Вслед за ними прилетела и тринадцатая голубица; ударилась о сыру землю, обернулась красной девицей, сбросила с белого тела сорочку и пошла купаться; и была она всех пригожее, всех красивее!
Долго Иван-царевич не мог отвести очей своих, долго на нее заглядывался, да припомнил, что говорила ему старуха, подкрался и унес сорочку.
Вышла из воды красная девица, хватилась — нет сорочки, унес кто-то; бросились все искать, искали, искали — не видать нигде.
— Не ищите, милые сестрицы! Улетайте домой; я сама виновата — недосмотрела, сама и отвечать буду.
Сестрицы — красные девицы ударились о сыру землю, сделались голубицами, взмахнули крыльями и полетели прочь. Осталась одна девица, осмотрелась кругом и промолвила:
— Кто бы ни был таков, у кого моя сорочка, выходи сюда; коли старый человек — будешь мне родной батюшка, коли средних лет — будешь братец любимый, коли ровня мне — будешь милый друг!
Только сказала последнее слово, показался Иван-царевич. Подала она ему золотое колечко и говорит:
— Ах, Иван-царевич! Что давно не приходил? Морской царь на тебя гневается. Вот дорога, что ведет в подводное царство; ступай по ней смело! Там и меня найдешь; ведь я дочь морского царя, Василиса Премудрая.
Обернулась Василиса Премудрая голубкою и улетела от царевича.
А Иван-царевич отправился в подводное царство; видит — и там свет такой же, как у нас, и там поля, и луга, и рощи зеленые, и солнышко греет.
Приходит он к морскому царю. Закричал на него морской царь:
— Что так долго не бывал? За вину твою вот тебе служба: есть у меня пустошь на тридцать верст и в длину и поперек — одни рвы, буераки да каменье острое! Чтоб к завтрему было там как ладонь гладко, и была бы рожь посеяна, и выросла б к раннему утру так высока, чтобы в ней галка могла схорониться. Если того не сделаешь — голова твоя с плеч долой!
Идет Иван-царевич от морского царя, сам слезами обливается. Увидала его в окно из своего терема высокого Василиса Премудрая и спрашивает:
— Здравствуй, Иван-царевич! Что слезами обливаешься?
— Как же мне не плакать? — отвечает царевич. — Заставил меня царь морской за одну ночь сровнять рвы, буераки и каменье острое и засеять рожью, чтоб к утру она выросла и могла в ней галка спрятаться.
— Это не беда, беда впереди будет. Ложись с богом спать; утро вечера мудренее, все будет готово!
Лег спать Иван-царевич, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и крикнула громким голосом:
— Гей вы, слуги мои верные! Ровняйте-ка рвы глубокие, сносите каменье острое, засевайте рожью колосистою, чтоб к утру поспело.
Проснулся на заре Иван-царевич, глянул — все готово: нет ни рвов, ни буераков, стоит поле как ладонь гладкое, и красуется на нем рожь — столь высока, что галка схоронится.
Пошел к морскому царю с докладом.
— Спасибо тебе, — говорит морской царь, — что сумел службу сослужить. Вот тебе другая работа: есть у меня триста скирдов, в каждом скирду по триста копен — все пшеница белоярая; обмолоти мне к завтрему всю пшеницу чисто-начисто, до единого зернышка, а скирдов не ломай и снопов не разбивай. Если не сделаешь — голова твоя с плеч долой!
— Слушаю, ваше величество! — сказал Иван-царевич; опять идет по двору да слезами обливается.
— О чем горько плачешь? — спрашивает его Василиса Премудрая.
— Как же мне не плакать? Приказал мне царь морской за одну ночь все скирды обмолотить, зерна не обронить, а скирдов не ломать и снопов не разбивать.
— Это не беда, беда впереди будет! Ложись спать с богом, утро вечера мудренее.
Царевич лег спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:
— Гей вы, муравьи ползучие! Сколько вас на белом свете ни есть — все ползите сюда и повыберите зерно из батюшкиных скирдов чисто-начисто.
Поутру зовет морской царь Ивана-царевича:
— Сослужил ли службу?
— Сослужил, ваше величество!
— Пойдем посмотрим.
Пришли на гумно — все скирды стоят нетронуты, пришли в житницы — все закрома полнехоньки зерном.
— Спасибо тебе, брат! — сказал морской царь. — Сделай мне еще церковь из чистого воску, чтобы к рассвету была готова: это будет твоя последняя служба.
Опять идет Иван-царевич по двору, слезами умывается.
— О чем горько плачешь? — спрашивает его из высокого терема Василиса Премудрая.
— Как мне не плакать, доброму молодцу? Приказал морской царь за одну ночь сделать церковь из чистого воску.
— Ну, это еще не беда, беда впереди будет. Ложись-ка спать, утро вечера мудренее.
Царевич улегся спать, а Василиса Премудрая вышла на крылечко и закричала громким голосом:
— Гей вы, пчелы работящие! Сколько вас на белом свете ни есть — все летите сюда и слепите из чистого воску церковь божию, чтоб к утру была готова!
Поутру встал Иван-царевич, глянул — стоит церковь из чистого воску, и пошел к морскому царю с докладом.
— Спасибо тебе, Иван-царевич! Каких слуг у меня ни было, никто не сумел так угодить, как ты. Будь же за то моим наследником, всего царства оберегателем; выбирай себе любую из тринадцати дочерей моих в жены.
Иван-царевич выбрал Василису Премудрую; тотчас их обвенчали и на радостях пировали целых три дня.
Ни много ни мало прошло времени, стосковался Иван-царевич по своим родителям, захотелось ему на святую Русь.
— Что так грустен, Иван-царевич?
— Ах, Василиса Премудрая, сгрустнулось по отцу, по матери, захотелось на святую Русь.
— Вот это беда пришла! Если уйдем мы, будет за нами погоня великая; царь морской разгневается и предаст нас смерти. Надо ухитряться!
Плюнула Василиса Премудрая в трех углах, заперла двери в своем тереме и побежала с Иваном-царевичем на святую Русь.
На другой день ранехонько приходят посланные от морского царя — молодых подымать, во дворец к царю звать. Стучатся в двери:
— Проснитеся, пробудитеся! Вас батюшка зовет.
— Еще рано, мы не выспались, приходите после! — отвечает одна слюнка.
Вот посланные ушли, обождали час-другой и опять стучатся:
— Не пора-время спать, пора-время вставать!
— Погодите немного: встанем, оденемся! — отвечает вторая слюнка.
В третий раз приходят посланные: царь-де морской гневается, зачем так долго они прохлаждаются.
— Сейчас будем! — отвечает третья слюнка.
Подождали-подождали посланные и давай опять стучаться: нет отклика, нет отзыва! Выломали двери, а в тереме пусто.
Доложили царю, что молодые убежали; озлобился он и послал за ними погоню великую.
А Василиса Премудрая с Иваном-царевичем уже далеко-далеко! Скачут на борзых конях без остановки, без роздыху.
— Ну-ка, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Иван-царевич соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ!
— Это за нами гонят! — сказала Василиса Премудрая и тотчас обратила коней зеленым лугом, Ивана-царевича — старым пастухом, а сама сделалась смирною овечкою.
Наезжает погоня:
— Эй, старичок! Не видал ли ты — не проскакал ли здесь добрый молодец с красной девицей?
— Нет, люди добрые, не видал, — отвечает Иван-царевич. — Сорок лет, как пасу на этом месте — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!
Воротилась погоня назад:
— Ваше царское величество! Никого в пути не наехали, видали только: пастух овечку пасет.
— Что ж не хватали? Ведь это они были! — закричал морской царь и послал новую погоню.
А Иван-царевич с Василисою Премудрой давным-давно скачут на борзых конях.
— Ну, Иван-царевич, припади к сырой земле да послушай, нет ли погони от морского царя?
Иван-царевич слез с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ.
— Это за нами гонят! — сказала Василиса Премудрая; сама сделалась церковью, Ивана-царевича обратила стареньким попом, а лошадей — деревьями.
Наезжает погоня:
— Эй, батюшка! Не видал ли ты, не проходил ли здесь пастух с овечкою?
— Нет, люди добрые, не видал. Сорок лет тружусь в этой церкви — ни одна птица мимо не пролетывала, ни один зверь мимо не прорыскивал!
Повернула погоня назад:
— Ваше царское величество! Нигде не нашли пастуха с овечкою; только в пути и видели, что церковь да попа-старика.
— Что же вы церковь не разломали, попа не захватили? Ведь это они самые были! — закричал морской царь и сам поскакал вдогонь за Иваном-царевичем и Василисою Премудрою.
А они далеко уехали.
Опять говорит Василиса Премудрая:
— Иван-царевич! Припади к сырой земле — не слыхать ли погони?
Слез Иван-царевич с коня, припал ухом к сырой земле и говорит:
— Слышу я людскую молвь и конский топ пуще прежнего.
— Это сам царь скачет.
Оборотила Василиса Премудрая коней озером, Ивана-царевича — селезнем, а сама сделалась уткою.
Прискакал царь морской к озеру, тотчас догадался, кто таковы утка и селезень, ударился о сыру землю и обернулся орлом. Хочет орел убить их до смерти, да не тут-то было: что ни разлетится сверху… вот-вот ударит селезня, а селезень в воду нырнет; вот-вот ударит утку, а утка в воду нырнет! Бился, бился, так ничего и не смог сделать. Поскакал царь морской в свое подводное царство, а Василиса Премудрая с Иваном-царевичем выждали доброе время и поехали на святую Русь.
Долго ли, коротко ли, приехали они в тридесятое царство.
— Подожди меня в этом лесочке, — говорит Иван-царевич Василисе Премудрой, — я пойду доложусь наперед отцу, матери.
— Ты меня забудешь, Иван-царевич!
— Нет, не забуду.
— Нет, Иван-царевич, не говори, позабудешь! Вспомни обо мне хоть тогда, когда станут два голубка в окна биться!
Пришел Иван-царевич во дворец; увидали его родители, бросились ему на шею и стали целовать-миловать его. На радостях позабыл Иван-царевич про Василису Премудрую.
Живет день и другой с отцом, с матерью, а на третий задумал свататься к какой-то королевне.
Василиса Премудрая пошла в город и нанялась к просвирне в работницы. Стали просвиры готовить, она взяла два кусочка теста, слепила пару голубков и посадила в печь.
— Разгадай, хозяюшка, что будет из этих голубков!
— А что будет? Съедим их — вот и все!
— Нет, не угадала!
Открыла Василиса Премудрая печь, отворила окно — и в ту же минуту голуби встрепенулися, полетели прямо во дворец и начали биться в окна; сколько прислуга царская ни старалась, ничем не могла отогнать их прочь.
Тут только И ван-царевич вспомнил про Василису Премудрую, послал гонцов во все концы расспрашивать да разыскивать и нашел ее у просвирни; взял за руки белые, целовал в уста сахарные, привел к отцу, к матери, и стали все вместе жить да поживать да добра наживать.
Поди туда — не знаю куда,
принеси то — не знаю что
(В обработке А. Н. Толстого)
некотором государстве жил-был царь, холост — не женат. Был у него на службе стрелок по имени Андрей.Пошел раз Андрей-стрелок на охоту. Ходил, ходил целый день по лесу — не посчастливилось, не мог на дичь напасть. Время было к вечеру, идет он обратно — кручинится. Видит — сидит на дереве горлица.
«Дай, — думает, — стрельну хоть эту».
Стрельнул и ранил ее — свалилась горлица с дерева на сырую землю. Поднял ее Андрей, хотел свернуть ей голову, положить в сумку.
А горлица говорит ему человеческим голосом:
— Не губи меня, Андрей-стрелок, не руби моей головы, возьми меня живую, принеси домой, посади на окошко. Да смотри, как найдет на меня дремота — в ту пору бей меня правой рукой наотмашь: добудешь себе великое счастье.
Удивился Андрей-стрелок: что такое? С виду совсем птица, а говорит человеческим голосом. Принес он горлицу домой, посадил на окошечко, а сам стоит дожидается.
Прошло немного времени, горлица положила головку под крылышко и задремала. Андрей вспомнил, что она ему наказывала, ударил ее правой рукой наотмашь. Упала горлица наземь и обернулась девицей, Марьей-царевной, да такой прекрасной, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать.
Говорит Марья-царевна стрелку:
— Сумел меня взять, умей и удержать — неспешным пирком да за свадебку. Буду тебе честной да веселой женой.
На том они и поладили. Женился Андрей-стрелок на Марье-царевне и живет с молодой женой, потешается. А службы не забывает: каждое утро ни свет ни заря идет в лес, настреляет дичи и несет на царскую кухню.
Пожили они так недолго, Марья-царевна говорит:
— Бедно живешь ты, Андрей!
— Да, как сама видишь.
— Добудь-ка рублей сотню, купи на эти деньги разного шелку, я все дело поправлю.
Послушался Андрей, пошел к товарищам, у кого рубль, у кого два занял, накупил разного шелку и принес жене. Марья-царевна взяла шелк и говорит:
— Ложись спать, утро вечера мудренее.
Андрей лег спать, а Марья-царевна села ткать. Всю ночь ткала и выткала ковер, какого в целом свете не видывали: на нем все царство расписано, с городами и деревнями, с лесами и нивами, и птицы в небе, и звери на горах, и рыбы в морях; кругом луна и солнце ходят…
Наутро Марья-царевна отдает ковер мужу:
— Понеси на гостиный двор, продай купцам, да смотри — своей цены не запрашивай, а что дадут, то и бери.
Андрей взял ковер, повесил на руку и пошел по гостиным рядам.
Подбегает к нему один купец:
— Послушай, почтенный, сколько спрашиваешь?
— Ты торговый человек, ты и цену давай.
Вот купец думал, думал — не может оценить ковра. Подскочил другой, за ним — еще. Собралась купцов толпа великая, смотрят на ковер, дивуются, а оценить не могут.
В то время проезжал мимо рядов царский советник, и захотелось ему узнать, про что толкует купечество. Вышел из кареты, насилу пропихался через великую толпу и спрашивает:
— Здравствуйте, купцы, заморские гости! О чем речь у вас?
— Так и так, ковра оценить не можем.
Царский советник посмотрел на ковер и сам дался диву:
— Скажи, стрелок, скажи по правде истинной: откуда добыл такой славный ковер?
— Так и так, моя жена вышила.
— Сколько же тебе дать за него?
— А я и сам не знаю. Жена наказала не торговаться: сколько дадут, то и наше.
— Ну, вот тебе, стрелок, десять тысяч.
Андрей взял деньги, отдал ковер и пошел домой. А царский советник поехал к царю и показывает ему ковер.
Царь взглянул — на ковре все его царство как на ладони. Он так и ахнул:
— Ну, что хочешь, а ковра я тебе не отдам!
Вынул царь двадцать тысяч рублей и отдает советнику из рук в руки. Советник деньги взял и думает: «Ничего, я себе другой, еще лучше, закажу».
Сел опять в карету и поскакал в слободу. Разыскал избушку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворяет ему. Царский советник одну ногу через порог занес, а другую не переносит, замолчал и про свое дело забыл: стоит перед ним такая красавица, век бы глаз от нее не отвел, все бы смотрел да смотрел.
Марья-царевна ждала, ждала ответа да повернула царского советника за плечи и дверь закрыла. Насилу он опомнился, нехотя поплелся домой. И с той поры и ест — не заест и пьет — не запьет: все ему представляется стрелкова жена.
Заметил это царь и стал выспрашивать, что за кручина у него такая.
Советник говорит царю:
— Ах, видел я у одного стрелка жену, все о ней думаю! И не запить это, не заесть, никаким зельем не заворожить.
Пришла царю охота самому посмотреть стрелкову жену. Оделся он в простое платье, поехал в слободу, нашел избенку, где живет Андрей-стрелок, и стучится в дверь. Марья-царевна отворила ему. Царь одну ногу через порог занес, другую и не может, совсем онемел: стоит перед ним несказанная красота.
Марья-царевна ждала, ждала ответа, повернула царя за плечи и дверь закрыла.
Защемила царя сердечная зазноба. «Чего, — думает, — хожу холост, не женат? Вот бы жениться на этой красавице! Не стрельчихой ей быть, на роду ей написано быть царицей».