Я вернулась в машину и въехала на тротуар, чем глубоко возмутила трех малолетних на вид мамаш с детскими стульчиками, зато дала возможность рассосаться пятимильной пробке, которая образовалась, пока другие водители рассматривали мои повреждения. Потом я полезла под сиденье за мобильником. Нет сигнала. Проклятая штуковина дуется из-за того, что я его уронила. Я попробовала снова завести машину, чтобы вернуться на дорогу. Не заводится. Гнусный драндулет дуется из-за небольшого шлепка по попе. Справившись с желанием вылезти из машины и начать прыгать и колотить по ней ногами и руками, как злобная мартышка, я сосчитала до десяти, потом обратно до одного, после чего разумно и спокойно, не выказывая никаких признаков паники, вышла, закрыла машину и под ледяным дождем направилась к ближайшей телефонной будке.
– А мы уже решили, что не дождемся вас сегодня, – сказала Гундосая Николя.
– Да нет, я сейчас буду. Только дождусь мастера из Автомобильной ассоциации и сразу приеду. Надеюсь. Если с машиной ничего серьезного.
Лучше бы так. О, дьявол, лучше бы так.
– Так что передайте, пожалуйста, мои извинения Саймону, хорошо, Николя?
– Конечно, – вздохнула Николя, как будто это будет нелегко, но она уж как-нибудь постарается.
Весь обратный путь до машины я воображала, что запихиваю ее в маленький черный мешок и топлю в Темзе. Гундосая Николя была моей главной проблемой и единственной причиной моих неприятностей на работе. Вы, наверное, недоумеваете, каким образом служащая приемной (да к тому же совершенно бесполезная, чья манера спрашивать: «Не могу ли я вам чем-то помочь?» – заставляет большинство людей думать, что она даже пытаться не будет) сумела забрать в свои руки такую власть. Но удивляться тут нечему, и вы осознаете масштаб проблемы, если я скажу, что у Гундосой Николя роман с Саймоном, управляющим директором компании. Власть Саймона абсолютна, и ему приходится отвечать только перед одним человеком. Это его отец, владелец компании, который сейчас живет в Португалии, где в основном играет в гольф и занимается другими рискованными делами. Так что, если вы не нравитесь Николя, вы не нравитесь и Саймону. Николя нравятся люди вроде Джейсона, Карла и Дэниела, которые носят темные очки зимой и костюмы от лучших дизайнеров, называют ее «детка» и предлагают развлечь ее, если она надоест Саймону. Ей нравятся люди вроде Роксаны и Мелиссы, которые копируют ее прическу и одалживают у нее лак. И ей не нравлюсь я. Возможно, я напоминаю ей мать. Я не зову ее «Ник», мы не хихикаем и не сплетничаем. Так что я встала на опасную почву, и мое опоздание на работу даст ей повод нажаловаться на меня Саймону. Беда, видите ли, в том, что за последнее время я умудрилась опоздать на работу несколько раз.
В прошлый вторник мне пришлось ждать мастера, который должен был починить стиральную машину, а в среду я опять ждала его, потому что он так и не появился во вторник. А еще двумя неделями раньше, в пятницу, я проснулась в четыре часа утра от телефонного звонка. Звонила Люси, сообщившая, что застряла в Брайтоне, поскольку порвала с молодым человеком, который затащил ее туда на вечеринку, и просит меня немедленно забрать ее оттуда и отвезти в колледж.
И конечно, мне то и дело приходится возить маму в больницу.
Мама – еще одно волнение из особого отдела моего мозга. Ей восемьдесят, и мозги у нее в полном порядке, а вот все остальные части организма почему-то время от времени выходят из строя, соблюдая строгий распорядок. Сначала у нее становится плохо с ушами, потом с глазами. Вслед за этим начинают болеть зубы, им на смену появляются проблемы с легкими. Следующим выходит из строя желудок, за ним мочевой пузырь, и заканчивается все проблемой с ногами. Как только мы приводим в порядок ноги, цикл опять начинается с головы: постоянное и не утихающее сражение, в котором врачи всех специальностей борются с регулярными атаками ее болезней. Это было бы серьезным испытанием, даже если бы мы имели дело с милой, славной, безропотной старушкой, но она превратилась в сварливую особу с острым языком, которой доставляет особое удовольствие изобретать самые изощренные оскорбления и втыкать их, словно ножи, в горло тех, кто пытается помочь ей. Включая меня. Особенно меня.
– Не подгоняй меня! – кричит она, отталкивая руку, которую я протягиваю ей, когда мы возвращаемся к машине после очередного осмотра офтальмолога, ревматолога или гериатра. – Вечно вы так, молодежь! Всегда всех подгоняете!
И мы тратим двадцать минут на то, чтобы дойти от входа в больницу до тамошней автостоянки (где у меня уже практически личное место для парковки), и я злюсь и потею, и у меня поднимается давление при мысли о том, что будет с моей работой, если на нее наложат руки Саймон и Гундосая Николя. Мне вообще не нравится моя работа. Более того (знаю, знаю, что это ужасно звучит, но мне все равно придется сказать вам рано или поздно) – мне не нравится моя мама. Мне просто страшно подумать о том, сколько времени я провожу в обществе людей, которые мне не нравятся.
Мастер из Автомобильной ассоциации прибыл в четверть двенадцатого и завел машину с первой попытки. Он попытался утешить меня, уверяя, что это наверняка какая-то проблема со свечами или с распределителем зажигания. И в любой момент это может повториться, так что лучше все как следует проверить. Может быть, что-то произошло в тот момент, когда пострадали задний бампер и фонарь? Я не разговаривала с машиной всю дорогу до работы. Она выставила меня в совершенно дурацком свете перед этим мастером из АА, и если она думает, что я теперь отдам кучу денег за новый бампер, то пусть думает дальше. Выходя, я как следует хлопнула дверью, чтобы показать ей, кто из нас хозяин, и табличка с номером свалилась в лужу.
– Ну вот и вы, – сказала Николя, когда я вошла в приемную. Она откинулась в кресле, выставив одну руку так, как будто ждала, пока высохнет лак на ногтях. Держу пари, что она таки действительно ждала именно этого.
– Да, вот и я, – уныло согласилась я.
– Я все рассказала Саймону, – надменно процедила она. – Он хочет вас видеть. У себя в кабинете.
Ее улыбка была ужасна. Нет, ее мало утопить в черном мешке. Я напрягла фантазию, представляя себе изощренные орудия пытки.
Когда я вошла в кабинет, Саймон даже головы не поднял.
– Я попала в ДТП, – выдавила я. – Меня такси стукнуло…
– Серьезные повреждения? – спросил он, все так же не поднимая взгляда.
Мне захотелось как следует встряхнуть этого жалкого маленького ублюдка. Хоть бы посмотрел на меня, хоть бы поинтересовался, все ли со мной в порядке. «Серьезные повреждения»? Как будто ему есть до этого дело!
– Ничего особенного. Две сломанных ноги, вывихнутое плечо, ампутация руки и сотрясение мозга.
Он медленно уставился на меня, явно озадаченный:
– Я имел в виду машину.
Ну да, конечно.
– Ничего такого, чего я не могла бы простить, – ответила я.
Он все еще выглядел озадаченным. Ну разве это не подло? Где в жизни справедливость, если такой человек, как Саймон, сидит за большим пустым полированным столом, чувствуя себя ужасно важной шишкой, и совершенно не понимает ни иронии, ни сарказма? Он принялся барабанить ручкой по столу, видимо желая создать у меня впечатление, что он думает.
– Садитесь, Элисон, – вымолвил он наконец, снова не глядя на меня.
Ну вот, пожалуйста.
– Я… э… не могу сказать, что вы плохо работаете.
Разумеется, вот оно. Я задержала дыхание и сжала пальцы в кулаки.
– Все дело в том, как вы распределяете рабочее время.
– Я знаю. Я знаю, и мне очень жаль… – отчаянно начала я, ненавидя себя за это отчаяние и ненавидя его за то, что он заставляет меня это говорить. – У меня было много проблем, но, надеюсь, теперь…
– Все дело в том, – проронил он, наконец подняв голову и глядя на меня холодным, лишенным интереса взглядом. – Все дело в том, что компании слишком дорого обходятся эти пропущенные вами часы. Попробуйте встать на позицию компании, Элисон.
Ну да, какая же я дурочка. А я-то волновалась по поводу закладной и телефонных счетов.
– Но я всегда стараюсь отработать пропущенные часы, – сказала я, стараясь, чтобы это прозвучало как справедливое негодование, а не как униженная мольба. – В прошлый вторник я работала допоздна из-за мастера по стиральным машинам и отрабатывала во время ланча за тот день, когда мне пришлось поехать к врачу из-за маминой катаракты.
– Надежность ничем не заменить, – назидательно сообщил Саймон. Он откинулся на спинку кресла и повторил свое изречение медленно, как молитву: – Надежность… ничем… не… заменить.
Мы смотрели друг на друга через полированную поверхность стола. У него были рубашка от Пьера Кардена, папа в Португалии и полное отсутствие проблем. А мне нужно было оплатить закладную и телефонные счета, мой кот лежал под капельницей, от машины отваливались самые нужные детали, и сердце мое переполняло отчаяние.
– Пожалуйста, – сказала я. Голос у меня дрожал. – Пожалуйста, дайте мне еще один шанс. Я буду надежной. Я буду думать о компании. Я… я скажу машине, чтобы она не ломалась… – Я подумала, не предложить ли мне отдаться ему, но решила, что он не поймет шутки.
– Что ж.
Он встал и подошел к окну. Моя судьба безвольно повисла у него в руках.
– Я человек справедливый, – сказал он, обращаясь к цветку в горшке на подоконнике. – Назовем это серьезным предупреждением. Вы согласны со мной, Элисон?
Цветок ничего не ответил.
– Это так справедливо, – услышала я чей-то жалкий, заискивающий голос. – Спасибо вам, Саймон. Я высоко ценю…
– Но это серьезное предупреждение будет занесено в ваше личное дело.
Жалкое заискивающее существо кивнуло в знак согласия. Ну конечно, в личное дело. Ничего другого я не заслужила. Публичная порка подошла бы больше, но тут уж ничего не поделаешь, сойдет и личное дело.
– И если что-то подобное еще хотя бы раз повторится, Элисон, я не стану делать никаких исключений.
– Конечно. Я понимаю.
– Никому не нравится увольнять своих служащих.
Неприкрытая угроза. Она вибрировала в воздухе между нами, вызывая у меня ответную дрожь.
– Спасибо вам, – еще раз повторила я, встала и выскочила за дверь, как мышь, волоча за собой хвост собственного позора.
– Как все прошло? – глупо улыбаясь, спросила Гундосая Николя, когда я проходила мимо ее стола по дороге в свой кабинет.
– Спасибо, чудесно. – Я улыбнулась ей: – Он классный парень, правда?
– Звонил ветеринар, – сообщила Люси, когда я вернулась домой, проведя на работе лишних два часа, чтобы отработать пропущенное время. – Кексик останется у него еще как минимум на две ночи, пока его состояние не стабилизируется, а потом он всю жизнь будет принимать лекарства.
– Всю жизнь? – Я обалдело уставилась на дочь. – Пока не стабилизируется? А что с ним?
– Что-то с почками, кажется. Он сказал, дело было очень серьезное, но он надеется, что состояние стабилизируется.
Я набрала номер приемной.
– Я не могу себе этого позволить. – Я попыталась прошептать это в трубку так, чтобы Люси меня не услышала. – У меня нет страховки для домашних питомцев.
Я чувствовала себя как в телевизионной рекламе этой самой страховки: «ЭТА семья не купила нашу страховку. А ЭТА семья купила!» Камера переключается на сияющих, ослепительно улыбающихся маму и папу, которые с нежностью наблюдают за ухоженными детьми, играющими с благополучно вылеченным питомцем. Угадайте, какая семья пожалела, что вообще появилась на свет?
– К сожалению, у вас нет выбора, – ответил ветеринар серьезным профессиональным тоном, означающим: «я-все-равно-заберу-ваши-деньги». – Кексик не сможет жить без этих лекарств. Если он не будет получать их, вам лучше его усыпить.
– Кексик поправится? – спросила Люси, тревожно глядя на меня, когда я повесила трубку.
Я постаралась придать своему лицу спокойное и серьезное выражение, которое умеют придавать лицу только матери, и обняла ее:
– Да, он поправится.
Дело в деньгах, вот и все.
– Привет, Пол дома?
Вот черт. Как будто мало того, что я должна звонить Полу и просить у него денег, обязательно к телефону должна была подойти проклятая Линнетт. Если бы мне не так нужны были деньги, я бы повесила трубку. Нет ничего хуже разговоров с Линнетт. Уж точно я предпочла бы сунуть голову в огонь, потому что в таком случае мозги у меня закипели бы не так скоро.
– Ой, привет, Элли! – зачирикала она, как волнистый попугайчик в момент оргазма. – Как дела? Как девочки?
Как сажа бела.
– Спасибо, чудесно, – кисло сказала я.
– Я сейчас позову Пола. ПОЛ, ДОРОГОЙ!
Я стиснула зубы от ярости. «Пол, дорогой»? Дайте мне отдышаться. На минуточку, это мой муж. Мы с ним познакомились, когда ты еще в пеленках лежала, и я отлично знаю, как он ненавидит эти пошлые выражения.
– Элли, дорогая! – сказал Пол, взяв трубку.
Она его перевоспитала. Сука.
Эта самая Линнетт, помимо того, что она украла у меня мужа и была на двадцать лет моложе меня, ужасно раздражала меня своим снобизмом. Кем, собственно говоря, она себя считает? Ничего особенного в ней нет. У меня даже были серьезные сомнения в том, что ее действительно зовут Линнетт. Я подозревала, что ее настоящее имя – Линн, а окончание она добавила, чтобы казаться миленькой малышкой. Она работала медсестрой в частной больнице и никогда не упускала возможности упомянуть об этом в разговоре, как будто это выгодно отличало ее от нас, жалких рабов государственной системы здравоохранения. Если судить по ее словам, можно было подумать, что она лично проводит там все операции.
– Ах ты, бедняжка! – сказала она, узнав о моих частых поездках в Вестерхэмскую больницу, пытаясь тоном выразить свое сомнение, что кто-то может от чего-то вылечиться в таких условиях. – Если бы ты могла себе позволить частную клинику!
Ну а я не могу. Даже для кота.
– Я насчет кота, – сказала я Полу, не желая ходить вокруг да около. – Он болен.
– Это серьезно?
Глупо, смехотворно, но глаза мои наполнились слезами. Вечно одна и та же история, когда я разговариваю с Полом о таких вещах. Когда Люси сломала запястье, упав с лестницы в ночном клубе. Когда Викторию срочно увезли в больницу с аппендицитом. Когда в ванной прорвало трубу и в гостиной обвалился потолок. Со мной все было в порядке, я держалась, я не разваливалась на кусочки до тех пор, пока я не слышала его голос. Густой, сильный, всегда обнадеживающий, он в таких ситуациях звучал так, будто мы ему до сих пор небезразличны. Как же мне хотелось толкнуть его в грудь и заорать: «Если мы тебе небезразличны, почему ты ушел?! Почему, почему, почему ты не возвращаешься?!»
Но, разумеется, он беспокоился не обо мне. О сломанном запястье Люси, об операции Виктории, о потолке в гостиной, о заболевшем коте. Ко мне все это не имело никакого отношения.
– Как будто довольно серьезно, – проговорила я, проглотив слезы. – Что-то с почками. Ветеринар положил его под капельницу…
– Бедняга Кексик. Несчастный малыш. Девочки, наверное, расстроились.
И я тоже! Я тоже чертовски расстроилась! Утешь меня! Позаботься обо мне! Вернись ко мне!
– Да. Он, конечно, постарел, но все равно…
– И что говорит ветеринар, есть надежда? Он выкарабкается?
– Он говорит, что положение стабилизировалось. Но ему придется принимать лекарства до конца жизни. – Последнюю фразу я произнесла очень быстро, чтобы она не казалась такой неприятной.
– Конечно, все, что потребуется. Ради бога. Мы не можем позволить ему умереть. Бедный, бедный малыш.
– Я знаю. Зря я не купила для него страховку.
Семья из телевизионной рекламы со своими очаровательными детьми и пышущим здоровьем лабрадором возникла передо мной словно наяву, и все они показывали мне средний палец.
– Тебе нужно помочь оплатить счета от ветеринара, – прозаично констатировал Пол.
Это бесило меня. Меня бесило, что он знал, зачем я звоню. Не за сочувствием, не для того, чтобы сообщить ему о болезни кота, а потому, что мне нужны деньги.