— Дежурят! Это у них такой полутораставочный график — двое суток отдежурил и на пять суток можно уезжать в свой Красноярск!
— Красноярск не вариант, — встрял Микешин, по-прежнему не отвлекаясь от своего занятия. — Красноярск довольно далеко, все выходные уйдут на дорогу, и, кажется, автобусы туда не ходят.
— Зато ходят поезда и летают самолеты!
— Поезда и самолеты стоят очень дорого, — ответил Микешин, — нет никакого резона — всю зарплату проездишь. Автобусы или электрички — другое дело.
— Разве автобус дешевле поезда? — усомнилась Довжик.
— Если сравнивать с купе — то существенно, чуть ли не вдвое, — Микешин закончил стучать по клавиатуре и стал читать написанное с экрана. — А если с плацкартом, то процентов на двадцать. Тоже деньги. Про самолет вообще говорить нечего. У жены вся родня живет в Волгограде, так на автобусе оттуда до Москвы можно доехать за полторы тысячи, плацкарт стоит примерно тысячу семьсот, а купе — три с половиной.
— А самолет?
— А самолет, Рита, от пяти с половиной и выше. Есть и по одиннадцать-двенадцать тысяч билеты, — Микешин отправил выписку на печать и повернулся к Довжик. — Чего удивляться-то? Сдвоенные дежурства вдвое сокращают дорожные расходы и время на дорогу, вот и дежурят люди по двое суток.
— Но так не должно быть! — возразила Довжик.
— Много чего не должно быть, — усмехнулся Микешин. — Если делать все, как положено, то три четверти сотрудников сразу же уйдут.
— Но двое суток!
— Рит, ты помнишь Бакинова?
— Помню, как не помнить! Этот тормоз столько моей крови выпил!
— Так он работал у нас, в шестьдесят пятой больнице и в гематологическом центре. Ездил с суток на сутки, потом один день отдыхал и — по новой. Ипотеку выплачивал. А в провинции, в районных больницах, народ практически живет на работе, потому что кадров не хватает. А почему тебя вдруг начали волновать чужие проблемы? Своих мало?
— Я хотела решить один вопрос, Миша, а сегодня и завтра дежурит человек, которого я терпеть не могу. А послезавтра уже суббота…
— Давай я попытаюсь решить этот вопрос! — предложил Микешин.
— А я тебе потом буду должна! — фыркнула Довжик.
— Свои люди — сочтемся.
— Ладно, сейчас закончу с делами, и поговорим, — Довжик покосилась на Моршанцева и уткнулась в историю болезни, лежавшую перед ней.
Нетрудно было догадаться, что ей не хочется озвучивать проблему в присутствии Моршанцева.
Моршанцев немного обиделся — пора бы уже было признать его своим и не скрывать от него всякие мелочи. Ведь ясно, что скорее всего Довжик хочет договориться по поводу одного из больных, лежавших в реанимации. Наверное, хочет попросить воздержаться от перевода до того, как у нее освободится место в «хорошей» палате, или еще что-то в этом роде. Другое дело, если бы она хотела пригласить Микешина на свидание, тогда еще секретность была бы уместной, а так…
Моршанцев сложил в папки истории болезни (в начале прошлой недели он закончил дежурить и наконец-то получил две четырехместные палаты — мужскую и женскую), аккуратно завязал тесемки и с папками в руках вышел в коридор, вроде как собрался отнести истории болезни на сестринский пост. Сидеть в ординаторской в качестве третьего лишнего ему не хотелось, но и уходить без повода, только потому, что коллегам захотелось посекретничать, было бы унизительно. А так все путем — и волки сыты, и овцы целы.
Возле сестринского поста наблюдалась резко повышенная влажность. Дежурная медсестра Ольга Гусь низко склонилась над столом и молча плакала, спрятав лицо в ладонях. Ее напарница Маша Попова сидела рядом, поглаживала Ольгу по вздрагивающей спине между остро выпиравших лопаток и приговаривала:
— Ну будет, будет, Оль, успокойся.
Со стороны, если не подходить вплотную к широкому «двухэтажному» сестринскому столу, ничего заметно не было. Сидит одна медсестра на посту и что-то там тихонько бубнит себе под нос, может — назначения проверяет или инструкцию какую-то читает.
Ольга Гусь была самой молодой из медсестер (только в прошлом году закончила медучилище), самой старательной и, как считал Моршанцев, самой вменяемой. Во всяком случае, она была единственной из сестер, не считая старшей медсестры Аллы Анатольевны, которая с первого дня работы Моршанцева вела себя с ним так, как полагается медсестре вести себя в общении с врачом. Никаких нагловато-ироничных взглядов, никаких смешков за спиной, никаких намеков на то, что она работает здесь дольше и лучше знает местные порядки, короче говоря — ничего лишнего.
Моршанцев знал про медсестер мало. Так, например, ему было известно, что Ольга живет в Коломне и что она собирается выходить замуж (другие медсестры то и дело отпускали шуточки по этому поводу). Первой мыслью, пришедшей в голову Моршанцева, была мысль о личной драме — жених полюбил другую, свадьбу отложили или еще что-то в этом роде… Он тихо положил папки на верхний «этаж» стола и уже повернулся, чтобы уйти (если не можешь помочь, то нечего и пялиться), но тут к нему обратилась Маша:
— Дмитрий Константинович, можно у вас проконсультироваться?
Машу Моршанцев слегка недолюбливал. Было за что — Маша, на правах медсестры с пятилетнем стажем, дважды вступала в открытые пререкания с новым доктором. В первый раз в ответ на просьбу перестелить постель пациента, обмочившегося во время дневного сна (восьмидесятилетний дед плохо спал ночью, вот и заснул после обеда крепко-накрепко), Маша ответила Моршанцеву: «Сейчас поедим — и перестелим». Моршанцев поинтересовался, уж не думает ли Маша, что пролежать в мокрой постели лишних полчаса приятно и полезно. Маша ответила, что вообще-то палата микешинская и отдавать распоряжения должен Микешин. Разговор, то есть уже не разговор, а спор, услышала проходящая мимо старшая медсестра. Благодаря ее вмешательству постель была перестелена безотлагательно, правда, потом, спустя час с небольшим, Алла Анатольевна с глазу на глаз сказала Моршанцеву, что время на обед дежурные медсестры выкраивают с трудом, поскольку нагрузка у них о-го-го какая, и потому «сдергивать» их с обеда без особых на то причин не стоит. Моршанцев так и не понял, считается ли замена мокрого постельного белья «особой причиной».
Второй конфликт, если это можно назвать конфликтом, произошел совсем недавно, когда Моршанцев увидел на тумбочках у своих пациентов маленькие самодельные бумажные конвертики с написанной ручкой буквой «В» на каждом. В конвертиках лежали вечерние порции таблеток. Маша раздавала конвертики вместе с дневной порцией, экономя таким образом время и силы.
Согласно должностной инструкции, раздача лекарств для внутреннего употребления производится непосредственно перед их приемом. Раздавать лекарства впрок запрещается. Пациенты могут забыть их принять, могут принять раньше или позже назначенного времени, да мало ли что может быть! Медсестре полагается не просто раздать таблетки, но и убедиться в том, что они приняты.
С раскрытым конвертиком в руках Моршанцев вышел из палаты, пригласил Машу в пустую ординаторскую и там потребовал объяснений. Маша, нисколько не смутившись, ответила, что так поступают многие медсестры и что вечером она заглядывает в каждую палату, проверяя, не осталось ли на тумбочках непринятых лекарств. Конечно же, в ответ дважды было вставлено: «Не первый день работаем» с прямым намеком на моршанцевское неофитство. [12] Моршанцев поинтересовался, почему бы в таком случае не раздавать лекарства как положено, если уж все равно приходится обходить все палаты, и услышал в ответ, что у врачей есть свои трудности, а у сестер — свои. В конце концов, Маша пообещала больше не оптимизировать раздачу лекарств, но по лукавым глазам ее явственно читалось, что обещанию этому грош цена. По-хорошему полагалось поговорить со старшей сестрой, возможно — написать докладную, но не хотелось зарабатывать репутацию убежденного ябедника, от которой потом уже никогда не удастся избавиться. Да и потом не годится врачу по каждому вопросу бегать к старшей медсестре, надо учиться решать проблемы самостоятельно, опираясь на собственный авторитет.
— Можно, — в доброжелательно-почтительном тоне медсестры Моршанцев почувствовал подвох.
— Анапроган [13] может вызывать тошноту и изжогу?
— Может, — Моршанцев удивился простоте вопроса. — Диспепсические явления — одно из побочных действий анапрогана, разве вы не знали?
— Слышишь, Оль, что Дмитрий Константинович говорит? — Маша легонько потрясла продолжающую рыдать напарницу за плечо.
— Слышу! — не меняя позы, глухо откликнулась Ольга.
— Спасибо, Дмитрий Константинович, — церемонно поблагодарила Маша.
— Пожалуйста, — так же церемонно ответил Моршанцев. — Еще вопросы будут?
Маша отрицательно покачала головой.
Моршанцев ушел в ординаторскую. Довжик и Микешин, должно быть, успели обо всем договориться, потому что увлеченно обсуждали сериал «Интерны», точнее — спорили, не сходясь во взглядах. Микешин считал «Интернов» прикольными, а Довжик возмущенно доказывала, что это никакая не комедия, а настоящее глумление над медициной и медиками.
— Да вы только вспомните, на каких фильмах о врачах выросли мы, — Довжик строго посмотрела на Моршанцева, не ища, а просто требуя поддержки, несмотря на то, что из-за разницы в возрасте росли они в разные эпохи и на разных фильмах. — «Дни хирурга Мишкина», «Дорогой мой человек», «Открытая книга»…
— «Молчание ягнят», — подсказал Микешин.
— При чем тут это?!
— При том, что маньяк Ганнибал — врач-психиатр, — без тени улыбки пояснил Микешин.
— Я говорю о наших фильмах, а он мне подсовывает какие-то похабные ужастики! — совсем по-базарному возмутилась Довжик. — Ты еще «Доктора Айболита» вспомни!
— Айболит не в тему — он ветеринар…
Микешин налил воды в электрический чайник и включил его.
— А у меня сегодня — особый чай! — сразу же объявила Довжик. — Его можно заваривать семь раз подряд, и каждый раз получается новый вкус.
— Самое то для дежурства, — одобрил Микешин. — Одной щепотки до утра хватит.
Сам, однако, угощаться чудесным чаем не пожелал — заварил кипятком пакетик «Липтона». Моршанцев же на работе пил только растворимый кофе, крепкий и сладкий. Две чашки подряд заменяли обед, отшибая аппетит часа на четыре.
Кормили в институте не очень. В смысле — не очень дорого (сто восемьдесят — двести рублей за обед из трех блюд плюс стакан сока — это по московским меркам доступно и терпимо), но и не очень вкусно. Никакие салаты, жиденькие супчики, котлеты, в которых хлеба было втрое больше, чем мяса… Соки отличались от воды только цветом, но не вкусом. Бутерброды с колбасой, ветчиной или сыром, прихваченные из дома, доставляли куда больше удовольствия и лучше насыщали, поэтому Моршанцев перешел на «сухой паек», а когда забывал его или если поутру дома не было колбасы или сыра (холостяцкая жизнь есть холостяцкая жизнь), то «обедал» кофе. Выигрыш был двойным — и в деньгах, и во времени. Пока дойдешь до столовой, пока отстоишь очередь, пока вернешься обратно… а тут вытащил из холодильника, стоящего в ординаторской, бутерброды, размешал в кипятке кофе с сахаром — и можно приступать… Впрочем, самые экономные из коллег, такие, как, например, Маргарита Семеновна, ни в столовые не ходили, ни из дома никакой провизии не приносили, а столовались «из буфета», то есть из больничного котла. Объедать больных вообще-то не полагалось, но процентов десять-пятнадцать сами отказывались есть «казенную» пишу, питаясь тем, что им приносили родственники, да вдобавок буфетчицы раздавали еду экономно-рачительно, выкраивая порции для себя, для постовых медсестер, помогавших в раздаче пищи и сборе грязной посуды, для старшей сестры и некоторых бережливых докторов.
Заведующая отделением смотрела на питающихся из больничного котла косо, но в то же время сквозь пальцы. Могла отпустить ехидное замечание, могла отчитать или даже уволить (случалось и такое) зарвавшуюся буфетчицу, чересчур увлекающуюся «ополовиниванием» порций, но всерьез с этой «традицией» не боролась, потому что понимала бесперспективность подобной борьбы. Стоит только лишить буфетчицу «приварка» к ее не ахти какому заработку, как та уволится, и до прихода новой возить с кухни тяжелые пятидесятилитровые фляги с едой придется старшей медсестре. Героизм, как и все на свете, имеет свои пределы, недели через три может уволиться и старшая медсестра… Поэтому лучше не обострять отношения. Умные заведующие отделениями, и не только заведующие отделениями, но и все прочие умные руководители, прекрасно понимают (во всяком случае, должны понимать), кто из подчиненных работает за зарплату, а кто не только за нее. Это понимание помогает руководить эффективно и без сбоев.
Сегодня утром Моршанцев не стал «досыпать минуточку», выключив будильник, а сразу же встал, и полки в холодильнике не были пустыми (их даже полупустыми назвать было нельзя), поэтому бутерброды вышли роскошными — тонкий ломтик ржаного хлеба, почти такой же толщины кусок нежно-розовой ветчины, тоненькие эллипсы соленого огурца, голландский сыр и еще один хлебный ломтик. Готовя бутерброды, Моршанцев негромко напевал:
С тобой мы, милая моя, целуемся, гуляем.
Тебе я нравлюсь, да и ты не безразлична мне.
В любовь играем, пустяки друг другу повторяем.
Нам просто в жизни повезло, а в частности — тебе.
Вот если бы с тобой вдвоем на остров мы попали,
Во мне бы голод пробудил коварный хищный нрав,
За ломтик хлеба, что нашла случайно ты в кармане,
Тебе бы шею я свернул, и в этом был бы прав.
Когда-то Моршанцев был фанатом «Короля и Шута», потом фанатизм сам собой прошел, а отдельные песни накрепко засели в памяти. И не выкинуть песню из памяти, как из песни не выкинуть слова.
Когда в ординаторскую заглянула старшая медсестра, Моршанцев хотел поинтересоваться у нее, что так расстроило медсестру Ольгу Гусь, но не успел, потому что Алла Анатольевна пригласила Довжик к себе и тут же ушла. «Узнаю потом, — решил Моршанцев, доедая последний, третий бутерброд. — Тайное всегда становится явным». Он и представить не мог, как скоро и сколь бурно обрушится на него это знание.
Пришедший с операции Капанадзе долго возмущался поведением родственников пациента. У того было три дочери. По каким-то причинам сестры враждовали друг с другом, но все трое переживали за исход операции. На пути от операционной до ординаторской Капанадзе пришлось трижды останавливаться и повторять одно и то же каждой из них.
— Замучили меня! Хоть бы догадались вместе подойти! Какое мне дело до их отношений?!
— Самое обидное, Отар, то, что с вопросами подходят по три раза, а с благодарностью только один, — поддел Микешин.
— Если бы каждая с конвертом подошла бы, я разве бы возмущался? Я бы песни пел от счастья! Но что было один раз, то было один раз, хорошо хоть, что один раз было…
На столе Довжик зазвонил местный телефон. У обоих телефонных аппаратов, местного и городского, не было постоянного места в ординаторской — длинные шнуры позволяли им свободно кочевать со стола на стол. Иногда шнуры запутывались так, что распутать их, не оборвав, мог только терпеливый Микешин.
— Орди… — успел сказать в трубку Моршанцев.
— Зайдите ко мне, Дмитрий Константинович, — «ледяные» нотки в голосе заведующей отделением не предвещали ничего хорошего. — Срочно.
В кабинете Ирины Николаевны сидела пунцовая от гнева Маргарита Семеновна. На Моршанцева она даже не взглянула.
— Садитесь и объясните, почему вы настраиваете персонал против ваших коллег и консультируете чужих пациентов без ведома лечащего врача.
Услышав такое, впору было не садиться на стул, а падать на него.
— Когда? Против кого, Ирина Николаевна? — Моршанцев посмотрел на Довжик. — Против Маргариты Семеновны? Это не я, а кто-то другой!