— Извини, Света, я нечаянно. Возьмем, к примеру, менеджеров по всяким там продажам. Их же специально обучают, как грамотно, по науке, раскручивать клиента на бабло. Тренинги регулярные проводят, семинары, учебники печатают. И никто в этом ничего зазорного не видит. А почему нет такого учебника для врачей? Я не имею в виду все эти душные и никчемные «Психологии работы с больными». Я говорю о полезной практической книге «Как грамотно раскручивать больных»!
— Ну, хватил, Петрович! А что бы самому не написать?
— Заболтался я с вами, меня же очередь сейчас сожрет!
— Никакого понятия у людей. Что мы — семь часов должны сидеть в кабинете, как привязанные?
— Петровичу больше подставляться нельзя — у него два неснятых выговора. Еще одна жалоба и — адью, мон амур!
— По теме жалоб — Роза Осиповна предупредила, что заявления с просьбами о госпитализации родственников теперь на особом контроле. А то очень много родственников у сотрудников развелось.
— Забей, это касается только тех, кто не делится. За родственников в кавычках. Понятно, что если я свекровь госпитализирую, то я никому ничего платить не должна…
— Свекровь хорошо к Чикишанскому пристроить.
— Ага! Чтобы, значит, гарантированно! Какой у него процент летальности?
— Цифр не помню, но, как выразилась Кирилловна, такой же, как у всех остальных вместе взятых.
— И ведь работает, оперирует…
— А что бы ему не работать и не оперировать, если есть желание и папа?
— Яблочко от яблони недалеко должно падать, а это вон куда укатилось.
— Да, папаша его в свое время, когда оперировал, корифеем считался. Золотые руки.
— По тому, сколько к этим рукам прилипло, их бриллиантовыми можно назвать.
— Можно. Я вот одного не пойму — ну зачем Чикишанскому непременно надо оперировать? Занимайся наукой, делай карьеру, а к столу не становись, если не умеешь.
— Мария Антоновна, она же простая, как три копейки, как-то раз задала ему этот вопрос. А он ей ответил, что…
— …у тех, кто берется за самые сложные операции, процент летальности всегда выше, чем у тех, кто вырезает аппендиксы.
— Ну язык у него хорошо подвешен. Руками бы так работал, цены ему не было бы. «Сложные операции»…
— Для районной больницы они, может, и сложные, но не для нашего института.
— Вы здесь что, к полу прилипли, а?! Ну-ка марш работать!
— Ой!
— Извините, Вера Владимировна!
— Уже бежим!
— Ликвидирую я ваш притон к е… матери! Дождетесь! Ну что за люди, а? Лиль Иванна, а вы что молчите? Нехорошо получается. Получается, что старшая сестра — мегера, а вы добрая.
— Да ты так на них рявкнула… дай зажигалку… Благодать! Чтобы получать от порока удовольствие, ему надо предаваться нечасто. Когда пачку в день выкуривала, не понимала, что курю, а как только перешла на пять сигарет, так просто кайфую.
— А я вот думаю на электронные сигареты перейти и через них совсем бросить.
— Лучше так бросай. Электронные сигареты — фигня, типа резинового атрибута. Ничего живого.
— Пока никого нет, Лиль Иванна, хочу сказать про Воронова. Он совсем нюх потерял — норовит отказать даже тем, кому отказать невозможно. Тянет со всех без разбору, будто на дворе девяносто пятый год.
— Не напоминай про девяносто пятый… Золотое было время — всем все до одного места. Деньги рекой текли, только успевай из кармана в сумку перекладывать. Я всегда говорю — чем меньше порядка, тем лучше! Люди сами организуются так, как им надо, главное — не мешать.
— Помню, никому до нас дела не было…
— Но мы от этого и не страдали. Зарплаты были меньше, я на свою, помню, за две квартиры заплатить могла и единый проездной купить, но жили мы лучше.
— Ну, мы еще и моложе на пятнадцать лет были, Лиль Иванна.
— Я в материальном и в моральном смыслах. Заработки были не сравнить с нынешними, и попробовал бы кто-то права мне качать! Пробовали, бывало, и такое, но я их в момент затыкала. Не нравится? Кругом, шагом марш, я вас не задерживаю! Я уже не говорю о том, что никто не боялся, что его с поличным застукают!
— Да и в мыслях такого не было. Органы не успевали с заказными убийствами разбираться, куда им до нас?
— Ладно, пошли, а то разболтались мы с тобой. Слушай, Вер, я вот что хочу спросить — а где мы курить будем, если ты курилку ликвидируешь?
— Да будет вам, Лиль Иванна! Сорвалось с языка, подумаешь…
Поднявшись на первый этаж, Лилия Ивановна и Вера обходят толпу возле окошка с надписью «Справочная» и понимающе переглядываются.
— Успокойтесь, пожалуйста! — устало говорит пожилая медсестра в окошке. — В соответствии с приказом Минздравсоцразвития России «О порядке формирования и утверждения государственного задания на оказание высокотехнологичной медицинской помощи гражданам Российской Федерации за счет ассигнований федерального бюджета» определен перечень учреждений, оказывающих высокотехнологичную медицинскую помощь, и список заболеваний, при которых осуществляется квотирование.
Речь отработана давным-давно и произносится без запинки, несмотря на обилие казенных слов. Увы — на лицах людей, столпившихся возле окошка, нет понимания, есть только решимость и готовность идти до конца. В любую сторону.
— Вы нам приказами мозги не пудрите!
— Я даю вам информацию, а не «пудрю мозги», как вы изволили выразиться! Мы, кажется, воспитанные люди, давайте будем выбирать выражения. При Департаменте здравоохранения города Москвы есть постоянно действующая комиссия по отбору пациентов для получения высокотехнологичной медицинской помощи. Вам надо получить направление на консультацию главного внештатного профильного специалиста, в вашем случае — кардиохирурга, в территориальной поликлинике по месту жительства для решения вопроса о направлении на лечение по ВМП.
— Что за БМП?
— Не БМП, а ВМП, — терпеливо поправляет медсестра и сразу же расшифровывает аббревиатуру: — Высокотехнологичная медицинская помощь. Предмет нашего разговора! По результатам консультации главный кардиохирург сформирует и передаст на рассмотрение комиссии пакет ваших документов.
— Какой пакет?
— Господи! — тихо произносит медсестра, закатывая глаза. — Документы ваши передаст и приложит к ним свое мнение. «Пакет», в смысле, — все документы. Комиссия рассмотрит представленные документы и вынесет решение, о котором вам будет сообщено.
— Значит — рассматривать будут…
— Конечно, а как вы хотели?
— Может, вынесут решение, а может, и не вынесут.
— Нет, я сейчас сойду с ума! — так же устало, только немного громче говорит медсестра. — Если есть показания — решение будет положительным. Ну, поймите же, это ведь высокотехнологичная медпомощь! Вы-со-ко-тех-но-ло-гич-ка-я! Понимаете? Прибор, который стоит больших денег — порядка ста тысяч или даже больше! Наверное, это надо как-то оформить! А? Как, по-вашему?
— А что вы на меня кричите, гражданочка?! На мужа своего кричите, а на меня не надо! Я, чтоб вы знали, ветеран труда! У меня медаль восемьсотпятидесятилетия Москвы! Я член президиума районного Совета ветеранов! Со мной Лужков за руку здоровался!
— Со мной, представьте себе, он тоже здоровался, когда приезжал к нам! Но это никак не влияет на вопрос обеспечения наших пациентов кардиостимуляторами!
— А вот раньше все было иначе! При прежней власти!
— Раньше, если хотите знать, и кардиостимуляторов никаких не было.
— А жили лучше нынешнего! Не сравнить!
— Хрен ли вы в том времени не остались?!
Медсестра окончательно выходит из себя и захлопывает дверцу. Дверца сделана из прочной фанеры да вдобавок усилена диагональной планкой. Петли, на которых она держится, вызывают уважение своей внушительной надежностью. Столь же уважаем и надежен шпингалет, фиксирующий дверцу в закрытом положении. Он вполне достоин того, чтобы называться засовом. А как иначе? Нетерпеливые и невоспитанные стучатся в закрытое окошко постоянно, хлипкие конструкции не выдерживают и одного дня.
— Иногда так хочется убить себя о стену, — делится медсестра со своим отражением в зеркале. — Прямо разбежаться и — бамс! Только бы не слышать изо дня в день одно и то же! За что мне такое наказание?
Зеркало висит на стене над умывальником. Медсестра обстоятельно моет руки. Целый день только и делать, что брать в руки принесенные непонятно кем и непонятно откуда документы — паспорта, выписки, направления, — это же сколько всякой грязи на руках остается! Медсестру зовут Серафима Антоновна, она уже третий год на пенсии, но на пенсию особо не разбежишься, да и скучно дома, вот и работает Серафима Антоновна, пока силы есть.
— Как будто им в поликлинике все не объяснили, — ворчит Серафима Антоновна, наливая в чашку чай из термоса; термос хороший, современный, подарок дочери, поэтому чай в нем долго не остывает. — Объяснили, да еще и памятку дали. Так нет же, они все равно вместо того, чтобы идти к главному кардиологу, приперлись сюда. Здравствуй, дерево. Зачем ты пришло? Где логика? Где разум? И нам еще не доплачивают за особые условия труда как психиатрам, несмотря на то, что мы ежедневно имеем дело с больными на всю голову!
В окошко стучат. Сразу ясно, что стучит кто-то чужой, свои непременно окликнут по имени-отчеству.
— У меня обед! — громко отвечает Серафима Антоновна.
Рядом с дымящейся чашкой разворачивается на столе фольга, в которую были завернуты бутерброды с сыром и маслом. Стук повторяется, но Серафима Антоновна не обращает на него никакого внимания. Обеденный перерыв — это святое.
Я убегу от тебя…
— Это несправедливо — одним два года, а другим — три или пять! Это чистой воды дискриминация!
— Зато теперь, Ритуль, можно поставить точку в вопросе, кто умнее — терапевты или хирурги.
— И кто же умнее?
— Хирурги, потому что они будут вдвое дольше учиться в ординатуре. Кто больше учится — тот умнее, так ведь?
— Не факт, Отари! Кто больше знает — тот умнее. Но ведь несправедливо, согласись…
Министерство объявило, что планируется увеличение срока ординатуры для хирургов. До трех, четырех или пяти лет в зависимости от конкретной специальности. Было еще сказано, что в дальнейшем планируется полный отказ от годичной интернатуры как явно недостаточной для подготовки современного квалифицированного врача и повсеместный переход на ординатуру.
Все министерские нововведения непременно обсуждались в ординаторской. Довжик воспринимала все новое, что называется, в штыки, Микешин пытался найти во всем рациональное зерно, а Капанадзе оценивал любое новшество с экономической точки зрения и, если оно было не выгодным, а затратным, пророчил ему скорую смерть. Попутно он подливал масла в огонь своими шуточками. Моршанцев в спорах обычно не участвовал, потому что не видел в этом никакого толка. Другое дело — обсудить интересного в клиническом плане больного или послушать рассказ Микешина о поездке на Кубу…
— Почему несправедливо — по отношению к терапевтам?
— По отношению к хирургам, Отари! Что такое ординатура? Два года полуголодного состояния! Получаешь смешные деньги, работаешь как вол…
— Это в лучшем случае получаешь, а если ординатура платная…
— То вообще труба! А вот тебе, кстати, еще один довод! Средняя стоимость года в ординатуре три штуки баксов. Почему терапевт может «обординатуриться» за шесть штук, а хирург за двенадцать-пятнадцать? Нет, я ничего не имею против долгой учебы, врач вообще всю жизнь учится, иначе никак, но голодать пять лет…
— Что, так сразу «голодать»? — флегматично удивился Микешин и посмотрел на Моршанцева. — Вот вы, Дмитрий Константинович, в ординатуре голодали?
— Ну ты сравнил! — Довжик всплеснула руками. — Доктор Моршанцев москвич, единственный сын у родителей. И жить есть где, и кусок хлеба всегда найдется!
— Какое у Риты доброе сердце! — притворно восхитился Капанадзе. — Так посмотришь — безжалостная женщина, а как переживает за каких-то незнакомых ей ординаторов! Если хотите знать, то никто ничего увеличивать не станет. Как подсчитают, во что это обойдется, так вздрогнут и забудут. Даже платная ординатура не покрывает расходов на себя… Я вам так скажу, говорить они могут что угодно, но в результате не от интернатуры откажутся, а от ординатуры!
— Почему? — хором спросили Довжик и Микешин.
— Потому что это выгодно! — Капанадзе потер большим пальцем правой руки о средний и указательный. — Экономика должна быть экономной.
— Ты хочешь сказать, что кардиохирургов или нейрохирургов будут готовить за год? — недоверчиво спросил Микешин.
— Оставят платную ординатуру за большие деньги, — ответил Капанадзе. — А потом разве за год нельзя научить азам специальности? Не дворника же учить, а человека, который окончил медицинский институт, ходил в кружок, дежурил, узлы научился вязать и скальпель держит не как вилку… Вы посмотрите, чем два года занимаются наши ординаторы. Есть такое хорошее русское слово: «слоняться». Вот они слоняются туда-сюда, сюда-туда. А можно посмотреть? А можно подержать? Пять лет станут так слоняться — вообще забудут все, чему в институте учили.
— А вот в Америке… — начала Довжик.
— В Америке не был, ничего сказать не могу, — перебил Капанадзе. — Только уверен, что как о наших врачах нельзя судить по сериалу «Интерны», так же об американских нельзя судить по «Доктору Хаусу».
— Да у доктора Хауса команда дебильнее, чем у доктора Быкова! — пренебрежительно скривилась Довжик. — Нас за такие диагностические поиски убили бы еще на пятом курсе. Кстати, а что, восьмой сезон действительно будет последним?
— Говорят, что да, — ответил Микешин, так же, как и Довжик, регулярно смотревший «Доктора Хауса». — Но про седьмой то же самое говорили…
— Ирина Николаевна не …? — старшая медсестра остановила взгляд на Микешине. — Михаил Яковлевич, у вас, то есть у нас, чэпэ. Елонов сбежал…
— Как — сбежал, Анна Анатольевна? — Микешин встал, да так и застыл стоя. — Куда он мог сбежать? Может, в туалете засиделся?
— И туалеты обшарили, и все отделение, и в тумбочку заглянули — там пусто.
— А что соседи?
— Михаил Яковлевич! — Алла Анатольевна укоризненно посмотрела на Микешина. — Вы же лучше меня знаете, кто там соседи. Гамбаров целыми днями спит, Малыгин слепой и глухой, а Юферов был на процедурах… судя по всему, он после вашего ухода и слинял.
— В спортивном костюме?! — Микешин достал из папки с номером «12» историю болезни и заглянул в конверт, приклеенный на предпоследней странице. — Расписки нет… значит, одежду забрали родственники.
— Они же ее и принесли, — подсказала старшая сестра.
— Я позвоню! — Микешин переставил городской телефон со стола Капанадзе на свой, сел, снял трубку и начал набирать номер, указанный на титульном листе истории болезни.
— Лучше позвоните с мобильного, — посоветовала Алла Анатольевна, продолжавшая стоять в дверях. — Номер ординаторской все знают…
— Да, лучше звонить с незнакомого номера, — спохватился Микешин.
Он достал из кармана халата мобильный телефон и начал лихорадочно жать на кнопки.
— Подождите, Алла Анатольевна, не уходите…
Довжик и Капанадзе смотрели на Микешина сочувственно.
«Чего он так всполошился? — подумал Моршанцев. — Ну сбежал и сбежал, с кем не бывает. Отделение — это же не тюрьма. Записал в историю болезни, и всех делов…»
— Алло! Здравствуйте! С вами говорят из института кардиоло… — Микешин сунул телефон в карман, вздохнул и доложил: — Отбой дали.
— Что и требовалось доказать! — сказала Алла Анатольевна и ушла.
— За что мне такое наказание? — Микешин в сердцах стукнул кулаком по столу. — Ай, Елонов, Елонов, ну и скотина! А такой был вежливый…
Микешин полистал историю болезни Елонова и вышел из ординаторской.
— Сейчас сестры получат! — многозначительно сказала Довжик.
— Как бы Миша сам не получил, — ответил Капанадзе.
— «Я убегу от тебя и побреду по пустынной ночи… — негромко пропела Довжик, отбивая такт ногой. — Я не могу тебя ждать…» [10]