– Ты куда, старуха? – снова задал вопрос один из них. – Кажись, не понимает или контужена… Сосин, сбегай за командиром, я пока покараулю ее…
– Чё ее караулить? – возмутился тот, шмыгая носом. – Зачем она нам нужна? Пусть уходит…
Услышав в разговоре знакомый акцент, Хаят-апай воспряла духом.
– Ты не из Башкирии будешь, сынок? – спросила она на всякий случай.
Солдат удивленно поднял глаза.
– Из Алкино прибыл, там воинская часть, знаете, наверное. Кильмаматов моя фамилия. А вы откуда, апай?
– Землячка твоя, из Байгужи, – облегченно вздохнула женщина, обрадовавшись, словно встретила родного человека.
– Мы тут подходы минируем, – сообщил другой. – Вот это да, встретить землячку в Грозном! Как вы очутились здесь?
– За внуком приехала. Зовут его Тагир, фамилия Хафизов. Не слыхали? Он к чеченцам в плен попал в январе…
– Нет, мы здесь всего двенадцать дней, – отозвался Кильмаматов. – Пойдемте к нам, вы, наверное, устали. Вот ребята обрадуются… Надо же, наша, из Башкирии! Сосин, иди вперед, показывай дорогу…
Они помогли ей пройти сквозь какие-то проломы в стенах, обойти свисающие козырьки арматуры и привели к пятиэтажному дому, напоминавшему дом сержанта Павлова. Хаят-апай видела его фотографию у Тагира в учебнике истории.
– Бабушка, смотри не стукнись головой, – заботливо давал ориентиры Кильмаматов. – Здесь ступеньки…
Почти в кромешной темноте они спустились в подвал.
– Что за тетку вы привели сюда? – недружелюбно встретил их мужчина - небритый, в бушлате с оторванным воротником и явно нетрезвым голосом. – Не могли найти помоложе?
– Товарищ прапорщик, эта бабушка наша, из Башкирии, – поторопился объяснить Сосин. – Внука ищет…
– Какое мне дело? – отреагировал тот. – Из Башкирии она или из Чечни… Выпроводите эту старуху…
– На своих-то не отрывайся! Она ищет внука, он в плену у «чехов», – вмешался в разговор Кильмаматов. – Чуть не подорвалась на наших минах.
– Да мне по х…, откуда она! – разразился бранью прапорщик, шатаясь. – Эй, Сосок, выполни приказ!
Кильмаматов словно наступил на горячие угли, вспыхнул как сухой валежник:
– Ты че, перед старой женщиной материшься? – заорал он, подступая к прапорщику. – Напился как свинья и ведешь себя по-скотски.
Чем бы эта стычка завершилась, не известно, но тут из-за угла появился другой военный, в тельняшке, с автоматом в руках.
– Слушай ты, прапор, заткни свою пасть! – Он подошел к прапорщику и схватил его за оторванный ворот. – Тебе же сказали, что она наша землячка, внука ищет. Ты что, глухой? – и угрожающе двинулся на сослуживца. – Иди поспи, крот. Еще раз увижу пьяным, прибью! Понял? Я спрашиваю, понял?
– Понял, понял… – буян попытался вырваться из цепких рук старшего по званию.
– Не «понял», а «так точно»! – не сдавался тот, не отпуская его из своих «объятий».
– Так точно! – пробасил прапорщик, смирившись и сдувшись, словно проткнутый шарик.
– Сосин, Кильмаматов, отведите его на первый этаж, пусть остудит свой пыл. А вы, мамаша, проходите, садитесь вот сюда, сейчас мы вас накормим.
– Товарищ капитан, а вдруг Касьянов начнет палить, как в прошлый раз? – спросил Сосин, «принимая» прапорщика для сопровождения в «вытрезвитель».
– Оружие отобрать! Скажите часовым, если будет хамить – привязать к батарее! Отчудишь что, мозги вышибу! Понял, Касьянов?
Тот в ответ что-то промычал, но без сопротивления поплелся за Сосиным. Кильмаматов схватил свой автомат, не спеша надел бушлат и последовал за ними.
– Извините, пожалуйста, вот теперь располагайтесь, – радушно обратился к женщине капитан. – Я Сергей Соболев, командир отдельной роты, тоже из Башкирии. А вас как величать?
– Зови меня, сынок, Хаят-апай. Хафизова я. Внук мой, Тагир, в плен попал еще в начале января…
– Все, все, Хаят-апай. Потом расскажете, вижу, вы еле держитесь на ногах. Давайте, пока действует перемирие с чеченцами, в спокойной обстановке поужинаем… – распорядился Соболев, отодвигая на край стола немытые кружки. – Эй, Каримов, подъем, сооруди-ка нам поесть, у нас гостья!
– Нет, нет, сынок, спасибо. Я очень устала, если можно, полежала бы часок, все тело болит…
– Ну что же, просьба гостя – закон! У меня там, в углу, как бы свой уголок… – Капитан помог старой женщине подняться с ящика, служившего стулом, и повел ее в глубь подвала.
Вскоре он вернулся, подозвал Каримова и, приказав не беспокоить гостью до рассвета и приготовить к утру что-нибудь съестное, пошел наверх проверять своих бойцов, располагавшихся в некогда большом шестиподъездном, а нынче стоящем в руинах доме.
Оставшись одна, Хаят-апай почти без сил опустилась на самодельную кровать, сделанную из ящиков для мин и накрытую видавшим виды матрасом, и закрыла глаза. Перед ней плыли разноцветные огни, кружилась голова. Пахло сыростью, гарью, но вскоре усталость взяла свое, и она погрузилась в глубокий сон. Женщина даже не шелохнулась, когда началась стрельба, заухали снаряды, завыли сирены. Ей снилось, как будто они с Тагиром строят вместо кособокого дома, оставшегося еще от ее родителей, новый, кирпичный дом… Внук в военной форме сидит наверху, на стропилах, и устанавливает балки крыши. Она с гордостью поглядывает на него и нет-нет да покрикивает: «Осторожнее, улым*, не свались! Кому нужен будет
этот дом без тебя!» А он хохочет и, притворяясь, кричит: «Нэнэй!» и делает движение, будто падает…Она в ответ показывает ему кулачок и улыбается: «Бесшабашный, прямо как его отец!». А сама надевает новый фартук и идет в летний домик, где варится бишбармак** для мастеров…
Проснулась она в необыкновенно приподнятом настроении. За бетонной перегородкой слышались голоса.
− Соболев, ты не мямли, доложи обстановку! Что у тебя за война? – услышала Хаят-апай строгий голос, который показался ей знакомым.
– В три двадцать чеченцы силами примерно в два взвода попытались прорваться через наши позиции, – докладывал Соболев. – После двадцати четырех минут перестрелки они, потеряв примерно восьмерых, отошли на прежние рубежи. На минном поле остались трое «двухсотых», они предлагают обменять их на тела наших бойцов.
– У вас что, есть потери?
– Никак нет, товарищ полковник! Видимо, это погибшие из других частей. Разрешите обмен?
– Разрешаю! Только осторожно, сами не попадитесь в ловушку…
– Есть!
Хаят-апай стало не по себе от невольно подслушанного разговора. Она поднялась, подобрала волосы, встряхнув, надела платок и бесшумно выбралась из закутка.
Полковник с удивлением уставился на нее. Соболев побледнел, вытянулся по стойке «смирно».
– Кто такая? – то ли нарочито строго, то ли насмешливо спросил полковник, рассматривая женщину.
– Да наша, из Башкирии, товарищ полковник, – сбивчиво начал объяснять Соболев, не ожидавший появления старушки. – Приехала за внуком, его эти, – он кивнул головой в сторону предполагаемых позиций чеченцев, – в плен забрали…
– Ну и упрямая ты, однако! – покачал головой полковник. – Я же говорил тебе в Назрани – разворачивай оглобли и дуй в свою деревню! Здесь же война… Внука не найдешь и сама пропадешь... Настырная, добралась-таки …
– Вы что?! – возмутилась Хаят-апай. – Сказали «уезжай», и я на тебе, уехала?! Проехав тысячи километров, продав живность? Нет, дорогой, я без своего внука на родину не вернусь!
Полковник во второй раз стал свидетелем, как горячо, никого не боясь, говорит эта женщина.
– У вас, Соболев, все в Башкирии такие петушистые?
– Не можем мы, товарищ полковник, на чужбине не помочь своей землячке, – начал оправдываться капитан. – Не по-нашему это!
– Ладно, не кипятись, – разрядил обстановку полковник. – Однажды в Назрани я уже спас эту женщину от подонков в военной форме…
– Я вас сразу же узнала, – улыбнулась Хаят-апай, почувствовав, что голос у полковника подобрел. – Садитесь к столу, Сергей Петрович, я вас сейчас башкирским медом угощу… – обескуражила она мужчин.
– Не бабушка, а дипломат! – засмеялся полковник, сбрасывая шинель. – Правильно! Давай, Соболев, угости завтраком, не то, чувствую, сегодня я останусь и без обеда, и без ужина. Вызывают в штаб, приезжает группа депутатов из Москвы, будь они неладны…
Хаят-апай тем временем вместе с Каримовым и Кильмаматовым начали собирать стол. Она вытащила последние свои запасы казылыка, две полиэтиленовые бутылки с кумысом, баурсак и кусочек вяленого гуся.
– Хаят-апай, что это? – поинтересовался Каримов, увидев медную трубу, торчащую из рюкзака. – Не курай ли?
– Он самый, – подтвердила Хаят-апай, – у меня внук кураист…
Полковник с удивлением взял в руки инструмент.
– У нас, в Рязанской области, на балалайках и свиристелях играют. Ни разу не слышал, как звучит курай, хотя знаю о таком народном инструменте… – проговорил полковник, с интересом разглядывая тростник… – И вы сами умеете?
– Э-э-э… – махнула рукой старушка, слегка засмущавшись. – Я уже давно не играла. Вот внук у меня на конкурсах всегда грамоты получал…
– У нас, товарищ полковник, в каждом селе мужчины умеют играть на курае. Вот Каримов, у него дома целый набор этих инструментов. Он хорошо играет… – вступил в разговор Кильмаматов.
– Правда, Каримов? – обернулся к нему Соболев. – Покажи-ка товарищу полковнику, как звучит башкирская флейта!
Каримов не стал отпираться, взял тростинку, приложил к губам, извлек несколько звуков и заиграл старинную башкирскую песню «Тафтиляу». Вибрирующие звуки, ударяясь о пустые стены, еще больше усиливали звучание курая, приводя присутствующих в неописуемый трепет. Услышав музыку, один за другим в подвал стали спускаться солдаты, но, увидев полковника, тихонько, стараясь не греметь сапогами, отступали в глубь «концертного зала» и застывали в изумлении. Им, призванным с башкирской земли, хотя среди них были и русские, и чуваши, и марийцы, и татары, и украинцы, эти звуки напомнили напевы отчего края, словно вернув их в места, где не было крови, пальбы… Там, в Башкирии, остались их родные, любимые. Некоторые из солдат, может быть, и не понимали эту музыку, но чарующие звуки курая, знакомые им с детства по радио, по веселым народным праздникам, воспринимались сегодня как волшебство, нечто неправдободобное…
Смолкли звуки народного инструмента, и Хаят-апай показалось, что не только в подвале, но и кругом воцарился божественный порядок, словно эта музыка умиротворила все живое в этом разрушенном городе.
− Тишина-то какая! − будто услышал ее мысли полковник. − Да, в этой музыке чувствуется глубокая печаль и огромная любовь. Жаль, что мне никогда не приходилось соприкасаться с вашей культурой... Видать, у вашего народа древняя и очень интересная история...
− Чтобы вы, товарищ полковник, лучше поняли наших людей и наш край, я прочту вам стихи нашего замечательного поэта Александра Филлипова, − вдруг оживился капитан Соболев. Он не торопясь достал из планшета сложенную газету. − Как раз перед отъездом в Чечню в киоске купил. Вот послушайте...
И он негромко, растягивая слова, начал читать:
В том краю, где не валялся конь,
Где давно не пролетала птица,
Тусклый полумесяц серебрится,
Нагоняя боль, тоску и сон.
В том краю пустынь и плоскогорий
Над могилами татарники цветут,
Над татарником татарки слезы льют
В вековом неодолимом горе.
В том краю, где небо и простор
Простирались вольно на полмира,
Гарцевали гордые башкиры
У подножия Рифейских гор.
Вдруг там, наверху, началась беспорядочная перестрелка. Капитан Соболев оторвал взгляд от газеты.
− Выясните, что за шум! − приказал он.
Один из бойцов поспешил выполнить распоряжение командира.
− Эх, испортили, к черту, праздник, − пробасил кто-то.
Вскоре вернулся боец, посланный узнать обстановку.
− Наши «чехов» травят... − доложил он. − Нарисовали на школьной доске голую задницу и показывают через проем. Чеченцы бесятся, стреляют...
− Передай: прекратить! − скомандовал Соболев. − Нашли игру...
Боец снова выбежал, и через минуту все стихло.
− Товарищ капитан, почитайте... − послышались возгласы. Соболев снова взял в руку газету.
В диких сечах скрещивались пики,
Падали мужи в земную твердь,
Непокорных, гордых и великих −
Всех подряд − уравнивала смерть.
Полумесяцы раскиданы по свету,
Нету им конца и края, нету...
Древний камень у седых дорог,
Полумесяц согнутый продрог.
Поклонился и от этих мест
Я ушел. Но дальше вижу −крест,
От версты