я – всего-навсего любитель.
– НО ОНИ ВЕДЬ ЖИВУТ ВСЕГО ВОСЕМЬДЕСЯТ ИЛИ ДЕВЯНОСТО ЛЕТ!
– Тебе лучше знать, – вступил голос, который Ринсвинд еще не слышал и ни за что в жизни не хотел бы услышать снова – особенно в сумерках.
– Это, несомненно, весьма… занимательно.
– СДАВАЙ СНОВА, ПОСМОТРИМ, КАК Я УСВОИЛ.
– Может, нам следует зайти? – спросила Изабель.
– Я ХОЖУ… С ВАЛЕТА ЧЕРЕПАХ, – объявил голос за дверью.
– Нет, извини. Я уверен, что ты ошибаешься, давай-ка взглянем на твои…
Изабель толкнула дверь, и та отворилась.
По сути, это был довольно приятный кабинет, может, чуточку мрачноватый – оформленный в пасмурный день художником по интерьерам, у которого болела голова и которым завладело непреодолимое желание украсить каждую плоскую поверхность большими песочными часами. А еще у него было множество больших, толстых и чрезвычайно быстро оплывающих свечей, от которых ему хотелось избавиться.
Смерть Плоского мира, ярый приверженец традиций, гордился своими личными заслугами и большую часть времени пребывал в унынии по поводу того, что его деяния не были оценены по достоинству. Он утверждал, что Смерти как такового никто не боится, а все боятся лишь боли, разлуки, забвения. Пустые глазницы и спокойная гордость за свое дело – это еще не повод для неприязни. Кроме того, он до сих пор пользовался косой, в то время как Смерти других миров давно обзавелись комбайнами.
Смерть сидел в центре комнаты за столом, покрытым черным сукном, и препирался с Голодом, Войной и Чумой. Двацветок единственный поднял глаза и увидел Ринсвинда.
– Эй, а ты как здесь оказался? – спросил он.
– Ну, некоторые говорят, что Создатель взял пригоршню… о, я понял. Ну, это сложно объяснить, но я…
– Сундук с тобой?
Сундук протиснулся мимо Ринсвинда и опустился наземь перед своим хозяином. Двацветок открыл его и, покопавшись в содержимом, вытащил небольшой томик в кожаном переплете. Этот томик он передал Войне, который сидел, барабаня по столу затянутыми в кольчужную перчатку пальцами.