Глава 15
В СУББОТУ вечером
Одна за другой поступали на мостик депеши. С транспортов поступали тревожные, озабоченные запросы, просьбы подтвердить сообщение о выходе "Тирпица" в море. "Стерлинг" докладывал о том, что борьба с пожаром в надстройке идет успешно, что водонепроницаемые переборки в машинном отделении держатся. Орр, командир "Сирруса", сообщал, что эсминец имеет течь, но водоотливные помпы справляются (корабль столкнулся с тонущим транспортом), что с транспорта снято сорок четыре человека, что "Сиррус" сделал все, что полагается, и нельзя ли ему идти домой. Донесение это поступило после того, как на "Сиррусе" получили дурные вести. Тэрнер усмехнулся про себя: он знал, что теперь ничто на свете не заставит Орра оставить конвой. Донесения продолжали поступать. Они передавались с помощью сигнальных фонарей и по радио. Не было никакого смысла сохранять радиомолчание, чтобы затруднить работу вражеских станций радиоперехвата: местонахождение конвоя было известно противнику с точностью до мили. Не было нужды запрещать и визуальную связь, поскольку "Стерлинг" все еще пылал, освещая море на милю вокруг. Поэтому донесения все поступали и поступали - донесения, полные страха, уныния и тревоги. Но наиболее тревожная для Тэрнера весть была передана не сигнальным прожектором и не по радио. После налета торпедоносцев прошла добрая четверть часа. "Улисс", шедший теперь курсом 350 градусов, то вставал на дыбы, то зарывался носом во встречные волны. Неожиданно дверца, ведущая на мостик, с треском распахнулась, и какой-то человек, тяжело дыша и спотыкаясь, подошел к компасной площадке. Тэрнер, к этому времени вернувшийся на мостик, внимательно взглянул на вошедшего, освещенного багровым заревом "Стерлинга", и узнал в нем трюмного машиниста. Лицо его было залито потом, превратившимся на морозе в корку льда. Несмотря на лютую стужу, он был без шапки и в одной лишь робе. Трюмный страшно дрожал - дрожал от возбуждения, а не от студеного ветра: он не обращал внимания на стужу. - Что случилось, приятель? - схватив его за плечи, спросил озабоченно Тэрнер. Моряк, еще не успевший перевести дух, не мог и слова, произнести. - В чем дело? Выкладывайте же! - Центральный пост, сэр! - Он дышал так часто. так мучительно, что говорил с трудом. - Там полно воды! - В центральном посту? - недоверчиво переспросил Тэрнер. - Он затоплен? Когда это произошло? - Точно не знаю, сэр. - Кочегар все еще не мог отдышаться. - Мы услышали страшный взрыв, минут этак... - Знаю, знаю! - нетерпеливо прервал его Тэрнер. - Торпедоносец сорвал переднюю трубу и взорвался в воде у левого борта корабля. Но это, старина, произошло,пятнадцать минут назад! Пятнадцать минут! Господи Боже, да за столько времени... - Распределительный щит выведен из строя, сэр. - Трюмный, начавший ощущать холод, съежился, но, раздосадованный обстоятельностью и медлительностью старпома, выпрямился и, не соображая, что делает, ухватился за его куртку. Тревога в его голосе стала еще заметнее. - Нет току, сэр. А люк заклинило. Людям никак оттуда не выбраться! - Заклинило крышку люка? - Тэрнер озабоченно сощурил глаза. - Но в чем дело? - властно спросил он. - Перекос, что ли? - Противовес оборвался, сэр. Упал на крышку. Только на дюйм и можно ее приподнять. Дело в том, сэр... - Капитан-лейтенант! - крикнул Тэрнер. - Есть, сэр. - Кэррингтон стоял сзади. - Я все слышал... Почему вам ее не открыть? - Да это же люк в центральный пост! - в отчаянии воскликнул трюмный. Черт знает какая тяжесть! Четверть тонны потянет, сэр. Вы его знаете, этот люк. Он под трапом возле поста управления рулем. Там только вдвоем можно работать. Никак не подступишься. Мы уже пробовали... Скорее, сэр. Ну пожалуйста. - Минутку. - Кэррингтон был так невозмутим, что это бесило. - Кого же послать? Хартли? Он все еще тушит пожар. Ивенса? Мак-Интоша? Убиты. - Он размышлял вслух. - Может, Беллами? - В чем дело, каплей? - вырвалось у старпома. Взволнованность, нетерпение трюмного передались и ему. - Что вы как пономарь?.. - Крышка люка вместе с грузом весят тысячу фунтов, - проговорил Кэррингтон. - Для особой работы нужен особый человек. - Петерсен, сэр! - трюмный мгновенно сообразил, в чем дело. - Нужно позвать Петерсена? - Ну конечно же! - всплеснул руками Кэррингтон. - Ну, мы пошли, сэр. Что, ацетиленовый резак? Нет времени! Трюмный, прихватите ломы, кувалды... Не позвоните ли вы в машинное, сэр? Но старпом уже снял телефонную трубку и держал ее в руке. На кормовой палубе пожар был почти ликвидирован. Лишь кое-где сохранились очаги пожара - следствие сильного сквозняка, раздувавшего пламя. Переборки, трапы, рундуки в кормовых кубриках от страшной жары превратились в груды исковерканного металла. Пропитанный бензином настил верхней палубы толщиной почти в три дюйма точно слизнуло гигантской паяльной лампой. Обнажившиеся стальные листы, раскаленные докрасна, зловеще светились и шипели, когда на них падали хлопья снега. Хартли и его люди, работавшие на верхней палубе и в нижних помещениях, то мерзли, то корчились от адского жара. Они работали как одержимые. Одному Богу известно, откуда брались силы у этих измученных, едва державшихся на ногах людей. Из башен, из служебного помещения корабельной полиции, из кубриков, из поста аварийного управления рулем - отовсюду они вытаскивали одного за другим моряков, застигнутых взрывом, когда в корабль врезался "кондор". Вытаскивали, бранясь, обливаясь слезами, и снова бросались в эту преисподнюю, несмотря на боль и опасность, раскидывая в стороны все еще горящие, раскаленные обломки, хватаясь за них руками в обожженных, рваных рукавицах. Когда же рукавицы терялись, они оттаскивали эти обломки голыми руками. Мертвецов укладывали в проходе вдоль правого борта, где их ждал старший матрос Дойл. Еще каких-нибудь полчаса назад Дойл катался по палубе возле камбуза, едва не крича от страшной боли: промокший до нитки возле своей зенитной установки, он закоченел, после чего начал отходить. Спустя пять минут он уже снова был около орудия, несгибаемый, крепкий что скала, и прямой наводкой всаживал в торпедоносцы один снаряд за другим. А теперь, все такой же неутомимый и спокойный, он работал на юте. Этот железный человек с обросшим бородой лицом, точно отлитым из железа, и львиной гривой, взвалив на плечи очередного убитого, подходил к борту и осторожно сбрасывал свою ношу через леерное ограждение. Сколько раз повторил он этот страшный путь, Дойл не знал; после двадцати ходок он потерял счет мертвецам. Конечно, он не имел права делать то, что делал: церемония погребения на флоте соблюдается строго. Но тут было не до церемоний. Старшина-парусник был убит, а никто, кроме него, не захотел бы да и не смог зашить в парусину эти изуродованные, обугленные груды плоти и привязать к ним груз. "Мертвецам теперь все равно", - бесстрастно думал Дойл. Кэррингтон и Хартли были того же мнения и не мешали ему. Под ногами Николлса и старшего телеграфиста Брауна, до сих пор не снявших свои нелепые асбестовые костюмы, гудела дымящаяся палуба. Удары тяжелых кувалд, которыми оба размахивали, отбивая задрайки люка четвертого артиллерийского погреба, - гулко отдавались в соседних помещениях корабля. В дыму, полумраке из-за страшной спешки они то и дело промахивались, и тогда тяжелый молот вырывался из онемевших рук и летел в жадную тьму. Может, еще есть время, лихорадочно думал Николлс, может, еще успеем. Главный клапан затопления закрыт пять минут назад. Есть еще какая-то надежда, что двое моряков, запертых внутри, еще держатся за трап, подняв головы над водой. Оставалась одна, всего одна задрайка. Они попеременно ударяли по ней со всего размаху. Внезапно задрайка оторвалась у основания, и под страшным давлением сжатого воздуха крышка люка молниеносно распахнулась. Браун вскрикнул от дикой боли: тяжелая крышка с силой ударила его по правому бедру. Он рухнул на палубу и остался лежать, издавая мучительные стоны. Даже не удостоив его взглядом, Николлс перегнулся через комингс люка и направил мощный луч фонаря внутрь погреба. Но не увидел там ничего ничего, что хотел бы увидеть. Внизу была лишь вода - черная, вязкая, зловещая. Подернутая пленкой мазута, она мерно поднималась и опускалась бесшумно, без плеска, перекатываясь из одного конца в другой по мере того, как крейсер то взлетал вверх, то падал вниз, скользя по склону огромной волны. - Эй, внизу! Есть там кто живой? - громко крикнул Николлс. Его голос голос, он заметил словно бы со стороны, глухой, надтреснутый от волнения, - многократно усиленный эхом, с грохотом покатился по железной шахте. Эй, внизу? - крикнул он опять. - Есть тут кто-нибудь? - Он напряг слух в мучительном ожидании, но в ответ не услышал ни малейшего, даже самого слабого шороха. - Мак-Куэйтер! - крикнул он в третий раз. - Уильямсон! Вы меня слышите? - Он снова стал вглядываться, прислушался снова, но внизу была лишь темнота да глухой шепот маслянистой воды, колыхавшейся из стороны в сторону. Он посмотрел на сноп света и был поражен тем, как быстро поглотила поверхность воды этот яркий луч. А там, под ее поверхностью... Его бросило в озноб. Даже вода казалась мертвой - какой-то стоялой, мрачной и страшной. Внезапно рассердившись на себя, он тряхнул головой, отгоняя нелепые первобытные страхи. Расшалилось воображение, надо будет подлечиться. Отступив назад, он выпрямился. Бережно, осторожно затворил раскачивавшуюся взад-вперед крышку люка. Палуба загудела: раздался удар кувалды. Потом еще один, и еще, и еще... Додсон, командир механической части, шевельнулся и застонал. Он попытался открыть глаза, но веки были словно чугунные. И ему казалось, что вокруг него стояла стеной темнота - абсолютная, непроницаемая, почти осязаемая. Поражаясь своей беспомощности, он силился вспомнить, что же произошло, сколько времени он тут лежит. Шея - возле самого уха - страшно болела. Медленным, неуклюжим жестом он стащил с руки перчатку, осторожно пощупал. Ладонь была мокрой и липкой. Он с удивлением обнаружил, что волосы его пропитаны кровью. Ну, конечно, то была кровь, он ощущал, как она медленной, густой струёй течет по щеке. И эта мощная вибрация, сопровождаемая каким-то неуловимым напряженным звуком, заставившим стиснуть зубы... Он слышал, почти осязал эту вибрацию - здесь, совсем рядом. Додсон протянул голую руку и инстинктивно отдернул ее, прикоснувшись к какой-то гладкой вращающейся детали, которая, вдобавок, была чуть ли не раскалена докрасна. Коридор гребного вала! Ну конечно же. Он находился в коридоре гребного вала. Когда выяснилось, что масляные магистрали обоих левых валов перебиты, он решил сам исправить неполадки, чтобы не останавливать машину. Он знал, что корабль подвергся налету. Сюда, в самую утробу корабля, не проникал никакой звук. Здесь не было слышно ни шума авиационных моторов, ни даже выстрелов собственных пушек, хотя он и ощутил сотрясение при залпах орудий главного калибра, снабженных гидравлическими амортизаторами, - это неприятное чувство ни с чем не спутаешь. Потом раздался взрыв торпеды или бомбы, упавшей возле самого крейсера. Слава Богу, что он в ту минуту сидел спиной к борту корабля. Случись иначе - он наверняка сыграл бы в новый ящик: его швырнуло бы на соединительную муфту вала и намотало бы на нее как чулок. Вал! Господи Боже, вал! Он раскалился почти докрасна, а подшипники совсем сухие! Додсон начал судорожно шарить вокруг. Найдя аварийный фонарь, повернул его основание. Фонарь не горел. Стармех повернул его изо всей силы еще раз. Потрогав, нащупал неровные края разбитой лампочки и стекла и отшвырнул ставший теперь бесполезным прибор в сторону. Достал из кармана фонарик, но выяснилось, что и он разбит вдребезги. Вконец отчаявшись, принялся искать масленку на ощупь. Она была опрокинута, рядом валялась патентованная пружинная крышка. Масленка оказалась пустой. Масла ни единой капли. Одному Богу было известно, каков предел выносливости металла, подвергнутого страшным перегрузкам. Ему же самому это известно не было. Даже для самых опытных инженеров остается загадкой, где граница усталости металла. Но, как у всех людей, всю жизнь посвятивших машинам, у Додсона появилось как бы шестое чувство. И вот теперь это шестое чувство беспощадно терзало его. Масло! Нужно во что бы то ни стало достать масла! Однако он понимал, насколько он плох; голова кружилась, он ослаб от контузии и потери крови, а туннель был длинным, скользким и опасным. И, вдобавок ко всему, неосвещенным. Стоит оступиться, сделать неверный шаг и... Ведь рядом этот вал... Старший механик осторожно протянул руку, на какое-то мгновение прикоснулся к валу и, пронизанный внезапной болью, отдернул ее. Прижав ладонь к щеке, он понял, что не трением содрало и обожгло кожу на кончиках пальцев. Выбора не оставалось. Собравшись с духом, он подтянул ноги под себя и поднялся, коснувшись свода туннеля. И в то же мгновение он заметил свет - раскачивающуюся из стороны в сторону крохотную светлую точку, которая, казалось, находится где-то невероятно далеко - там, где сходятся стены туннеля, - хотя он знал, что свет этот всего в нескольких ярдах от него. Поморгав, Додсон опустил веки, потом снова открыл глаза. Свет медленно приближался. Уже слышно шарканье шагов. И стармех тотчас обмяк, голова сделалась словно невесомой. Он с облегчением опустился на пол, снова для безопасности упершись ногами в основание подшипника. Человек с фонарем в руке остановился в паре футов от старшего механика. Повесив фонарь на кронштейн, осторожно опустился рядом с Додсоном. Свет фонаря упал на его темное лицо с лохматыми бровями и тяжелую челюсть. Додсон замер от изумления. - Райли! Котельный машинист Райли! - Глаза его сузились. - Какого дьявола вы тут делаете? - Два галлона масла принес, - ворчливым голосом произнес Райли. Сунув в руки стармеху термос, прибавил: - А тут кофей. Я валом займусь, а вы пока кофею похлебайте... Клянусь Христом-Спасителем! Да этот проклятый подшипник раскалился докрасна! Додсон со стуком поставил термос на палубу. - Вы что, оглохли? - спросил он резко. - Как вы здесь оказались? Кто вас послал? Ваш боевой пост во втором котельном отделении! - Грайрсон меня прислал, вот кто, - грубо ответил Райли. Смуглое лицо его оставалось невозмутимым. - Дескать, машинистов не может выделить. Очень уж они незаменимые, мать их в душу... Не переборщил? Густое, вязкое масло медленно стекало по перегретому подшипнику. - Инженер-лейтенант Грайрсон! - чуть не со злостью проговорил Додсон. Тон, каким он сделал это замечание, был убийственно холоден. - Ко всему, это наглая ложь, Райли. Лейтенант Грайрсон и не думал вас сюда присылать. Скорее всего, вы сказали ему, что вас послал сюда кто-то другой? - Пейте свой кофей, - резко проговорил Райли. - Вас в машинное вызывают. Инженер-механик стиснул кулаки, но вовремя сдержался. - Ах ты, нахал! - вырвалось у него. Но он тут же опомнился и ровным голосом произнес: - Утром явитесь к старшему офицеру за взысканием. Вы мне за это заплатите, Райли! - Ничего не выйдет. "Чтоб ему пусто было, - в ярости подумал Додсон. - Еще и ухмыляется, наглец..." - Это почему же? - спросил он с угрозой. - Потому что вы обо мне не станете докладывать. - Райли, похоже, испытывал несказанное удовольствие от беседы. - Ах, вот оно что! - Додсон быстро оглянулся. Губы его сжались. Он осознал, как он беспомощен здесь, в этом темном тунмеле. Поняв вдруг, что должно сейчас произойти, он взглянул на крупную, зловеще ссутулившуюся фигуру Райли. "И еще улыбается, - подумал Додсон. - Но никакая улыбка не скрасит это уродливое звериное лицо. Улыбка на морде тигра..." Страх, усталость, постоянное напряжение - все это творит с людьми ужасные вещи. Но их ли вина в том, во что они превращаются, а также в том, какими рождаются на свет?.. Если сейчас что-то случится, то прежде всего по вине его самого, Додсона. Стармех помрачнел, вспомнив, как Тэрнер назвал его самым последним олухом за то, что он не захотел отправить Райли за решетку. - Ах, вот в чем дело? - повторил он негромко. Повернувшись лицом к кочегару, он крепко уперся ногами в блок подшипника. - Это тебе с рук не сойдет, Райли. Можешь схлопотать двадцать пять лет каторги. Попробуй только... - Да черт побери! - раздраженно воскликнул Райли. - О чем вы толкуете, сэр? Пейте свой кофей поживей. Не слышали, вас в машинном ждут! - повторил он нетерпеливо. Додсон как-то обмяк и стал неуверенно отвинчивать крышку термоса. У него вдруг появилось странное чувство: словно все происходит не наяву, а во сне, словно сам он зритель, посторонний наблюдатель, не имеющий никакого отношения к этой фантастической сцене. Голова все еще страшно болела. - Скажите, Райли, - сказал он негромко, - почему вы так уверены в том, что я не подам на вас рапорт? - Да подать-то вы можете, - снова повеселел Райли, - только завтра меня самого в каюте у старпома не будет. - То есть как так - не будет? - Это был полувызов, полувопрос. - А так, - усмехнулся Райли. - Потому как старпома не будет, да и каюты тоже не будет. - Блаженно потягиваясь, кочегар сцепил на затылке пальцы рук. - Вообще ничего не будет. Не столько слова, сколько интонация, с какой они были сказаны, заставила Додсона прислушаться. Он вдруг сразу понял, что, хотя Райли и улыбается, ему вовсе не до шуток. Додсон с любопытством взглянул на кочегара, но ничего не сказал. - Только что по трансляции выступал старпом, - продолжал Райли. - "Тирпиц" вышел в море. В запасе у нас всего четыре часа. Эта простая фраза, сказанная без всякой рисовки, желания произвести впечатление, исключала всякое сомнение. "Тирпиц" в море, "Тирпиц" в море, твердил Додсон мысленно. У них осталось четыре часа. Всего четыре часа... Инженер-механик даже поразился спокойствию, с каким он сам отнесся к этому известию. - Ну, так как? - озабоченно спросил Райли. - Пойдете вы или нет? Кроме шуток, сэр. Вас вызывают... срочно! - Врешь! - произнес Додсон. - А кофе зачем принес? - Для себя. - Улыбка исчезла с лица Райли, оно стало хмурым и сосредоточенным. - Просто я решил, не худо бы вам хлебнуть горяченького. Видок-то у вас не ахти какой... А в машинном вас поставят на ноги. - Вот туда-то ты сейчас и пойдешь, - ровным голосом произнес Додсон. Райли и виду не подал, что это относится к нему. - А ну, Райли, живо! - сухо проговорил Додсон. - Я вам приказываю! - Да отгребитесь вы от меня! - раздраженно сказал кочегар. - Я остаюсь. Неужели для того, чтоб держать в руках вшивую масленку, обязательно иметь три золотые сопли на рукаве? - прибавил он презрительно. - Пожалуй, не обязательно. - Тут корабль сильно качнуло, и Додсон, не удержавшись на ногах, ткнулся Райли в бок. - Извините, Райли. Похоже, начинает штормить. Значит, это финал. - Что, что? - переспросил Райли. - Финал. Конец то есть. Всякая дальнейшая борьба не приведет ни к чему... Послушайте, Райли, - проговорил он вполголоса, - что вас заставило прийти сюда? - Я ж вам говорил, - сокрушенно вздохнул Райли. - Грайрсон. То бишь, лейтенант Грайрсон послал меня. - Что вас заставило прийти сюда? - продолжал стармех, словно не слыша слов Райли. - Это мое гребаное дело! - с яростью в голосе ответил Райли. - Нет, что вас сюда привело? - Да оставьте вы меня в покое, ради Бога! - закричал кочегар. Голос его гулким эхом отозвался под сводами туннеля. Неожиданно он в упор посмотрел на офицера и, кривя рот, проговорил: - Сами, что ли, не знаете, черт бы вас побрал? - Прикончить меня хотели? Райли пристально поглядел на стармеха, потом отвернулся, ссутулив плечи и низко опустив голову. - Из всех ублюдков на корабле вы один вступились за меня, - пробормотал он. - Один из всех, кого я знал, - медленно, словно в раздумье, добавил он. Хотя слово "ублюдок" в какой-то мере относилось и к нему, правда в положительном смысле, Додсону стало вдруг стыдно за свое предположение. - Если бы не вы, - продолжал негромко Райли, - в первый раз меня посадили бы в карцер, а во второй - в тюрьму. Помните, сэр? - Вы тогда вели себя довольно глупо, Райли, - признался Додсон. - Зачем вы за меня вступились? - Верзила-кочегар, по всему видно, был взволнован. - Ведь все же знают, что я за фрукт... - Так ли? Сомневаюсь... По-моему, на самом деле вы лучше, чем кажетесь. - Бросьте мне мозги пачкать, - насмешливо фыр-кнул Райли. - Я-то знаю, кто я такой. Уж это точно. Я - самое последнее дерьмо. Все говорят, что я дерьмо! И правду говорят... - он подался вперед. - Знаете что? Я католик. Через четыре часа... - он оборвал фразу на полуслове. - Надо встать на колени, верно? - усмехнулся он. - Покаяться, а потом надо попросить... Как его?.. - Отпущения грехов? - Вот-вот. Оно самое. Отпущения грехов. А вы знаете что? - раздельно произнес он. - Мне на него наплевать, на это отпущение. - Возможно, вам оно и не нужно, - проговорил как бы про себя Додсон. Последний раз говорю, ступайте в машинное отделение. - Не пойду! Старший механик вздохнул, поднял с пола термос. - В таком случае, может быть, соизволите выпить со мной чашечку кофе? Подняв глаза, Райли улыбнулся и, удачно подражая полковнику Каскинсу, герою популярной развлекательной программы, проговорил: - А воопче-то кто-кто, а я возражать не стану. Вэллери повернулся на бок, подогнув под себя ноги, и машинально потянулся за полотенцем. Истощенное, слабое тело старика ходило ходуном от надрывного оглушительного кашля, который отражался от бронированных стенок рубки. Господи, так плохо он еще никогда себя не чувствовал. Но, странное дело, боли он не ощущал. Приступ кашля прекратился. Взглянув на пунцовое мокрое полотенце, Вэллери, собрав оставшиеся силы, с внезапным отвращением швырнул его в дальний угол рубки. "Вы же на собственном хребте тащите эту проклятую посудину!" - невольно вспомнилась эта фраза, сказанная старым Сократом, и командир "Улисса" слабо улыбнулся. Но он сознавал, что никогда еще не был так нужен на крейсере, как сейчас. Он знал: стоит чуть помедлить, и ему никогда больше не выйти из рубки. Делая над собой адское усилие, Вэллери приподнялся с койки и сел, обливаясь потом. Затем с трудом перебросил ноги через ограждение. Едва подошвы его ног коснулись палубного настила, "Улисс" вздыбился. Покачнувшись, Вэллери ударился о кресло и беспомощно соскользнул на пол. Прошла целая вечность, прежде чем ценой страшного напряжения ему удалось снова подняться. Еще одно такое усилие, и ему конец. Следующим препятствием была дверь - тяжелая стальная дверь. Как-то надо ее открыть, но сделать это сам он был не в состоянии. Он положил ладони на ручку двери, та открылась сама собой, и Вэллери очутился на мостике, глотая морской ветер, который острым ножом сек глотку и разрушенные легкие. Он оглядел корабль с носа до кормы. Пожары утихали - и на "Стерлинге", и на юте "Улисса". Слава Богу, хоть это пронесло! Отворотив ломами дверь акустической рубки, двое матросов осветили ее фонарем. Не в силах выдержать подобного зрелища, Вэллери отвернулся и, вытянув руки точно слепой, стал на ощупь искать дверцу рубки. Увидев командира, Тэрнер бросился ему навстречу и осторожно посадил его в кресло. - Зачем же вы пришли? - сказал он мягко. Потом внимательно поглядел на начальника. - Как себя чувствуете, сэр? - Много лучше, благодарю вас, - ответил Вэллери. И с улыбкой прибавил: Вы же знаете, старпом, у нас, контр-адмиралов, есть определенные обязанности. Я отнюдь не намерен зря получать свое княжеское жалованье. - Всем отойти назад! - приказал Кэррингтон. - Зайти в рулевой пост или подняться на трап. Посмотрим, в чем тут дело. Он наклонился и принялся разглядывать огромную стальную плиту. Прежде он даже не представлял, насколько тяжела и массивна крышка этого люка. Крышка приподнята всего лишь на какой-то дюйм. В щель засунут лом. Рядом сломанный блок. Противовес лежит возле комингса рулевого поста. "Слава Богу, хоть этот груз оттащили", - подумал Кэррингтон. - Талями пробовали поднять? - отрывисто спросил он. - Да, сэр, - ответил матрос, стоявший к нему ближе всех, показав на груду тросов, сваленную в углу. - Ничего не получается. Трап нагрузку выдерживает, но гак никак не подцепить - все время соскальзывает. - Матрос показал на крышку. - Одни задрайки согнуты - ведь их пришлось отгибать кувалдами, - а другие повернуты не так, как надо... Я же знаю свое дело, сэр. - Я в этом не сомневаюсь, - рассеянно произнес Кэррингтон. - Ну-ка, помогите-ка мне. Сделав глубокий вдох, он ухватился пальцами за край крышки. Матрос, стоявший у края люка (другой его край находился возле самой переборки), последовал его примеру. Оба напряглись так, что их спины и мышцы ног задрожали от натуги. Лицо Кэррингтона налилось кровью, в ушах застучало. Он выпрямился. Так они только надорвутся: эта проклятая крышка не сдвинулась ни на йоту. Немало, видно, пришлось положить труда, чтобы приоткрыть ее. "Хоть люди и измучены, но ведь должны же они вдвоем приподнять край крышки", - подумал Кэррингтон. Выходит, заело шарниры. Но возможен и перекос палубы. Если же это так, размышлял первый офицер, то и с помощью талей ничего не сделать. Когда необходим рывок, от талей нет никакого проку: как их ни набей, слабина всегда остается. Опустившись на колени, он прижал губы к щели. - Эй, внизу! - крикнул он. - Вы меня слышите? - Слышим, - послышался слабый, приглушенный голос. - Ради Бога, вызволите нас отсюда. Мы будто крысы в мышеловке. - Это вы, Брайерли? Не беспокойтесь, мы вас вызволим. Много ли там у вас воды? - Какая тут к черту вода? Одна нефть! Наверно, повреждена левая топливная цистерна. Кольцевой коридор, должно быть, тоже затоплен. - Высок ли уровень воды? - Помещение затоплено на три четверти! Стоим на генераторах, цепляемся за щиты. Один из ребят сорвался. Мы не смогли его удержать. - В голосе, хотя и приглушенном люком, явственно слышалась тревога, почти отчаяние. Поторопитесь, умоляем вас! - Вам говорят, вызволим! - резко, властно произнес Кэррингтон. Уверенности в том, что он сказал, у него самого не было, однако он и виду не подал, иначе среди тех, кто оказался в западне, быстро распространилась бы паника. - Снизу не можете нажать? - На трапе только один человек может поместиться, - крикнул Брайерли. Никакого упора нет. Он неожиданно умолк, послышались ругательства. - Что произошло? - отрывисто спросил Кэррингтон. - Трудно держаться, - прокричал в ответ Брайерли. - Волны гуляют фута в два высотой. Одного смыло... Вот он, кажется, снова тут. Темно, как в преисподней. Услышав стук тяжелых шагов, Кэррингтон поднял голову. По трапу спускался Петерсен. В такой тесноте белокурый норвежец показался гигантом. Кэррингтон посмотрел на него, разглядел необычайно развитые плечи, могучую грудную клетку, огромные руки, - одна была опущена вниз, в другой он небрежно, словно это были тростинки, держал три лома и кувалду. Увидев кочегара, его серьезные глаза, синевшие из-под льняных прядей, Кэррингтон вдруг ощутил какую-то странную уверенность. - Нам люк не открыть, Петерсен, - сказал он просто. - Не сумеете ли вы? - Попробую, сэр. - Положив свой инструмент, норвежец наклонился и схватил конец лома, торчащего из-под крышки люка. Потом быстро и легко выпрямился. Крышка чуть приподнялась, но лом, словно кусок проволоки, начал сгибаться и согнулся почти под прямым углом. - По-моему, крышку заело, сэр. - Петерсен даже не запыхался. - Очевидно, что-то с шарнирами. Обойдя крышку люка с другой стороны, он внимательно осмотрел шарнирное соединение и довольно хмыкнул. Три удара со всего маху, прямо по торцу соединения, и рукоятка молота сломалась. Петерсен отшвырнул прочь ставшую бесполезной кувалду и взял другой лом - гораздо тяжелее. Этот лом тоже согнулся, но крышка приподнялась - уже на дюйм. Взяв две кувалды поменьше, которыми до этого отбивали задрайки, великан-норвежец принялся колотить по шарнирам. Наконец сломались и обе эти кувалды. На этот раз, сложив вместе два лома, он подсунул их под угол крышки и нагнулся. Пять, десять секунд стоял он в такой позе, не двигаясь с места. Потом часто, глубоко задышал. Неожиданно задержал дыхание. По лицу его ручьями полил пот, все тело задрожало от адского напряжения. И вдруг невероятное дело! - оба лома стали сгибаться. Кэррингтон смотрел словно зачарованный. Он никогда еще не видел ничего подобного; да наверняка и остальные. Он был в этом уверен. Он мог поклясться, что каждый из этих ломов выдерживает, самое малое, полтонны. Он не верил своим глазам, но это было так: по мере того как гигант выпрямлялся, ломы сгибались все больше и больше. И вдруг - настолько неожиданно, что все подскочили, - крышка разом открылась. Всего на целых пять-шесть дюймов. Петерсен отлетел в сторону, ударившись о переборку. Ломы, вырвавшись у него из рук, с плеском упали в воду. Великан тигром кинулся к крышке люка. Ухватившись за край, он напряг могучие мышцы рук и плеч, наваливаясь изо всех сил на тяжелую стальную плиту. Три, четыре раза надавливал он на нее. На пятый раз массивная крышка с визгом распахнулась и с грохотом ударилась о стойку. Защелка, удерживавшая крышку вертикально, закрылась. Люк был открыт. Петерсен улыбался. Давно на лице Петерсена не видели улыбки. Он обливался потом, грудь часто-часто поднималась и опускалась, точно мехами накачивая воздух в натруженные легкие. В отсеке слаботочных агрегатов вода всего на два фута не доходила до комингса люка. Порою, когда корабль падал в ложбину между крутых валов, в верхнее помещение через комингс вливалась темная маслянистая жидкость. Освобожденных из плена моряков быстро вытащили наверх. Они с ног до головы были выпачканы нефтью, глаза залеплены густой жижей. Казалось, они только что вышли из преисподней. Вконец измученные переживаниями, бедняги были на грани полного коллапса. Даже инстинкт самосохранения не смог заставить их найти в себе силы двигаться. А трое других моряков, вцепившихся в скоб-трап, застряли в шахте, не в состоянии сделать ни шагу больше. Они наверняка сорвались бы в черную бездну, если бы не Петерсен, - тот нагнулся и словно малых детей вытащил их из шахты люка. - Немедленно отправить их в лазарет! - распорядился Кэррингтон, наблюдая за тем, как мокрым насквозь, дрожащим от холода людям помогали подниматься. Потом с улыбкой повернулся к Петерсену: - Мы поблагодарим вас потом, Петерсен. Дело еще не закончено. Теперь этот люк надо наглухо задраить. - Дело трудное, сэр, - мрачно произнес Петерсен. - Трудное или нет, а сделать его нужно, - оборвал котельного машиниста Кэррингтон. Вода все чаще и чаще выплескивалась через комингс люка, заливая основание рулевого поста. - Запасной рулевой пост выведен из строя. Если рулевую машину зальет, всем нам конец. Петерсен ничего не сказал. Приподняв защелку, он навалился на упорно сопротивлявшуюся крышку люка и на фут опустил ее. Потом, упершись плечом в трап, встал на тяжелую плиту и судорожным движением выпрямился. Взвизгнув, крышка опустилась примерно на сорок пять градусов. Норвежец передохнул, изогнул спину точно лук, ухватившись руками за трап, и начал что есть силы колотить ногами по краю крышки. До комингса люка оставалось дюймов пятнадцать. - Нужны тяжелые кувалды, сэр, - озабоченно проговорил Петерсен. - Некогда! - покачал головой Кэррингтон. - Еще две минуты, и давление воды не позволит закрыть крышку люка. Вот еще дьявольщина-то! - воскликнул он сокрушенно. - Если бы крышка закрывалась снизу! Тогда даже я сумел бы прижать ее к комингсу. Петерсен ничего не сказал и на этот раз. Присев на корточки у края люка, он заглянул в темноту. - Я кое-что придумал, сэр, - проговорил он торопливо. - Что если вы вдвоем встанете на крышку и упретесь в трап руками? Да, да, вот так, сэр. Повернитесь ко мне спиной, тогда упор будет сильнее. Положив ладони на железную ступеньку трапа, капитан-лейтенант что есть мочи напрягся. Внезапно послышался всплеск, за ним металлический стук. Мгновенно обернувшись, Кэррингтон успел заметить лишь сжимавшую лом огромную руку, которая тотчас исчезла под крышкой люка. Петерсена и след простыл. Подобно многим крупным, сильным людям, он был быстр и ловок, как кошка, и спрыгнул в люк, не издав и звука. - Петерсен! - Кэррингтон опустился на колени возле шахты. - Не валяй дурака, черт тебя возьми! Вылезай, идиот несчастный! Ты что, утонуть захотел? Ответа не было. Воцарилась полная тишина, которая казалась еще невыносимее из-за чуть слышного плеска воды. Неожиданно раздался стук металла, потом пронзительный скрип, и люк опустился дюймов на шесть. Не успел Кэррингтон сообразить, в чем дело, как тяжелая плита опустилась еще ниже. Охваченный отчаянием, первый офицер схватил лом и подсунул его под крышку люка. Спустя долю секунды крышка с грохотом ударилась о него. Приложив рот к щели, Кэррингтон крикнул: - О Господи! Петерсен! Ты в своем уме? Открой, открой сейчас же! Слышишь? - Не могу... - Кочегар умолк на полуслове: волна накрыла его с головой. ...И не хочу. Вы же сами сказали... некогда... другого выхода не было. - Но я совсем не это имел в виду... - Я знаю. Это не важно... так будет лучше. - Слова норвежца почти невозможно было разобрать. - Передайте командиру, что Петерсен очень сожалеет... Я хотел было сказать ему вчера сам... - Сожалеешь? О чем ты еще там сожалеешь? - Кэррингтон в отчаянном усилии навалился на железный лом, но тяжелая крышка даже не дрогнула. - Тот морской пехотинец... в Скапа-Флоу... Я не хотел его убивать, я ни за что не посмел бы убить человека... Но он вывел меня из себя, - просто сказал великан-норвежец. - Он убил моего товарища. На секунду Кэррингтон ослабил пальцы, сжимавшие лом. Петерсен! Ну конечно, кто же кроме него мог свернуть шею тому солдату! Петерсен - рослый, веселый скандинав, которого вдруг словно подменили, и он превратился в мрачного гиганта. Не зная ни покоя, ни сна, денно и нощно, как неприкаянный, бродил он по палубам, кубрикам, переходам корабля. Озаренный изнутри, Кэррингтон внезапно понял, что творится в исстрадавшейся душе этого простого, доброго парня. - Послушай же, Петерсен! - заклинал он. - Мне совершенно наплевать на то, что когда-то произошло. Никто об этом не узнает. Обещаю. Прошу тебя, Петерсен. Будь умницей... - Так будет лучше... - Приглушенный голос звучал необычно умиротворенно. Убить человека грех... Нельзя после этого жить... Я это понял... Прошу вас... Это очень важно. Передайте моему командиру. Петерсен сожалеет и стыдится... Я делаю это ради моего командира. Лом из рук Кэррингтоиа внезапно вышибло. Крышка люка захлопнулась. В помещении рулевого поста эхом отдавались глухие металлические удары. Это продолжалось с минуту. Потом стук оборвался. Слышен был лишь плеск воды возле рулевого поста да скрип штурвала: удерживая крейсер на румбе, рулевой перекладывал руль.
Заглушая низкий рев втяжных вентиляторов, вой многих десятков электромоторов и шум волн, бьющих о борт крейсера, струился чистый, мелодичный голос. Даже холодная бесстрастность динамиков не могла исказить этот прекрасный девичий голос... Так бывало не раз. Когда не было необходимости соблюдать полнейшую тишину, то, чтобы скрасить монотонность бесконечно долгих часов ночи, по распоряжению командира корабля по трансляционной сети передавали граммофонные записи. Почти неизменно репертуар был сугубо классическим, или, как зачастую говорят чванливые, высокомерные люди, был составлен из популярных классических произведений. Бах, Бетховен, Чайковский, Легар, Верди, Делиус... "Концерт № 1 си-бемоль минор", "Ария для струны соль", "Луна над рекой Альстер", "Clair de Lune", "Вальс конькобежцев" - все это никогда не прискучивало экипажу крейсера. Нетрудно вообразить, что скажут на это снобы, которые судят о музыкальном вкусе матросов по расхожим среди обывателей представлениям о низменности привычек и нравов моряков. "Смехотворно! Нелепо!" Людям этим неведомо, какая благоговейная, словно в храме, тишина царила в переполненном до отказа ангаре гигантского авианосца на рейде Скапа-Флоу, когда, прикасаясь к струнам скрипки, пел магический смычок Иегуди Менухина. В благодатное, волшебное царство музыки скрипач уносил тысячи матросов, заставляя их забыть о суровой военной действительности, об испытаниях, доставшихся на их долю во время недавнего дозора или боевого похода. На этот раз пела девушка. То была Дина Дурбин. Она исполняла песню "Под родным небосводом", хватавшую за душу тоской по далекой отчизне. В нижних помещениях и на верхней палубе, склонясь над могучими механизмами или съежившись подле орудий, слушали моряки этот прелестный голос, летевший над кораблем, окутанным мраком и снегом. Вспоминая свой дом, они думали о своей тяжкой доле и о том, что скоро наступит утро, которое им не суждено встретить. Неожиданно песня оборвалась. - Внимание! Внимание! - загрохотали динамики. - Говорит... говорит старший офицер корабля. - Низкий голос Тэрнера звучал угрюмо. Услышав его, все насторожились. - У меня недобрые вести, - Тэрнер говорил медленно, спокойно. - С прискорбием сообщаю... - Он умолк, потом заговорил вновь на этот раз еще медленнее: - Пять минут назад скончался ваш командир Ричард Вэллери. - На мгновение динамик замолчал, потом ожил вновь. - Он умер на командном мостике, в своем адмиральском кресле. Он знал, что умирает. Думаю, он совсем не мучился... Он настоял... Настоял на том, чтобы от его имени я поблагодарил вас за верную службу. "Передайте морякам, - таковы были его последние слова, которые я запомнил. Передайте им, - сказал он, - что без них я был бы как без рук, что Господь наградил меня лучшим экипажем, о каком только смеет мечтать командир корабля". Потом добавил: "Пусть они простят меня. После всего, что они для меня сделали... Словом, передайте, что я страшно огорчен тем, что оставляю их в беде". Вот все, что он сказал. "Передайте им, что я огорчен". И умер.
Глава 16
В СУББОТУ ночью
Ричард Вэллери умер. Умер в печали, удрученный мыслью, что оставляет экипаж корабля без командира. Но, прежде чем наступил рассвет, за своим адмиралом последовали сотни моряков. Они гибли на борту крейсеров, эсминцев, транспортов. Вопреки опасениям Вэллери корабли эти, подобно судам злосчастного конвоя Пи-Кью-17, погибли не от орудийных залпов "Тирпица". "Тирпиц" так и не вышел из Альта-Фьорда; В сущности, они погибли от того, что внезапно переменилась погода. Ричард Вэллери умер. С его смертью в моряках "Улисса" произошла разительная перемена. Вэллери словно бы унес с собой смелость, доброту, кротость, непоколебимую веру, безграничную терпимость к людям, понимание их. Ничего этого у моряков "Улисса" не осталось. Но что из того? Экипажу "Улисса" смелость была более не нужна, ибо теперь люди эти не боялись ничего. Вэллери был мертв, и лишь с его смертью моряки осознали, как уважали и любили они этого благородного человека. Осознали в полную меру. Поняли, что из их жизни ушло нечто необыкновенное, нечто такое, что навеки запечатлелось в их разуме и сердце, нечто бесконечно прекрасное и доброе, чему никогда более не бывать, и обезумели от горя. На войне же нет более грозного противника, чем человек, убитый горем. Благоразумие, осторожность, страх, боль - ничего этого для него уже не существует. Он живет лишь затем, чтобы убивать, уничтожать врага, причинившего ему это горе. Справедливо или нет, но в смерти своего командира моряки "Улисса" считали повинным неприятеля. Отныне их уделом стали печаль да всепоглощающая ненависть. "Зомби" - так однажды назвал их Николлс. Именно теперь моряки походили на зомби, ходячие привидения, которые, не находя себе места, все время бродили по раскачивающейся палубе, покрытой снегом и льдом. То были роботы, жившие лишь ради мести. Погода изменилась перед самым концом средней вахты. Волнение не утихло: корабли конвоя по-прежнему сильно трепало. С норда шла крупная, крутая волна, и баки кораблей, рассекавших студеные воды, все больше обрастали сверкающим льдом. Внезапно ветер стих, и почти тотчас прекратилась пурга; последние клочья темной, тяжелой тучи унесло к зюйду. К четырем часам небо очистилось. Ночь выдалась безлунная, но на небе, овеваемом ледяным северным ветром, высыпали яркие, крупные звезды. Потом в северной части горизонта возникла едва заметная светлая полоска. Постепенно она стала увеличиваться. С каждой минутой полоса пульсирующего, вспыхивающего света поднималась все выше. Вскоре рядом появились ленты нежных пастельных оттенков голубого, зеленого, лилового цвета, но ярче других горел белый цвет. Полосы становились все шире и ярче. И наконец образовалась огромная сплошная белая завеса, протянувшаяся от одного края неба до другого... То было северное сияние - само по себе красивое зрелище. В эту же ночь оно было особенно прекрасно. Но люди, находившиеся на кораблях и судах, залитых светом на фоне темного неспокойного моря, проклинали это великолепие. Из всех, кто находился на мостике, звук этот первым услышал Крайслер - тот самый юноша, что обладал необыкновенным зрением и сверхъестественным слухом. Вскоре и остальные услышали вдалеке этот рокот - прерывистый, пульсирующий гул приближающегося с юга "кондора". Спустя немного времени все решили, будто "кондор" перестал приближаться, но, едва родившись, надежда эта умерла. Без сомнения, натужный рев означал, что "фокке-вульф" набирает предельную высоту. Старший офицер с усталым видом повернулся к Кэррингтону. - "Чарли" тут как тут, - проговорил он угрюмо. - Обнаружил нас, подлец. Уже радировал в Альта-Фьорд. Ставлю сто против одного в любой валюте, что на высоте около трех тысяч метров он сбросит осветительную бомбу. Она озарит участок радиусом пятьдесят миль. - Можете быть уверены, что деньги останутся при вас. - Капитан-лейтенант сник на глазах. - Пари беспроигрышное... Потом, метрах на шестистах, повесит еще пару "люстр". - Уж это точно! - кивнул Тэрнер. - Штурман, далеко ли мы от Альта-Фьорда, по вашим расчетам? Я имею в виду, в летных часах? - Час лету для машины со скоростью двести узлов, - спокойно произнес Капковый мальчик. Куда подевалась его былая бойкость? С тех пор как скончался Вэллери, он стал неразговорчив и мрачен. - Всего лишь час! - воскликнул Кэррингтон. - Немцы непременно прилетят. Клянусь Богом, сэр, - прибавил он в раздумье, - нас намерены доконать окончательно. Нас еще никогда раньше не бомбили и не торпедировали в ночное время. Нас еще никогда не преследовал "Тирпиц". Нас еще никогда... - "Тирпиц"! - прервал его Тэрнер. - Где он, этот "Тирпиц", будь он проклят? Ему давно бы пора догнать нас. Понимаю, сейчас темно, и мы изменили курс, - прибавил он, заметив, что Кэррингтон намерен возразить. Но боевое охранение из быстроходных эсминцев давно бы усйело нас обнаружить... Престон! - воскликнул он, обращаясь к старшине-сигнальщику. - Глядеть веселей! Нам семафорят вон с того транспорта. - Виноват, сэр. - Сигнальщик, едва стоявший на ногах от усталости, подняв фонарь, отстучал "квитанцию". На "купце" снова сердито замигал огонь. - "Поперечный излом фундамента машины, - читал Престон. - Повреждение серьезное. Вынужден сбавить ход". - Подтвердить светограмму, - сухо произнес Тэрнер. - Что это за транспорт, Престон? - "Огайо Фрейтер", сэр. - Тот, что напоролся на торпеду пару дней назад? - Он самый, сэр. - Передайте: "Следует сохранять скорость и место в ордере". - Тэрнер выбранился. - Нашли время для поломки машины... Штурман, когда рандеву с эскадрой? - Ровно через шесть часов, сэр. - Шесть часов... -Тэрнер сжал зубы. - Через каких-то шесть часов, возможно, рандеву и состоится, - прибавил он с горечью. - Возможно? - переспросил Кэррингтон. - Да, возможно, - повторил Тэрнер. - Все зависит от погоды. Командующий не станет рисковать крупными кораблями в такой близости от побережья, не имея возможности поднять в воздух авиацию прикрытия. Вот, кстати, и ответ, почему до сих пор не появился "Тирпиц". Какая-то подводная лодка радировала ему, что наши авианосцы идут на юг. Он будет ждать улучшения погоды... Что теперь пишет транспорт, Престон? Немного помигав, сигнальный фонарь на "Огайо Фрейтере" угас. - "Необходимо снизить скорость, - читал сигнальщик, -- Имею серьезные повреждения. Сбавляю ход. Сбавляю ход". - Он и в самом деле сбавляет ход, - невозмутимо заметил Кэррингтон. Взглянув на старшего офицера, на его сосредоточенное лицо и потемневшие глаза, капитан-лейтенант понял, что им обоим в голову пришла одна и та же мысль. - Его песенка спета, сэр. Если только... - Что "если только"? - взорвался Тэрнер. - Если только мы не оставим ему охранение? А кого мы ему оставим, каплей? "Викинг", единственный боеспособный корабль? - Он медленно покачал головой. - Печься о благе большинства - вот в чем наша обязанность. Они это поймут. Престон, напишите: "К сожалению, не можем оставить вам эскорт. Сколько времени потребуется на ремонт?" Осветительная бомба вспыхнула прежде, чем Престон коснулся рукоятки сигнального фонаря. Она вспыхнула над самым конвоем. На какой именно высоте, определить было трудно, но где-то около двух - двух с половиной тысяч метров. На фоне гигантской белой дуги северного сияния бомба казалась светящейся точкой. Но точка быстро приближалась, становясь все ярче: если к ней и был прикреплен парашют, то, видно, лишь для стабилизации полета. В торопливый стук сигнального фонаря ворвался голос громкоговорителя. - Мостик! Докладывает радиорубка. Мостик! Докладывает радиорубка. Депеша с "Сирруса". "Трое спасенных умерли. Много умирающих и тяжелораненых. Срочно необходима медицинская помощь. Повторяю: срочно". Динамик умолк, и в эту минуту "Огайо" замигал в ответ на светограмму флагмана. - Пошлите за лейтенантом Николлсом, - распорядился Тэрнер. - Пусть тотчас же поднимется на мостик. Кэррингтон посмотрел на темные грозные валы, увенчанные молочно-белой пеной, на полубак крейсера, то и дело тяжело ударявшийся о стену воды. - Хотите рискнуть, сэр? - Я должен это сделать. Вы бы поступили так же, каплей... Престон, что пишет "Огайо"? - "Вас понял. Нам некогда возиться с британскими кораблями. Перенесем на другой раз. Au revoir!" (*13) - "В другой раз. Au revoir!" - негромко повторил Тэрнер. - Врет и не смеется. Черт меня побери! - вырвалось у него. - Если кто-нибудь посмеет сказать, что у янки кишка тонка, я ему в кровь разобью его подлую физиономию. Престон, напишите: " Au revoir! Желаю удачи". Каплей, я чувствую себя убийцей. Он потер ладонью лоб, кивнул в сторону рубки, где лежал на кушетке Вэллери. - Из месяца в месяц ему приходилось принимать такие решения. Неудивительно, что... Но тут послышался скрип открываемой дверцы, и он замолчал. - А, это вы, Николлс? Вам предстоит работа, мой мальчик. Хватит вам, лекарям, целый день слоняться без дела. - Он поднял руку. - Ну полно, полно, - усмехнулся он. - Я все знаю... Как дела на хирургическом фронте? - Тон его голоса стал серьезным. - Мы сделали все, что в наших силах, сэр. Правда, делать нам оставалось немного, - проговорил спокойно Николлс. Лицо его осунулось, на нем появились складки, старившие юношу. - Но у нас очень туго с медикаментами. Бинтов почти не осталось. А анестезирующих средств и вовсе нет, если не считать неприкосновенного запаса. Однако начальник медслужбы не хочет к нему притрагиваться. - Понятно, - пробормотал Тэрнер. - Как вы себя чувствуете, дружок? - Отвратительно. - Это видно по вам, - честно признался Тэрнер. - Николлс... Мне страшно жаль, мой мальчик... Но я хочу, чтобы вы отправились на "Сиррус". - Есть, сэр. - В голосе юноши не было удивления: он давно догадался, зачем вызывает его старший офицер. - Прикажете отбыть сейчас? Тэрнер молча кивнул. В свете опускающейся "люстры" четко вырисовывалось его худощавое, волевое лицо. "Такие лица не забываются", - подумал Николлс. - Что с собою брать, сэр? - Свои принадлежности. И только. Не в купейном же вагоне поедете, дружок! - Так можно захватить с собой фотокамеру и пленку? - Можно. - Тэрнер улыбнулся. - Не терпится запечатлеть последние секунды "Улисса", а?.. Не забывайте, "Сиррус" течет как решето. Штурман, свяжитесь с радиорубкой. Пусть прикажут "Сиррусу" подойти к крейсеру и принять доктора с помощью леерного устройства. Снова скрипнула дверца. Тэрнер взглянул на грузную фигуру, усталой походкой приближавшуюся к компасной площадке. Брукс, как и каждый из членов экипажа, едва стоял на ногах, но голубые глаза его, как всегда, полны были огня. - У меня повсюду соглядатаи, - заявил он. - Чего ради вы надумали сплавить юного Джонни на "Сиррус"? - Извините, дружище, - проговорил Тэрнер. - Но, похоже, дела на "Сиррусе" из рук вон плохи. - Понимаю. - Брукс поежился. Возможно, виною тому был жуткий, как погребальная песнь, вой ветра в разбитом снарядами рангоуте, а возможно, пронизывающая стужа. Снова поежившись, он взглянул вверх, на опускавшуюся осветительную бомбу. - Красиво, очень красиво, - пробормотал он. - В честь чего такая иллюминация? - Ждем гостей, - криво усмехнулся Тэрнер. - Ведь так заведено издавна, о Сократ. Увидят огонек в окне - непременно пожалуют. - Он внезапно напрягся, лицо его словно окаменело. - Прошу прощения, я ошибся, проронил он. - Гости уже пожаловали. Последние слова его утонули в раскатах мощного взрыва. Тэрнер ожидал этого: пять-шесть секунд назад он заметил узкий, как кинжал, сноп огня, взвившийся к небесам, который возник перед самым мостиком "Огайо Фрейтера". До транспорта, находившегося на правой раковине, было уже больше мили, но он был отчетливо виден в свете северного сияния. Свете, оказавшемся предательским: почти не имевшее хода судно было обнаружено рыскавшей поблизости немецкой подлодкой. "Огайо Фрейтер" виден был недолго. Взрыв - и вслед за ним ничего: ни дыма, ни пламени, ни звука. Но спинной хребет транспорта был перебит: в днище, верно, зияла огромная пробоина, а трюмы были битком набиты танками и боеприпасами. Транспорт встретил свою кончину с каким-то удивительным достоинством: он затонул быстро, спокойно, без суеты. Через три минуты все было кончено. Воцарившуюся на мостике угрюмую тишину нарушил Тэрнер. Он отвернулся; на лицо его, освещенное бельм светом "люстры", было не слишком приятно смотреть. - А еще говорил: "Au revoir!" - пробормотал он, ни к кому не обращаясь. Лгун несчастный!.. - Он сердито покачал головой, потом коснулся рукава Капкового мальчика. - Свяжитесь с радиорубкой! - резко проговорил он. Прикажите "Викингу" заняться этой лодкой, пока мы не освободимся. - Когда всему этому настанет, конец? - В призрачном свете лицо Брукса казалось неподвижным и утомленным. - Одному Богу известно! Как я ненавижу этих подлых убийц! - простонал Тэрнер. - Я прекрасно понимаю, мы занимаемся тем же... Только дайте мне что-нибудь такое, что я мог бы видеть, с чем я мог бы помериться силами, что-нибудь такое... - Не волнуйтесь, "Тирпиц" вы обязательно увидите, - сухо оборвал его Кэррингтон. - Судя по всему, он достаточно велик, чтобы его не заметить. Взглянув на первого офицера, Тэрнер неожиданно улыбнулся. Хлопнув Кэррингтона по плечу, он откинул голову назад и впился взглядом в мерцающее на небе сияние, гадая, когда же повесят вторую "люстру". - Ты не можешь уделить мне минуту, Джонни?- вполголоса проговорил Капковый мальчик. - Хотелось бы поговорить с тобой. - Разумеется. - Николлс удивленно взглянул на друга. - Разумеется, могу, не одну, а десять, пока не подойдет "Сиррус". В чем дело, Энди? - Виноват, я сейчас. - Штурман подошел к старшему офицеру. - Разрешите пройти в штурманскую рубку, сэр. - Спички не забыли? - улыбнулся Тэрнер. - О'кей. Ступайте. На лице Капкового мальчика появилась слабая тень улыбки. Взяв Николлса под руку, он проводил его в штурманскую; там зажег свет и достал сигареты. Штурман пристально смотрел на Николлса, поднесшего кончик сигареты к колеблющемуся язычку огня. - Ты знаешь, Джонни? - внезапно произнес он. - Пожалуй, во мне есть шотландская порода. - Шотландская кровь, - поправил его Николлс. - С чего это тебе взбрело в голову? - И вот эта кровь говорит мне, что я обречен. Мои шотландские предки зовут меня к себе, Джонни. Я чувствую это всем своим существом. - Капковый мальчик словно не заметил, что его прервали. Он зябко поежился. - Не понимаю, в чем дело. Я еще никогда не испытывал такого ощущения. - Пустяки. У тебя несварение желудка, приятель, - бодро ответил Николлс. Но ему стало не по себе. - На этот раз попал пальцем в небо, - покачал головой штурман, едва заметно улыбнувшись. - Ко всему, я двое суток куска в рот не брал. Честное слово, Джонни. Слова друга произвели на Николлса впечатление. Чувства, искренность, серьезность - все это было ново в Капковом. - Мы с тобой больше не увидимся, - негромко продолжал штурман. - Прошу тебя, Джонни, окажи мне услугу. - Перестань валять дурака, -рассердился Николлс. - Какого черта ты... - Возьми это с собой. - Капковый достал листок бумаги и сунул его в руки приятеля. - Можешь прочесть? - Могу. - Николлс умерил свой гнев. - Да, я могу прочесть. - На листке бумаги стояло имя и адрес. Имя девушки и адрес в Сюррее. - Так вот как ее звать, - произнес он тихо. - Хуанита... Хуанита. - Он проговорил это имя четко, с правильным испанским произношением. - Моя любимая песня и мое любимое имя, - проронил он. - Неужели? - живо переспросил его Капковый мальчик. - Это правда? И мое тоже, Джонни. - Помолчав, он добавил: - Если так случится... словом, если я... Ты навести ее, Джонни, ладно? - О чем ты говоришь, старина? - Николлсу стало не по себе. Не то торопясь закончить этот разговор, не то шутливо он похлопал молодого штурмана по груди. - Да в таком костюме ты смог бы вплавь добраться до Мурманска. Ты же сам твердил мне об этом раз сто. Капковый мальчик улыбнулся. Но улыбка была не слишком веселая. - Конечно же, конечно... Так ты сходишь, Джонни? - Черт тебя побери, да! - в сердцах воскликнул Николлс. - Да, схожу. Кстати, мне пора идти еще кое-куда. Пошли! Выключив свет, отворил дверь и хотел было перешагнуть через комингс. Потом, раздумав, он вернулся и, закрыв дверь, снова включил свет. Капковый мальчик, даже не сдвинувшись с места, смотрел на него как ни в чем не бывало. - Прости, Энди, - с искренним раскаянием проговорил Николлс. - Не знаю, что это на меня нашло... - Дурной нрав, - весело отозвался Капковый мальчик. - Тебя всегда бесило, когда я оказывался прав, а ты ошибался! У Николлса перехватило дыхание, и он на секунду прикрыл глаза. Потом протянул руку. - Всего наилучшего, Васко, - попытался он улыбнуться. - И не беспокойся. Я навещу ее, если что... Словом, навещу, обещаю тебе. Хуанита... Но если застану там тебя... - с шутливой угрозой продолжал он, - тебе не поздоровится. - Спасибо, Джонни. Большое спасибо. - Капковый мальчик был почти счастлив. - Желаю удачи, дружище... Vaya con dios! (*14) Так она мне всегда говорила на прощание. Так и в последний раз сказала. Спустя полчаса лейтенант Николлс оперировал на борту "Сирруса". Стрелки часов показывали 04.45. Стужа была нестерпимой. С норда дул ровный умеренный ветер. Волнение усилилось. Волна стали длиннее, а зловещие ложбины между ними глубже, и "Сиррусу", который тек, как решето, и был покрыт горой льда, доставалось здорово. Небо по-прежнему было ясным и неправдоподобно чистым. Северное сияние начало блекнуть, зажглись звезды. К поверхности моря опускалась пятая по счету осветительная бомба. Именно в 04.45 они услышали этот звук - дальний гром пушек, доносившийся с юга. Грохот раздался минуту спустя после того, как на кромке горизонта вспыхнуло ровное белое пламя. Представить, что там происходит, было нетрудно. "Викинг", преследовавший подводную лодку, хотя был бессилен нанести ей удар, сам подвергся нападению. Бой, видно, был скоротечным и жестоким: орудийные залпы тотчас же смолкли. В эфире царило зловещее молчание. Никто так и не узнал, что же случилось с "Викингом": из его экипажа не спасся ни один человек. Едва умолкли пушки "Викинга", как послышался рев моторов "кондора", входящего на полных оборотах в пологое пике. Секунд пять, может десять, а казалось еще дольше, несмотря на то что ни один зенитный расчет кораблей конвоя не успел накрыть его, - огромный "фокке-вульф" летел, озаренный светом бомбы, сброшенной им самим, и вдруг исчез. А позади него небо вспыхнуло ярким пламенем, на которое было больно смотреть, - более ослепительным, чем лучи полуденного солнца. Световая сила этих "люстр" была столь велика, а действие их столь эффективно, что зрачки наблюдателей сузились, а веки плотно сжались. Прежде чем кто-либо успел понять, что происходит, вырвавшиеся из кольца света бомбардировщики обрушились на конвой. Расчет, координация действий самояета-наводчика и бомбардировщиков были изумительны. В первой волне шло двенадцать машин. На этот раз они атаковали одновременно несколько целей: на каждый корабль приходилось не более двух самолетов. Тэрнера, наблюдавшего с мостика, как машины круто падают вниз и выравниваются, прежде чем хотя бы одна пушка "Улисса" успела открыть огонь, обуяла тревога. Было что-то ужасно знакомое в большой скорости, манере летать, в силуэтах этих самолетов. Внезапно он узнал их: это же "Хейнкель-111". А Тэриер знал, что "Хейнкель-111" оснащен крылатыми бомбами - оружием, которого он опасался больше всего. И тут, словно кто-то нажал на невидимую кнопку, открыли огонь все до одного орудия "Улисса". Воздух наполнился дымом, едким запахом горящего кордита. Грохот стоял неописуемый. Внезапно Тэрнера охватило ощущение непонятной и свирепой радости... Черт с ними и с их крылатыми бомбами, думал он. Такая война ему по душе - не игра в кошки-мышки, не томительные, унылые прятки, когда пытаешься перехитрить засевшие в засаде "волчьи стаи", а драка врукопашную, в которой ты встречаешься с врагом лицом к лицу и ненавидишь его, и уважаешь за то, что он сошелся с тобой в честном бою, и как проклятый стараешься уничтожить егб. И Тэрнер знал, что люди "Улисса", не щадя живота, будут стремиться уничтожить этого врага. Не нужно было обладать незаурядными способностями, чтобы направить в нужное русло чувства, испытываемые его людьми. Да, теперь это были его люди. Они подавили в себе инстинкт самосохранения. Преступив порог страха, они увидели, что за ним ничего более нет, и потому были готовы подавать снаряды и нажимать на гашетки до тех пор, пока не упадут, сраженные врагом. Головной "хейнкель" сдуло с неба страшным ветром смерти: удачным залпом его накрыла третья башня, обслуживаемая морскими пехотинцами, от которых осталась жалкая горстка, та самая башня, что сбила "кондор". Летевший следом за головной машиной "хейнкель" резко отвернул в сторону, спасаясь от дождя обломков, в которые превратились фюзеляж и моторы его ведомого, и спикировал, промелькнув перед носом крейсера на расстоянии всего одной длины корпуса. Затем круто накренился влево и, дав полный газ, снова ринулся на "Улисс". Расчеты орудий оказались сбитыми с толку; прошло несколько долгих секунд, прежде чем открыл огонь первый комендор. Этого времени "хейнкелю" хватило с лихвой, чтобы выйти на цель под углом 60 градусов, сбросить бомбу и рвануть в сторону, спасаясь от огня "эрликонов" и скорострельных автоматов. Каким-то чудом ему удалось спастись. Крылатая бомба была сброшена, видно, недостаточно высоко. Сначала покачавшись, она затем выровнялась и, спикировав, вышла на горизонтальную траекторию поражения. Прорвав пелену дыма, бомба взорвалась с оглушительным грохотом. Взрыв потряс крейсер до самого киля, и у тех, кто находился на мостике, едва не разорвало барабанные перепонки. Окинув взглядом кормовую часть корабля, Тэрнер решил, что судьба крейсера решена. Сам в прошлом офицер-торпедист, специалист по взрывчатым веществам, он мог определить степень разрушений, причиненных тем или иным взрывчатым веществом. Ему никогда еще не доводилось оказываться в такой близости от столь убийственного взрыва. Недаром старпом боялся этих планирующих бомб, но он и представить себе не мог, насколько велика сила их действия: удар оказался в два, а то и в три раза сильнее, чем он предполагал. Откуда было знать старшему офицеру, что он услышал не один, а два взрыва, происшедших почти одновременно. По воле случая крылатая бомба попала прямо в трубы торпедного аппарата левого борта. В них оставалась всего одна торпеда: двумя другими была потоплена "Вайтура". Аматол, находившийся в зарядной части торпеды, представляет собой чрезвычайно устойчивое, инертное вещество, не боящееся даже самых страшных ударов. Но взрыв бомбы произошел так близко и был так силен, что ответная детонация оказалась неизбежной. Взрыв произвел чудовищные разрушения: рана, нанесенная кораблю, была тяжелой, хотя и не смертельной. Почти до самой ватерлинии борт крейсера был как бы распорот гигантским консервным ножом. От торпедных аппаратов не осталось и следа; палубы изрешечены, деревянные настилы разбиты в щепы, кожух дымовой трубы изуродован до неузнаваемости, а сама труба накренилась на левый борт, пожалуй, на все пятнадцать градусов. Однако основная энергия взрыва оказалась направленной в корму, так что ударная волна почти целиком ушла в воду, при этом камбуз и корабельная лавка, и без того получившие значительные повреждения, теперь превратились в свалку искореженного металла. Поднятое взрывом облако пыли и обломков еще не успело осесть, когда вдали скрылся последний из "хейнкелей". Вражеские машины летели, едва не задевая за гребни волн, при этом они выделывали немыслимые пируэты, чтобы не попасть под проливной дождь огненных трасс. Потом, точно по волшебству, они исчезли; остались лишь внезапно навалившаяся оглушающая тишина и медленно догорающие "люстры", освещающие облако, точно саван закрывшее "Улисс", темные клубы дыма, валившие из недр разбитого "Стерлинга", да танкер, у которого почти целиком была оторвана кормовая надстройка. Но ни одно из судов конвоя не дрогнуло и не остановилось, при этом было уничтожено пять "хейнкелей". "Победа, доставшаяся дорогой ценой, размышлял Тэрнер, - если можно назвать это победой". Он понимал, что "хейнкели" вернутся снова. Нетрудно представить оскорбленную гордость и ярость немецкого верховного командования в Норвегии: насколько известно Тэрнеру, еще ни один конвой, направлявшийся в Россию, не проходил в такой близости от побережья.