Километров сорок ехали спокойно, водитель пристроился за двумя «Жигулями» и, когда на постах останавливали одного, они выскакивали все трое и, энергично жестикулируя, дружно начинали, объяснять военным причину поездки в Грозный.
После очередной остановки водитель вернулся расстроенным, кому-то посылал ругательства на своем языке.
– Не пускают? – настороженно спросила Хаят-апай.
Таксист то ли не расслышал, то ли был до того рассержен, что не счел нужным отвечать пожилой женщине, и продолжал бормотать свое.
– Завтра объявляется команда «стоп-машина», то есть «тихий час», – вместо водителя ответила соседка, до сих пор не проронившая ни слова.
Хаят-апай устремила на женщину непонимающий взгляд.
– Значит, по всей Ичкерии передвигаться на личных автомашинах не разрешается, – объяснила женщина, отвернувшись к окну. – Как я снова в лагерь доберусь?
Старушка хотя и не поняла, почему не будут ездить автомашины, но переспрашивать постеснялась.
Снова образовалась «пробка». На этот раз на мосту через речку Нетхой застрял «Урал», и десятка три солдат пытались вытолкать его на обочину, где на боку лежал сгоревший танк.
Хаят-апай, воспользовавшись остановкой, хотела открыть дверцу, но водитель грубо остановил ее.
– Не надо ходить! – сказал он. – Не надо ходить! Нельзя!
Только когда тронулись в путь, он обернулся и, словно заглаживая свою резкость, объяснил:
– Федералы с подозрением относятся к женщинам, возвращающимся в Грозный. Думают, все везут медикаменты… На днях поймали одну, вроде вас по возрасту, куда-то увезли...
За окном все чаще стали попадаться остовы обгоревших автомашин, бронетехники. Когда доехали до моста через речку под названием Геки, колонна машин снова остановилась. На этот раз проверяли документы. Трое милиционеров в касках и бронежилетах подошли к их машине. Водитель, как всегда, выскочил из салона, торопливо сунул офицеру документы. Они о чем-то потолковали, но, видимо, не договорились. Офицер открыл дверь и приказал: «Выходите! Приготовьте личные вещи к досмотру! А ты, – он обратился к водителю, – открой багажник!». Подошли еще двое в штатском и молча начали обыскивать «копейку», переворачивая все вверх дном. Даже обивку дверей заставили отвинтить.
При осмотре ручной клади пассажиров, перебрав содержимое рюкзака, один из штатских присвистнул от удивления.
– Вот это да! – восторженно произнес он, вертя в руках бутылку с кумысом. Затем достал казылык, понюхал и осторожно положил в мешок. Особый интерес у него вызвала медная трубка.
– Что это? – ткнул он на нее пальцем.
– Открой, увидишь! – спокойно предложила Хаят-апай, передавая другому проверяющему свой паспорт.
Но тот из соображений безопасности даже не взял неизвестный предмет в руки.
– Сами откройте, покажите, что там…
Женщина отвинтила головку футляра и извлекла курай.
– Ничего себе! – растерялся проверяющий. – Курай… Вы откуда будете, бабушка?
– Она из Башкирии, – подал голос напарник, рассматривая паспорт. – Как здесь очутилась?
Хаят-апай уже хотела рассказать о своем внуке, но ее опередила молодая чеченка.
– Эта женщина − свекровь моей сестры, – соврала она. – У нее внук десятилетний на мине подорвался…
– Понятно, – ответил тот, который проверял рюкзак. – Умеете играть на курае? Когда я учился у вас в нефтяном институте, любил слушать звуки курая…
– Что же ты, сынок, окончил нефтяной институт, а теперь сумки перетряхиваешь? Переучился, что ли? – задала вопрос старушка, недовольная обыском.
Cтоящий рядом водитель поспешно схватил женщину за рукав.
– У них работа такая, бабушка, – выдавил он из себя улыбку. – Пусть проверяют, мы честные люди.
– Если ты, старуха, будешь языком молоть, – прервал никчемный, на его взгляд, диалог проверяющий, – мы тебя живо в наручниках в твою Башкирию отправим! На, держи свой паспорт! – отрезал он и бросил документ в сторону Хаят-апай.
Она не успела его подхватить, и он шлепнулся в придорожное месиво.
Женщина резко подняла голову и уставилась на проверяющего. Потекли секунды, показавшиеся окружающим вечностью.
Водитель было уже нагнулся, чтобы достать из лужи документ, но Хаят-апай, не сводя глаз с военного, рукой остановила его. Дуэли глаз офицер не выдержал и уже хотел было отвернуться, но старушка, голосом, полным презрения, внятно и четко разделяя каждое слово, спросила:
– Что же ты, сынок, наш pоссийский паспорт в грязь втаптываешь? Ты же защитник Родины!
Никто, конечно, не ожидал таких слов от старой женщины, но после некоторого замешательства даже милиционеры в касках и бронежилетах, с устрашающим видом стоявшие в сторонке, бросились доставать документ из жижи…
... Двинулись дальше. Проехав километров пять, водитель обернулся и воскликнул:
– Ай да бабушка! Смелая! Видела бы ты их лица! – и он впервые за все время пути искренне и громко захохотал.
Глава восьмая
Недалеко от Грозного застряли наглухо. Перед блокпостом образовалась огромная очередь машин, в основном частных, с чеченскими номерами.
– В чем дело? – поинтересовался водитель, высунув голову через окно. – Проверяют?
– Нет, – ответил праздношатающийся водила. – Закрыли въезд…
– Перемирие кончилось, или как?
– Да пока тихо. Говорят, какой-то генерал или депутат должен уехать или приехать… Кто его знает? – проворчал тот, вглядываясь в сторону шлагбаума.
– Понятно: деньги подкинешь − пропустят, – согласился водитель такси.
– На них денег не напасешься, – огрызнулся другой, плюнул на разбитый асфальт и направился к своему «Москвичу».
Хаят-апай решила размять ноги, приоткрыла дверь.
– Можете постоять, – разрешил на этот раз водитель, тоже покидая салон автомобиля.
Попутчица подошла к Хаят-апай.
– Нефть все еще горит, – показала она на столбы черного дыма, поднимающиеся со стороны города. – Бомбят каждый день, – сдавленным голосом продолжила она. – Братик у меня ранен, на мине подорвался. Он с моим отцом остался, а мы в лагерь беженцев под Назрань уехали… Вот достала антибиотики, боюсь, как бы не обнаружили…
– Господи, что же происходит у вас? Люди убивают друг друга. Были бы враги, как фашисты во время войны, нет же, свои истребляют своих…
Чеченка потуже завязала платок, вздохнула.
– Этой войне не будет конца. Какими вырастут наши дети? В сорок четвертом году наших выселили из родных мест: кого в Казахстан, кого в Узбекистан, а кто-то сгинул на Колыме… Вернулись, думали заживем по-человечески, и снова лагеря для беженцев, война…
Женщина замолчала. Где-то рядом внезапно началась стрельба и так же внезапно прекратилась.
– У вас как? Тоже хотят отделиться от русских? – поинтересовалась она после некоторой паузы.
– Живем, как и везде… – Хаят-апай достала из сумки хлеб, казылык, разделила пополам и протянула попутчице. – Водитель подойдет, и его накормим, – сказала она, откладывая ему на переднее сиденье еду. – Выживаем за счет огорода. Пенсию месяцами не получаем, получим – плачем. Слишком уж она маленькая… Колхозы, хотя и существуют, зарплату не дают… Как
все, так и мы… А насчет отделения от русских – такого у нас и в помыслах нет… И раньше не было. Даже во время пугачевского восстания башкиры, татары, марийцы воевали вместе с русскими против царя. Нет, у нас такого нет. Россия – это наша общая земля. Я так думаю. Вон казахи отделились, они что, лучше нас зажили?Хаят-апай примолкла, всмотрелась в необычный для ее глаз горный ландшафт.
– Они сегодня что, действительно пропускать не будут? – занервничала она, поеживаясь от холода. – Кстати, недавно к нам в деревню, – продолжила начатый разговор Хаят-апай, – три семьи возвратились из бывших советских республик: из Узбекистана, Эстонии, Таджикистана. Если бы там было хорошо, они бы назад не поехали. Нынче хорошо жить ворам и начальникам, хотя вторые тоже воруют…
Подошел водитель, почистил у обочины сапоги и, увидев еду, смущенно начал отказываться.
– Спасибо, я потерплю, вам хлеб еще пригодится.
– Берите, – настояла Хаят-апай. – Еще не известно, сколько нам придется здесь торчать… Может, лучше пешком пойти, ведь недалеко уже до города.
– Даже не думайте! – чуть не подавился хлебом водитель. – Только что двое хотели обойти блокпост. Одного убили, другого ранили, до сих пор у дороги лежат… Стреляют без предупреждения.
– Вон же проезжают некоторые, – показала Хаят-апай в сторону блок-поста.
– Ха! За двадцать тысяч и вас пропустят, – выдал хозяин машины.
Женщина посмотрела на таксиста, на чеченку и решительно открыла дверцу.
– Тогда поехали, дам я эти двадцать тысяч!
У таксиста аж лицо почернело.
– Где же мы ее оставим? – спросил он, указывая на чеченку.
– И она с нами! – распорядилась Хаят-апай.
– Бабушка, вы не поняли, наверное, – стушевался таксист, – за каждого пассажира двадцать тысяч!
– А за тебя?
– За меня платить не надо, я же водила, дам им рублей двести… – прояснил здешние порядки мужчина.
– Поехали, не оставлять же человека под открытым небом, – ответила Хаят-апай, разрывая подкладку куртки.
– Здесь было пятьдесят тысяч, уважаемая, пересчитай, пожалуйста, – сказала она, передавая пачки купюр чеченке.
Та с удивлением посмотрела на седовласую башкирскую женщину, чем-то похожую на ее мать, осторожно взяла деньги и начала считать.
– Чего стоим? – нарочито веселым голосом крикнула Хаят-апай водителю. – Вперед! Иди, договаривайся с этими шакалами…
Тот покачал головой, не говоря ни слова, завел машину и, осторожно объезжая колонну, двинулся к блокпосту.
…Наконец вот он, Грозный, весь разрушенный, почерневший.
– Вроде бы не стреляют… – неопределенно высказалась чеченка, тревожно оглядываясь по сторонам.
– Сегодня перемирие до двенадцати часов, – ответил хозяин машины. – Все, дальше мне нельзя… Впереди русские, дальше чеченцы.
– Вам, собственно, куда надо, бабушка?
Она достала из кармана бумажку и протянула проводнику:
– По этому адресу живет моя землячка, она замужем за чеченцем.
Он взял, посмотрел, покачал головой и протянул чеченке.
– Не повезло вам, бабушка, этот дом неделю назад разбомбили, слишком близко к горсовету стоял, – сказал он. – Если они живы, то в подвале…
– Спасибо, что подвезли, – поблагодарила его Хаят-апай. – Вот имени твоего я не расслышала...
– Равшан меня зовут, бабушка, Равшан. Я азербайджанец, родился и живу в этих краях.
– Спасибо тебе, дорогой, – похлопала его по плечу Хаят-апай. – Хороший ты человек… Так ведь, милая? – она обернулась к чеченке.
– Зубаржат я, – улыбнулась она. – Не верила, что доеду. Спасибо вам, Равшан … И вам...
– Зовите меня Хаят … Ну, Хаят-апай, у нас так принято. Постойте, постойте, чуть не забыла, – она открыла свой рюкзак, достала оттуда две небольшие баночки и протянула попутчикам. – Возьмите, это чистый башкирский мед. Когда будете пить чай, вспомните о нашей поездке. Спасибо вам!
– Вам спасибо, бабушка, – обняла ее Зубаржат. – Если бы не вы, я бы не попала домой. Как там мой братик, даже не знаю… – она достала блокнот, записала что-то и протянула старушке.
– Здесь мой адрес. Вон недалеко девятиэтажный дом, видите? – показала она рукой. – Квартира разрушена, но в подвале у нас свой угол есть. Правда, почти весь дом заняли федералы, стреляют с утра до ночи… Все, я побежала, пока затишье… – сказала она и, пригибаясь, обходя груды завалов, вскоре исчезла из поля зрения.
– И мне пора. Пока не стемнело, надо успеть проехать границу Чечни. Вам по этой улице идти километра два, потом свернете направо. Будьте осторожны, везде мины, идите только по дороге. Главное, вам добраться до площади… – Водитель с жалостью с ног до головы оглядел пассажирку, покачал головой и, высказав свое отношение к ней словами: «Какая женщина!», в знак уважения приложил руку к сердцу и сел за руль.
Хаят-апай грустным взглядом проводила Равшана, который, как ей показалась, за этот день стал близким и родным.
Глава девятая
Говорят, человек предполагает, а Господь располагает. Не думала и не гадала Хаят-апай в свои семьдесят два года, что вместо того, чтобы спокойно доживать век в родной Байгуже, она окажется в эпицентре событий, которые определят будущее России на стыке двух веков и тысячелетий. Всю свою жизнь за исключением восьми лет, проведенных в лагерях, она прожила в глухой башкирской деревне. Ей и в голову не приходило, даже в страшном сне не приснилось, что на склоне лет шквал событий так закрутит ее, так втянет в свою воронку, что вся прошлая жизнь, покажется ей бессовестно счастливой, прожитой чуть ли не впустую, разумеется, кроме воспитания единственного родного ей человека – внука Тагира.
Ежедневно протаптывая от своего ветхого дома до колхозного коровника десяток километров, она никогда не задумывалась о смысле жизни и целиком была погружена лишь в свои маленькие заботы. Такие, как найти и купить подешевле для растущего Тагира ботинки или как уберечь урожай картошки от колорадского жука, чтобы не остаться зимой без этой ценной и главной пищи всех советских людей того времени.
Усталая, она шла по искалеченному городу, вглядываясь в здания без окон, разрушенные, соженные людскими руками по чьей-то воле, и с печалью, словно об умершем родственнике, вспоминала о той жизни, которая выпала на ее долю. В ней тоже было место подлости, унижению, измене, но та жизнь теперь казалась ей все же намного чище, намного добрей. Шагая среди развалин чужого ей города своим привычным шагом, она всем нутром чувствовала исходящее из этих разбитых окон людское горе. Подавляющее волю, покрывающее ее словно тяжелым одеялом, угнетающее чувство дробилось на лоскутки тревоги, боли, ненависти и злобы.
Нет, она не жалела, что приехала за своим внуком в Грозный. И если бы