Такие чувства надобно было поощрять, и потому по пути домой из церкви (если это можно назвать церковью) я пустил в ход самую коварную уловку, чтобы еще сильней воспламенить ее интерес к нам: я доверив ей свою сердечную тайну. Стоило мне заикнуться о юной леди, которой я отдал свое сердце, как миссис Макрэнкин обратила на меня взор, исполненный устрашающей серьезности.
— Она хороша собой? — спросила сия достойная особа.
Я от всей души заверил ее в этом.
— А какой она веры? — последовал новый вопрос, и от неожиданности я совсем оторопел.
— Право, не знаю, сударыня, я как-то не спрашивал! — воскликнул я. — Знаю лишь, что она истинная христианка, и этого мне довольно.
— Да, но тверда ли она в своей вере? — со вздохом произнесла миссис Макрэнкин. — Ведь истинные христиане есть во всяком вероисповедании. Встречаются они и среди макглашанитов, есть и среди гласситов, а сколько их среди макмилланитов, и даже в англиканской церкви найдутся.
— Я знавал даже иных весьма благочестивых католиков, если уж на то пошло! — подхватил я.
— Мистер Дьюси, постыдитесь, сэр! — воскликнула миссис Макрэнкин.
— Помилуйте, сударыня! Я ведь только… — начал было я.
— Не годится шутить в серьезных делах, — наставительно молвила она, не дав мне даже договорить.
Вообще же, когда я рассказывал ей про нашу с Флорой любовь то немногое, что счел нужным рассказать, она чуть ли не облизывалась, точно кошка перед горшком со сметаной, и, как ни странно — вот что значит пылкое чувство! — мне и самому было столь же приятно излить свою любовь перед этой твердокаменной слушательницей. Меж нами сразу же образовались крепкие узы: с той минуты мы точно спаялись в единую семью, и мне не стоило никакого труда уговорить миссис Макрэнкин откушать с нами чаю и сидеть при этом во главе стола. Престранная это получилась компания: миссис Макрэнкин, Роули и виконт Энн! Но я согласен с апостолом, если только слегка изменить его изречение «Все — женщинам!». И пусть в тот день, когда я не смогу более угодить даме, меня удавят моим собственным галстуком!
Глава XXVIII
Что произошло в понедельник. Вечер у мистера Робби
На другое утро, ровно в половине девятого, я уже звонил у дверей адвокатской конторы на Касл-стрит, где ждал меня мистер Робби; он удобно расположился за письменным столом; по стенам его кабинета сверху донизу тянулись полки, уставленные зелеными папками с делами. Поздоровался он со мною, как со старинным другом.
— Слушаю вас, сэр, слушаю, — сказал он. — Это все равно, что рвать зуб, и я, ваш дантист, обещаю вам, что операция пройдет безболезненно.
— Позвольте мне в этом усомниться, мистер Робби, — возразил я, пожимая ему руку. — Но по крайности постараюсь не отнять у вас ни одной лишней минуты.
Пришлось мне сознаться в том, что я бродил с двумя гуртовщиками и их стадом, что прикрывался вымышленным именем, что убил или смертельно ранил человека в драке и допустил, чтобы двое ни в чем не повинных людей просидели немалое время в тюрьме по обвинению, от которого я с легкостью мог бы их избавить. Все это я выложил мистеру Робби с самого начала, чтобы худшее поскорее осталось позади, и все это он выслушал очень серьезно, однако не высказывая ни малейшего удивления.
— А теперь, сэр, — продолжал я, — пришла мне, видно, пора расплачиваться за мои неудачные похождения, но я очень бы хотел, ежели возможно, устроить это, не появляясь самолично на сцене, и так, чтобы даже мое настоящее имя не было упомянуто. За все время моего сумасбродного бродяжничества у меня хватило ума называться вымышленным именем; мои родичи до крайности бы встревожились, дойди до них какие-либо слухи. Однако же, если рана этого Фэя приведет к роковому исходу и против Сима Тодда и Кэндлиша будет возбуждено еще и дело об убийстве, я отнюдь не намерен спокойно смотреть со стороны, как их станут допекать или еще, чего доброго, покарают, а потому вверяю свою судьбу вам: ежели вы полагаете нужным, отдайте меня под суд, а ежели нет, приготовьтесь защищать Тодда и Кэндлиша в суде. Надеюсь, сэр, что вы не сочтете меня Дон-Кихотом, но я решился во что бы то ни стало добиться справедливости.
— Прекрасно сказано, — отвечал мистер Робби. — Все это, правда, не совсем по моей части, что, без сомнения, подтвердил бы вам и ваш друг мистер Роумен! Я редко берусь за уголовные дела и стараюсь не иметь к ним касательства. Но для вас, молодой человек, я мог бы, пожалуй, сделать исключение и смею надеяться, что в этом случае сумею вам помочь скорее, нежели кто-либо другой. Я незамедлительно отправлюсь в канцелярию государственного прокурора и наведу нужные справки.
— Одну минуту, мистер Робби, — возразил я. — Вы забываете о расходах. Я полагал для начала вручить вам тысячу фунтов.
— Соблаговолите подождать, уважаемый сэр, покуда я предъявлю вам счет, — строго сказал мистер Робби.
— Но мне казалось, что раз уж я свалился к вам как снег на голову и навязал дело столь для вас необычное, некая солидная гарантия моей добропорядочности… — начал я.
— У нас в Шотландии так дела не делаются, сэр, — тоном, не допускающим возражений, прервал мистер Робби.
— И все же прошу вас, мистер Робби, позвольте мне договорить, — продолжал я. — Я имею в виду не только расходы по ведению моего дела; я думаю также о Тодде и Кэндлише. Это весьма достойные люди, и из-за меня им пришлось немалое время пробыть в тюрьме. Прошу вас, сэр, не жалейте средств для того, чтобы их вызволить. Вот почему я хочу вручить вам тысячу фунтов, — прибавил я с улыбкой. — Я желал бы дать вам понятие, какими капиталами располагаю для успешного проведения моих дел.
— Прекрасно понимаю, мистер Дьюси, — отвечал адвокат. — И чем быстрей я приступлю к делу, тем больше у нас надежды на успех. Мой секретарь проводит вас в приемную; полистайте, если угодно, свежие номера «Каледонокого Меркурия» и «Реджистера», это поможет вам скоротать время до моего возвращения.
Мистер Робби отсутствовал часа три, не менее. Наконец я увидел в окно, как он выходит из кареты, и почти тут же меня вновь пригласили к нему в кабинет; держался он на сей раз столь сурово, что у меня душа ушла в пятки от самых дурных предчувствий. У него достало жестокости начать с пространного нравоучения о том, сколь неправдоподобно глупы, чтобы не сказать безнравственны, были все мои поступки.
— Мне тем приятнее откровенно высказать вам свое мнение, что, кажется, вам все сойдет с рук, — сказал он наконец, и, право же, на мой взгляд, именно с этого ему и следовало начать.
— Вашего Фэя выпустили, он совершенно излечился, а приятели ваши Тодд и Кэндлиш давным-давно вышли бы из тюрьмы, не будь они так безгранично вам преданы, мистер Дьюси… то бишь мсье Сент-Ив, видимо, так мне следует теперь вас называть? Эти два старых дурака словечка не проронили, ни единым намеком не дали понять, что есть на свете некто Сент-Ив, а когда им предъявили версию Фэя о том, что произошло, они вдруг заговорили совсем несообразно, наперекор и прежним своим показаниям и друг другу, вовсе сбили прокурора с толку, и он вообразил, будто за этим кроется что-то серьезное. Ну, разумеется, я высмеял его подозрения и с легкостью их рассеял. А затем имел удовольствие наблюдать, как обоих ваших друзей освободили и они с радостью воротились к своим гуртам.
— Ах, сэр! — вскричал я. — Почему вы не привели их обоих сюда?
— Вы не давали мне такого поручения, мистер Дьюси, — отвечал мой адвокат. — Как я мог знать, что вы пожелаете возобновить знакомство, которое наконец столь благополучно пришло к концу? И, по совести говоря, я бы воспротивился, даже если бы вы мне это поручили. Пусть себе идут своей дорогой! Им уплачено, они вполне довольны и почитают мистера Сент-Ива величайшим своим благодетелем. Когда я выдал каждому по пятьдесят фунтов — как вам угодно, мистер Дьюси, а этого более чем достаточно, — Тодд стукнул посохом оземь и сказал (вообще-то я только его голос и слышал, второй уж вовсе ни разу рта не раскрыл): «То-то, я ж говорил, он самый настоящий джентльмен!» А я ему в ответ: «Знаете, Тодд, то же самое мистер Сент-Ив говорит про вас».
— Словом, обмен любезностями, как в великосветской гостиной!
— Нет, право, мистер Дьюси, эти самые Кэндлиш и Тодд ушли из вашей жизни — и скатертью дорога! Конечно, они на свой лад превосходные люди, но вам не компания, и, сделайте милость, обещайте мне оставить наконец свои проказы и не связываться более с гуртовщиками, разбойниками, мастеровыми и прочим сбродом, а наслаждайтесь жизнью, подобающей вашим летам, богатству, уму и, ежели мне позволено об этом упомянуть, вашей наружности. И первым шагом на этом пути будет холостяцкий обед у меня дома, — докончил он, глядя на часы.
За обедом, кстати говоря, отменно вкусным, мистер Робби продолжал развивать свою мысль.
— Вы, без сомнения, любитель потанцевать? — спросил он меня. — Так вот, в четверг состоится бал в Благородном собрании. Вы непременно должны там быть, и позвольте мне к тому же выполнить долг чести и от имени нашего города послать вам приглашение. Я твердо верю, что молодой человек всегда и во всем остается молодым человеком, но заклинаю вас, хотя бы из уважения ко мне: довольно гуртовщиков и разбойников! Кстати, мне вдруг пришло на мысль, — я ведь и сам был молод когда-то! — что у вас может на бале не оказаться дамы, и потому, ежели только вас соблазнит скучнейшее семейное чаепитие в холостяцком доме стряпчего в обществе его племянниц и племянников, внучатых племянников и племянниц, а также его подопечных и многочисленных родственников его бывших клиентов, то загляните ко мне сегодня часу в седьмом. Надеюсь, мне удастся представить вас двум или трем барышням, на которых стоит посмотреть, и затем на бале в Благородном собрании вы пригласите их потанцевать.
И мистер Робби принялся описывать мне девиц, по его мнению, подходящих, с которыми я могу познакомиться у него дома.
— И еще у меня будет мой задушевный друг, мисс Флора, — сказал он под конец. — Но ее я даже не пытаюсь вам описать. Увидите сами.
Вы, конечно, понимаете, что я с радостью принял приглашение и, воротясь домой, поскорее занялся туалетом, достойным той, кого мне предстояло повстречать вечером, а также тех добрых вестей, которые я готовился ей сообщить. Туалет, полагаю, удался на славу. Мистер Роули отпустил меня, сказав на прощание:
— Вот это да! Вы, мистер Энн, прямо картинка!
Даже твердокаменная миссис Макрэнкин была — как бы это получше выразиться? — ослеплена и в то же время скандализирована моим видом, и хотя она, разумеется, скорбела о моем суетном тщеславии, однако же не могла не восхищаться его плодами.
— Ох, мистер Дьюси, дурное это занятие для богобоязненного христианина! — сказала она с укоризной. — Когда Христа презирают и отвергают во всех краях земли, а Завет совсем позабыт, вам больше пристало бы преклонить колена и молиться. Впрочем, не скрою: наряд вам очень к лицу. И ежели вы собираетесь к тому же повидать нынче вечером вашу милую, придется мне, верно, вас простить. Молодость — она и есть молодость, — прибавила миссис Макрэнкин со вздохом. — Помню, когда мистер Макрэнкин приходил поухаживать за мной — ох, давненько это было! — я надевала зеленое платье, все расшитое бисером, и люди говорили, шло оно мне на диво! Я, правда, не была, как нынче говорят, хорошенькая, а все-таки интересная, бледная такая, на меня сразу внимание обращали.
И склонясь со свечой над перилами лестницы, она глядела мне вслед, пока я не скрылся из виду.
Вечер у мистера Робби оказался совсем скромный; не то, чтобы малолюдный, нет, гостей было полным-полно, но никто не старался их принимать и развлекать. В одной комнате приготовлены были карточные столы, и гости, пожилые, солидные, самозабвенно предались игре в вист; в другой, что попросторнее, собралась молодежь и довольно скучно развлекалась: дамы сидели на стульях в ожидании кавалеров, а молодые люди стояли вокруг в различных позах, от совершенно равнодушных до вкрадчиво-льстивых. Единственным занятием здесь были разговоры, да еще порою молодые люди брали со столов разложенные на них многочисленные альбомы со стихами и рисунками либо иллюстрированные рождественские сборники и принимались показывать девицам картинки. Сам хозяин дома почти все время пребывал в карточной комнате и только время от времени, выйдя из игры и замешавшись в общество молодежи, весело, вразвалочку, переходил от одного к другому — этакий добродушный всеобщий дядюшка.
Случилось так, что в тот день Флора повстречала его на улице.
— Приходите нынче пораньше, мисс Флора, — сказал ей мистер Робби. — Я хочу познакомить вас с чудом совершенства, неким мистером Дьюси, моим новым клиентом, в которого я, клянусь вам, попросту влюбился.
И добряк в нескольких словах описал меня, да так верно, что Флора сразу же заподозрила истину. Поэтому она приехала на вечер, вся трепеща от волнения и тревожных предчувствий, и выбрала себе место у самой двери, где я и нашел ее, едва — переступив порог, окруженную толпой прескучных желторотых юнцов. Когда я подошел к ней. Флора вся подалась мне навстречу и самым непринужденным образом произнесла, должно быть, заранее приготовленное приветствие.
— Как поживаете, мистер Дьюси? — сказала она. — Мы с вами не видались целую вечность!
— Мне многое нужно вам рассказать, мисс Гилкрист, — отвечал я. — Разрешите к вам подсесть? — ибо плутовка догадалась сохранить один стул подле себя свободным: усевшись у двери, она как бы ненароком бросила на него свою пелерину.
Теперь она на диво естественным движением освободила этот стул для меня, и у толпившихся вкруг нее юнцов хватило смекалки скромно удалиться. Как только я сел. Флора подняла веер и, прикрываясь им, шепнула:
— Вы сошли с ума!
— Только от любви, — отвечал я, — но ни в каком ином смысле.
— Вы несносны! Неужто вы не понимаете, каково мне? — продолжала Флора. — Чем вы объясните ваше здесь появление Рональду, майору Шевениксу, моей тетушке?
— Тетушка? — содрогнувшись, ахнул я. — Поделом мне, грешному! Неужто она здесь?
— В карточной комнате играет в вист, — отвечала Флора.
— Пожалуй, она просидит там весь вечер? — с надеждой спросил я.
— Быть может. Обычно так и бывает.
— Что ж, значит, мне надобно держаться подальше от карточной комнаты, — сказал я. — Собственно, я и не собирался туда заглядывать. Не за тем я сюда пришел, чтобы играть в карты, а за тем, чтобы досыта наглядеться на одну молодую особу, если только сердце мое может когда-либо насытиться ее созерцанием, и сообщить ей кое-какие добрые вести.
— А Рональд и майор? — воскликнула Флора. — Они-то не станут весь вечер сидеть за картами. Рональд будет бродить по всем комнатам, а майор Шевеникс… он ведь…
— Всегда держится поближе к мисс Флоре? — прервал я. — И они беседуют о несчастном Сент-Иве? Я так и предполагал, дорогая, и мистер Дьюси пришел положить этому конец! Но ради бога успокойтесь: мне не страшен никто, кроме вашей тетушки.
— Почему же именно тетушки?
— Потому что она женщина, дорогая моя, и женщина очень умная, и, как все умные женщины, склонна к поступкам опрометчивым, — пояснил я. — От таких женщин неизвестно чего ждать, разве что удастся застигнуть ее в каком-нибудь укромном уголке, — вот как я сейчас застиг вас, и убедительно и серьезно с нею поговорить, вот как я сейчас говорю с вами. Ваша тетушка не постесняется поднять самый страшный скандал: она будет равнодушна к тому, сколь это опасно для меня и в каком положении окажется наш добрейший хозяин.
— Ну хорошо, — согласилась Флора. — А как же Рональд? Уж не думаете ли вы, что он неспособен поднять скандал? Вы, верно, еще плохо его знаете.
— А я как раз убежден, что прекрасно его знаю, — возразил я. — Просто мне надобно первым заговорить с ним, не дать ему начать разговор, вот и все.
— Тогда подите и поговорите с ним сейчас же! — умоляюще сказала Флора. — Вот он — видите? — в другом конце залы, разговаривает с девушкой в розовом.
— Но ведь я потеряю место рядом с вами, а я еще не передал вам мои добрые вести! — вскричал я. — Нет! Ни за что! И, кроме того, милая, подумайте хоть немного обо мне и моих новостях. Я-то полагал, что гонец, несущий добрые вести, — всегда желанный гость. И я даже надеялся, что ему немного обрадуются и ради него самого! Подумайте: у меня ведь в целом свете есть только один-единственный друг! Так позвольте же мне остаться подле него. И я жажду услышать лишь одно-единственное слово — так дайте же мне его услышать!