— Ах, Энн! — вздохнула Флора. — Ежели бы я вас не любила, отчего бы мне так тревожиться? Я стала совсем трусихой, милый! Представьте себе на минуту, что все приключилось наоборот: вы живете совершенно спокойно, а я в смертельной опасности — и что бы вы чувствовали?
Она еще не договорила, а я уже клял свою безмерную тупость.
— Да простит мне бог, дорогая! — поспешно молвил я. — Мне, признаться, и невдомек, что у этой медали тоже две стороны!
И я поведал ей все, как мог короче, и поднялся, чтобы разыскать Рональда.
— Вот видите, дорогая, я вам во всем послушен, — сказал я.
Взгляд, который бросила мне Флора, уже был немалою наградой, и, когда я отворотился от нее с таким чувством, будто отворачиваюсь от солнечного света, взгляд этот остался у меня в душе, подобно ласке.
Девица в розовом оказалась лукавым кокетливым созданием: она строила Рональду глазки и сверкала белыми зубками, играла плечиками и трещала без умолку. Судя по виду Рональда, он боготворил даже стул, на котором она восседала. Но я был беспощаден. В ту минуту, как он склонился над нею, словно курица над цыпленком, я опустил руку ему на плечо.
— Можно вас на минутку, мистер Гилкрист? — сказал я.
Рональд вздрогнул, круто обернулся и только рот раскрыл от изумления, не в силах выговорить ни слова.
— Да, да, представьте, это я, — продолжал я. — Простите, что нарушил столь приятный tкte-а-tкte, но, понимаете, дружище, первейший наш долг — не ставить в затруднительное положение нашего любезного хозяина, мистера Робби. Негоже рисковать тем, что в чужой гостиной разыграется неприятная сцена; вот почему мне прежде всего надобно было вас предупредить. И заметьте на всякий случай, меня теперь зовут Дьюси.
— Н-ну, знаете! — вскричал Рональд. — Что вы тут делаете, черт побери?
— Тише, тише! — сказал я. — Здесь не место, дружище, здесь не место. Приходите ко мне, если угодно, нынче же вечером прямо отсюда либо завтра поутру, и мы все обсудим за хорошей сигарой. Но здесь, вы и сами понимаете, надобно соблюдать приличия.
И прежде чем он нашелся что ответить, я уже дал ему свой адрес на Сент-Джеймс-сквер и вновь замешался в толпу гостей. Но увы! Мне не суждено было так легко воротиться к Флоре. На пути моем встал мистер Робби; он был неиссякаемо словоохотлив, он болтал и болтал, а я глядел, как мою богиню вновь окружают прескучные желторотые юнцы, и проклинал свою судьбу и речистого хозяина. Он вдруг припомнил, что мне еще предстоит в четверг присутствовать на бале в Благородном собрании и что мой нынешний выезд в свет — лишь подготовка к этому балу. А потому он вздумал познакомить меня еще с одной молодой особой, но разговор с нею я повел столь искусно, что, оставаясь безукоризненно учтив и даже сердечен по отношению к сей девице, ухитрился в то же время удержать возле себя и Робби и, едва представился случай, отошел от нее вместе с ним. Мы двигались по зале рука об руку, как вдруг я заметил издали моего старого приятеля, майора Шевеникса: он приближался к нам, прямой, как шомпол, и, как всегда, до тошноты лощеный.
— А, вот с кем я очень желал бы познакомиться, — сказал я, сразу беря быка за рога. — Пожалуйста, мистер Робби, представьте меня майору Шевениксу.
— Извольте, мой милый, — сказал Робби и закричал: — Майор! Подойдите-ка сюда и разрешите представить вам моего друга мистера Дьюси; он ищет чести с вами познакомиться.
Майор заметно покраснел, но ничем иным не выдал своего замешательства и пренизко мне поклонился.
— Мне что-то сдается, мы уже встречались? — сказал он.
— Да, но не были друг другу представлены, — отвечал я, возвращая ему поклон. — И я с нетерпением ждал случая и удовольствия свести с вами знакомство по всем правилам.
— Вы очень добры, мистер Дьюси, — сказал майор. — Не поможете ли освежить мою память? Где я имел удовольствие…
— Ну, это значило бы раскрывать тайны мадридского двора, — со смехом возразил я, — да еще в присутствии моего адвоката!
— Бьюсь об заклад, Шевеникс, что когда вы встречались с моим клиентом, а прошлое нашего друга мистера Дьюси — черная бездна, полная ужасающих тайн, — бьюсь об заклад, вы знали его под именем Сент-Ива, — вмешался мистер Робби и изо всех сил толкнул меня локтем в бок.
— Ошибаетесь, сэр, — отвечал майор, поджав губы.
— Что ж, надеюсь, вы не обнаружите за ним особенных грехов, — продолжал адвокат, и никогда еще веселая шутка не была столь некстати. — Сам-то я вовсе его не знаю. По мне, он может быть авантюристом, недаром у него столько разных прозвищ. Напрягите-ка свою память, майор, и как только припомните, где и когда вы с ним встречались, всенепременно мне об этом расскажите.
— Положитесь на меня, сэр, — сказал майор.
— А за хлопоты — с него! — крикнул Робби, удаляясь, и помахал нам рукою.
Едва мы остались одни, майор с обычной своей невозмутимостью поглядел на меня в упор.
— Да, — сказал он, — смелости вам не занимать.
— Смелость моя столь же неоспорима, как ваша честь, сэр, — отвечал я с поклоном.
— Могу ли поинтересоваться: вы ожидали застать меня здесь? — осведомился он.
— Во всяком случае, как вы сами видели, я просил меня вам представить, — отвечал я.
— И не побоялись? — спросил Шевеникс.
— Я был совершенно спокоен. Я знал, что предо мною джентльмен. Это могло бы послужить вам даже эпитафией.
— Но вас ищут и другие, — возразил он, — и эти другие нимало не заботятся о чести. Разве вы не знаете, дорогой сэр? Полицейские прямо с ног сбились, разыскивая вас.
— Весьма невежливо с их стороны, — заметил я.
— Видели вы уже мисс Гилкрист? — спросил майор, явно желая переменить разговор.
— Ту, чьей благосклонности, как я понимаю, мы равно добиваемся? — в свой черед, спросил я. — Да, я ее видел.
— А я как раз искал ее, когда мы с вами встретились, — сказал Шевеникс.
Я уже с трудом сдерживал гнев; думаю, он испытывал то же. Мы смерили друг друга взглядом.
— Забавное положение, — заметил майор.
— Вы правы, — отвечал я. — Но позвольте сказать вам прямо: ваши усилия будут напрасны, и предупредить вас об этом мой долг, ибо вы были добры к узнику Шандиверу.
— Вы хотите сказать, что сердце молодой леди уже занято и судьба оказалась благосклоннее к вам? — заметил Шевеникс с усмешкой. — Весьма признателен. Но откровенность за откровенность: выслушайте же и вы меня. Честно ли это, деликатно ли, достойно ли порядочного человека — компрометировать молодую девушку вниманием, которое, как вы и сами прекрасно понимаете, ни к чему хорошему привести не может?
Я молчал: я просто не находил слов.
— Прошу прощения, но я вас покидаю, — продолжал Шевеникс. — Надо полагать, разговор наш бесплоден, а меня ждет беседа более приятная.
— Да, — сказал я. — Вы правы, говорить нам с вами не о чем. Вы бессильны, связаны по рукам и ногам путами чести. Вы знаете, что меня обвиняют ложно, да если бы и не знали, вы мой соперник, и потому у вас только два выхода: либо молчать, либо совершить подлость.
— Этого я бы не сказал, — возразил майор, побледнев. — Мое терпение может лопнуть. — И он направился туда, где среди унылых желторотых юнцов сидела Флора, мне же оставалось лишь последовать за ним да по пути немилосердно корить себя за недостаток самообладания.
Замечали ли вы когда-нибудь, как тушуются молодые люди, еще не достигшие двадцати лет, при одном появлении мужчин постарше — лет двадцати пяти и более? Едва подошли мы с майором, как желторотые юнцы бежали с поля брани, даже не подумав сопротивляться; правда, иные еще помешкали неподалеку с видом глупейшим и беспомощным, но затем скрылись и они, и перед Флорой остались только мы двое. В этом углу залы от дверей слегка тянуло сквозняком, и Флора накинула пелерину на обнаженные плечи и руки; обшитый темным мехом край пелерины оттенил ее дивную кожу, и она как бы засияла в лучах света, а лицо от волнения вспыхнуло румянцем… Поистине Флора была ослепительна! Какую-то долю секунды она переводила взор с одного поклонника на другого и словно колебалась. А затем обратилась к моему сопернику.
— Вы, разумеется, приедете на бал в Благородное собрание, майор Шевеникс? — спросила она.
— Боюсь, что нет; в этот вечер я, вероятно, буду занят, — отвечал Шевеникс. — Долг превыше всего, превыше даже удовольствия танцевать с вами, мисс Флора.
Несколько времени мы беседовали о каких-то безобидных пустяках, — кажется, о погоде — потом разговор как-то коснулся войны. Никто в этом не был повинен, просто война была у всех на языке, и упоминания о ней не удалось избежать.
— С театра военных действий поступают хорошие вести, — сказал майор.
— Вести эти хороши, пока положение не меняется, — возразил я. — Но не выскажет ли нам мисс Флора свое мнение о войне? Конечно, она восхищается победителями, но не примешивается ли сюда и малая толика жалости к побежденным?
— О да, сэр! — с живостью отвечала Флора. — И отнюдь не малая. Мне кажется, с девушками о войне говорить не следует. Я ведь волей-неволей… как бы это сказать… не воин. Зачем же напоминать мне о том, что приходится совершать другим, и о том, как они страдают? Это просто несправедливо.
— У мисс Гилкрист нежное, истинно женское сердце, — заметил майор.
— Напрасно вы так в этом уверены! — вскричала Флора. — Я была бы очень рада, если бы мне позволили сражаться!
— На чьей же стороне? — спросил я.
— Вы еще спрашиваете! — горячо воскликнула она. — Ведь я шотландка.
— Она шотландка, — повторил майор, выразительно глядя на меня. — Она вас жалеет, но в этом вам никто не позавидует.
— А я упиваюсь каждой каплей ее жалости, — возразил я. — Ведь жалость — сестра любви.
— Что ж, давайте спросим у нее самой. Мисс Гилкрист решать, а нам — покорно склоняться перед ее решением. Скажите, мисс Флора, что ближе к любви — восхищение или жалость?
— Полноте, — прервал я, — будем говорить прямее. Нарисуйте перед дамой всю картину, без утайки: опишите вашего кавалера, а я опишу моего — и пусть мисс Флора сделает выбор.
— Кажется, я вас понимаю, — сказал Шевеникс. — Что ж, попробуем. Вы полагаете, что женское сердце прежде всего подвластно жалости и родственным ей чувствам. Нет, я более высокого мнения о женщинах. Я убежден, что тот, кого женщина полюбит, должен сначала завоевать ее уважение: он тверд, ему смело можно довериться; он горд; если угодно, быть может, суховат… но превыше всего тверд. Вначале она будет глядеть на него с сомнением, но под конец поймет, что лицо его, суровое для остального мира, смягчается для нее одной. Прежде всего доверие, говорю я. Так любит женщина, достойная героя.
— О да, сэр, он у вас большой честолюбец и несомненный герой, — сказал я. — Мой кандидат проще и, смею думать, человечнее. Он и сам не особенно уверен в себе и не обладает столь необыкновенной твердостью, чтобы ею восхищаться; он видит прекрасное лицо, слышит милый голос — и вот без всяких пышных слов он уже влюблен. О чем же ему просить, как не о сострадании, о сострадании к его слабости, к его любви, которая составляет всю его жизнь! Для вас женщина всегда в подчинении у героя, она должна глядеть на него снизу вверх, а он стоит, точно мраморное изваяние, задравши нос! Но господь бог мудрее вас, и даже самый неколебимый ваш герой может в конце концов оказаться всего лишь человеком. А теперь выслушаем приговор королевы, — закончил я, оборотясь к Флоре, и низко пред нею склонился.
— Но как же королеве судить, кто из вас прав? — спросила Флора. — Мне придется дать ответ, который вовсе не послужит ответом на ваш вопрос. Кто прикажет ветру, куда дуть? Кто прикажет девушке, кого любить?
Говоря это, она закраснелась, и мои щеки тоже вспыхнули, ибо я услышал в ее словах признание, и сердце мое переполнилось радостью. Шевеникс же побледнел.
— Вы превращаете жизнь в весьма опасную лотерею, сударыня, — сказал он. — Но я не стану отчаиваться. Наперекор всему я отдаю предпочтение чести и безыскусственности.
И должен признать, что в эту минуту он был на диво хорош и в то же время презабавно походил на мраморную статую с задранным носом, с которою я его сравнил.
— Просто понять не могу, как это у нас зашел такой разговор, — молвила Флора.
— Из-за войны, сударыня, — сказал майор Шевеникс.
— Все дороги ведут в Рим, — заметил я. — О чем же еще мы с мистером Шевениксом можем разговаривать?
Тут я ощутил позади себя в комнате какое-то оживление, суету, но отнесся к этому без должного внимания — и совершенно напрасно! Флора переменилась в лице, поспешно замахала веером; глаза ее жалобно молили меня о чем-то; я с несомненностью понял, что она от меня чего-то ждет… Неужто она хочет, чтобы я отступил и оставил поле брани сопернику? Ну нет, не бывать этому! Наконец она в нетерпении поднялась.
— Мне кажется, вам пора откланяться, мистер Дьюси, — сказала она.
Но я не видел к тому никакой причины и так прямо и сказал.
— Моя т-е-т-у-ш-к-а вышла из карточной комнаты, — был устрашающий ответ.
Во мгновение ока я откланялся и был таков. В дверях я на секунду оглянулся и имел честь узреть величественный профиль и лорнет в золотой оправе: миссис Гилкрист выплывала из карточной комнаты. При виде ее у меня словно выросли крылья, сам не помню, как я вылетел вон; через минуту я уже стоял на тротуаре на Касл-стрит, а надо мною сияли освещенные окна, в которых, точно в насмешку, мелькали тени тех, кто остался на вечере у мистера Робби.
Глава XXIX
Что произошло во вторник. Сеть затягивается
Этот день начался с неожиданности. Сев завтракать, я обнаружил у своего прибора письмо, адресованное «его милости Эдуарду Дьюси», и в первое мгновение перепугался свыше всякой меры. Поистине нечистая совесть всех нас обращает в трусов! Я вскрыл письмо; это оказалась всего лишь записка от мистера Робби, а в нее вложен был пригласительный билет на четверг на бал в Благородное собрание. Вскоре после завтрака, когда я курил сигару у окна гостиной и понемногу приходил в себя, а Роули, выполнив свои немногочисленные обязанности, сидел неподалеку и с воодушевлением дудел на флажолете, явно питая пристрастие к самым высоким нотам, нежданно явился Рональд. Я предложил ему сигару, пододвинул для него кресло к камину и заставил сесть… я чуть было не сказал, удобно расположиться в нем, да не хочу грешить против истины: Рональд сидел как на иголках, долго не мог решить, взять ли у меня сигару или отказаться, а когда, наконец, взял, то снова очутился перед неразрешимой задачей, то ли ее закурить, то ли вернуть мне. Я сразу же понял, что ему надобно о чем-то со мной поговорить и притом не по своей воле, и готов был побиться об заклад, что тут не обошлось без майора Шевеникса.
— Ну вот вы меня навестили, — заметил я с холодной любезностью, ибо отнюдь не желал облегчать ему разговор. Если он и вправду выполняет поручение моего соперника, я поведу с ним честную игру, но уж, конечно, не дам никаких преимуществ.
— Собственно, я бы хотел побеседовать с вами наедине, — начал Рональд.
— Извольте, — сказал я. — Роули, поди-ка в спальню. Однако, дружище, — продолжал я, обращаясь к Рональду, — такое начало меня пугает. Надеюсь, ничего дурного не случилось?
— Скажу начистоту, — отвечал Рональд. — Я, и правда, очень встревожен.
— Держу пари, я знаю причину! — вскричал я. — И держу пари, что могу вас выручить!
— Что вы хотите сказать? — спросил озадаченный Рональд.
— У вас, верно, нужда в деньгах, — пояснил я, — и могу вас заверить, вы пришли как раз туда, куда нужно. Если вам понадобился какой-нибудь пустяк — ну, скажем, сотня фунтов или около того, вам стоит только заикнуться. Они всегда к вашим услугам.
— Это, конечно, очень любезно с вашей стороны, — отвечал Рональд. — По совести сказать, хоть я и не пойму, как вы догадались, я и правда поиздержался. Только я пришел говорить с вами совсем не об этом.
— Конечно, конечно! — вскричал я. — Об этом и говорить нечего. Но помните, Рональд: я всегда готов помочь вам всем, чем могу. Помните, в свое время вы оказали мне такую услугу, что я вам друг навеки. И раз уж мне посчастливилось получить изрядное наследство, вы меня очень обяжете, если хоть столь малую его долю станете считать своею.