Касание ее обнаженного тела к его было возмущающим, но не сказать, что неприятным и Варя затихла, спеленатая его руками, только ее дрожь сливалась с его хрипом. Если бы он дал ей пару минут прийти в себя, но Том не мог, ничего не соображая от острого, дикого желания. Он всеми силами пытался контролировать себя и быть нежным, не торопиться, но девушка своей дрожью, попытками то отодвинуться, то зажаться мешала ему держать себя в руках. От нее пахло чем-то чистым, далеким и близким, сладким, но забытым, и этот запах сводил его с ума. Может это аромат юности ушедшей от него, но оставшейся в ней?
Варя плохо понимала происходящее, ее накрыл сонм чувств: страх, стыд, отчаянье волнение и смущение. Она не ожидала, что все это может вызывать противоречивые чувства, каждое из которых было острым и нестерпимым, а вместе превращающим ее безвольную куклу без ума и разума. Страх кричал в ней, стыд заставлял уйти от ласк, волнение пеленало ее, сковывало. Итогом и судьей стала боль. Внезапная, дикая и ослепляющая, она заставила Варю кричать во все горло и рваться. Казалось, ей нет конца и края и сквозь нее не разобрать в чем ее причина, только одно желание – избавиться от нее поскорее.
„Не обманула Зойка“, – мелькнуло в голове у Тома и, вспышка в голове прервала мысли. А дело не закончено. Преграда слишком крепкая, ее за раз не взять. Джерри, идиот, бахвалился, мол, девочка ему попалась и он ее на „ура“ взял. Как же! Теперь Том точно знал, такого не бывает. Возможно, ночи мало, чтобы в женщину девчонку превратить.
Он, тяжело дыша, лег рядом с Варей, обняв ее, прижав к себе – передышка.
Девушка смотрела в сторону, лежала безучастная, раздавленная случившимся и, кусая губы, слабо понимала что было. Может это смерть? Так умирают?
Хорошо, что все закончилось.
Варя подтянула простынь и хотела прикрыться ею, встать и одеться, но Том подтянул девушку к себе, прижал и начал целовать шею и плечи.
Что это значит? Еще раз?! Нет!
– Мы не закончили.
К утру Варя была измученна и измотана, а Том доволен до нельзя. Девушке это было непонятно. Она хотела одного – в душ и спать, спать долго, долго чтобы забыть произошедшее. Ничего хорошего она в близости не нашла.
– Где у тебя душ?
– Там, – вяло махнул рукой в сторону. Его одолевала истома и приятная дремота. Тело ныло от напряжения. „На сегодня подвигов хватит. Договорюсь на вечер с Варюшей“, – подумал засыпая.
Девушка приняла душ, позвонила Зое, оделась и пошла вниз. Ноги не слушались, тело казалось чужим и было что-то неуютное, не принятое душой, а еще легкая боль и оттенок омерзения. Варя подумала, что хорошо, что Дима еще полежит в больнице и до свадьбы далеко. Возможно, за это время она придет в себя и сможет перенести второй раунд близости – уже с законным мужем, как планировала до всех этих бед.
Зойка ждала в машине за воротами.
– Быстро ты, – бросила Варя, с трудом усаживаясь на переднее сиденье. Мотало ее неслабо.
– Быстро? Минут десять уже стою! Ты больше часа назад звонила.
– Да?
– Ха! – засмеялась, оценив вид Вари. – Узнаю Тома. Уделал нашу девочку горячий диснеевский парень. Что, так всю ночь и мотыжил? Ай, стахановец!
– Не смешно, – вяло огрызнулась Косицина, скривившись – тоска ела по безвозвратно утерянному так бездарно, и противно было самой себя.
Федорова закинула пластинку жвачки в рот, протянул подруге.
– Вместо утреннего кофе, – проворковала хитро и довольно щурясь. Варя молча взяла пластинку и тяжко вздохнула. Сейчас ей казалось странным, что она могла связаться с Зойкой, согласиться на ее возмутительное предложение и пройти, что прошла.
– Деньги?
– Ха! Бабки греют лучше, чем Томик? – хохотнула девушка и, вытащив из сумочки пластиковую карту, подала Варваре. – Четыреста пятьдесят деревянными. Код: два, три, два, три, два, три. Запомнишь?
Девушка лишь кивнула. Забрала карту и, не рискнув положить в сумку, сунула в лифчик.
– Ну, деревня! – качнула головой Зоя, ухмыльнувшись. – Ладно. Честно отработала, честно получила. Теперь отдыхать.
Машина плавно отъехала от ворот дачи.
Уже у дома Вари, остановившись у подъезда, Зоя сказала:
– Я тут подумала, подруга, если лаве еще понадобится, могу посодействовать.
Варя одарила ее тяжелым взглядом и качнула рукой:
– Мне хватит, – с трудом вылезла из машины и пошла в подъезд.
– Как знать, как знать, – проводила ее насмешливым взглядом Зоя. Выплюнула в окошко жвачку и вырулила со двора».
День перешел в вечер, вечер в ночь, а Макс все читал дневник и никак не мог взять в толк, что это написано живым человеком, тем самым главным действующим лицом трагедии. Иначе назвать описанное Макс не мог, и холодком по коже проходили имена и некоторые фамилии. Они всплывали как призраки прошлого и будили почти мистический гнев. Столь жуткое ощущение сопричастности к чужой трагедии у него возникло при чтении дневников Анны Франк. Они потрясли его настолько глубоко, что и сегодня, спустя годы после знакомства с ними, в душе что-то замыкало, как только они вспоминались.
А тут новый дневник. И какой из них хлеще?..
Он вообще любил читать, но одно брать прозу или фантастику, что в принципе суть одно: все те же выдуманные герои и ситуации. Совсем другое – дневники. Читать, зная, что это писал живой человек, точно такой же как он, не из придуманного мира, а из его мира. Что этот человек точно так же как он дышал, спал, радовался, грезил и решал проблемы. Жил, как он! Жил…
Макс потер лицо руками: Господи!
Это вырвалось само и поразило его не меньше прочитанного. Когда он в последний раз вспоминал Бога? В тот день, когда умерла его мать, он понял, что Бог бросил его и, не хотел настаивать на своем обществе. Они плавно разошлись, чтобы никогда не встречаться. И вот – встретились.
Мужчина налил себе кофе и подкурил сигарету. Пепельница уже была полна окурков, но только сейчас он заметил, что выкурил почти две пачки. Но какое это имело значение?
Подошедший пес ткнулся в его ноги, напоминая робко о себе, забытом на целый день. Но и этого Макс почти не заметил – потрепал по холке и оставил.
В голове звенело даже не от ужаса – от жести.
Одно время Макс прикалывался по ужастикам и триллерам, но лишь один фильм вызвал в нем действительный, неподдельный ужас. Нет, даже не ужас, а сонм чувств, которым он так и не смог найти четкого и внятного объяснения, ну не было подходящего слова ни в одном из известных ему языков. Это была смесь сопричастности, веры, холодного страха, леденящего ужаса от пошлости ситуации и ее жутких последствиях. Фильм был основан на реальных событиях, как и дневник. Этим и убивал.
Он не закончил читать дневник, но дальше не мог. История слишком четко встала перед глазами, будто он сам незримо участвовал постоянным свидетелем. Словно сидел за стеклом и видел что происходит, к чему идет, и не мог ничего изменить, не мог остановить, не мог докричаться до девочки, что перемололи, как фарш. Нет, не в мясорубке, не в «Пиле» один или десять – в реальной жизни, реальные люди и реальные события. Легко, просто, обыденно… чужую жизнь пустили под откос.
Он понимал, что будет дальше, слишком хорошо понимал, поэтому не мог больше читать. Сегодня. На сегодня с него хватит. Теперь ему не уснуть. И не жить пока не закончит дневник и не узнает, продираясь через дебри ужаса, что пережила чужая еще недавно душа, а сейчас ставшая близкой как вздыхающая у ног овчарка.
Ему придется пройти до конца с ней и узнать, вернее, убедиться, чем все закончилось. Если как он предполагает…
Но каков тинейджер?! Сука!
– Урод! – прошептал в запотевшее окно, за котором ни зги – темнота, тишина и тот же тупик, что в дневнике. И увидел как наяву, как рифленый ботинок пинает серую тетрадку вниз, в воды Фонтанки. И чужая жизнь летит в грязь, никому не нужная, попранная, откинутая.
Только за это стоило убить мальчишку. Если у него нет сердца, если он смог сделать это, наверняка прочитав написанное, то он такой же скот, как те, кто попался на дороге глупой, доверчивой девочки.
Таких уродов нужно убивать в детстве, пока они не стали взрослыми, матерыми волками, рвущими людей, как тряпки. Пока этот юный урод не превратился в зрелого уродца. Пока не стал таким как Том.
Впрочем, кого и в чем он винит? Малолетку? А он сам разве бы не прошел мимо еще вчера, не отпнул чужую боль? Отодвинулся бы точно. Всем всегда хватает своих проблем, чтобы взваливать на себя чужие, и тот парень не исключение. И он, Максим Смелков. Тот, вчерашний Максим.
Это сегодня, повзрослев, поумнев, получив по душе и фейсу ни раз и не десять, он научился ценить истинное и плевать на ложное, и жить не кривя душой. Но чего это ему стоило?
Том…
Все сомнения рухнули. Костя Пожарский по прозвищу Том в свое время кинул и его, жестко, просто, перечеркнув многолетнюю дружбу и наплевав, что фактически разбил жизнь своего старого друга.
– Сука, – прошептал и сжал зубы.
Если б он заказал его чуть раньше…
Но как жутко осознавать, что Том стал причиной трагедии не только его, но и совсем несмышленой девчонки, искренней, чистой и… слишком наивной для этой грязной жизни.
Он не сомневался, что дальше в дневнике будет только хуже. Если б он не знал Тома, если бы описанный ею Том не был похож на того, кого он знал слишком хорошо, если бы ее Том не носил имя и фамилию его Тома…
Какого черта его дернуло подобрать дневник?!
Какого черта его дернуло его читать?!
Макс зажмурился, унимая эмоции. Слишком страшно это знать, что совершенно незнакомая девочка оплатила счет за грубость и цинизм этого мира, платила, как когда-то платил он. Хуже. Он мужик, он смог, выкрутился, встал на ноги, нашел силы в себе и подняться и раздавить. А что может наивный ребенок?
Мужчина покосился на тетрадную обложку: хоть бы он был не прав, хоть бы дальше шли «розовые сопли», восторг от свадьбы, угрызения совести, выздоровление жениха и долгая счастливая жизнь.
Но что-то сидело как гвоздь в сердце и мешало в это поверить. И имя этому чему-то было – Том.
С Федоровой Смелкову познакомиться не довелось, но Варя достаточно описала ее, чтобы понять, что можно ждать от этой девицы и какая она.
А вот Том… Том!
Ничуть не изменился. Его идеей – фикс всегда была чистая и юная девственница, не потому что чистая. Не потому что юная и не потому что девственница, а потому что такую интересно ломать, сгибать под себя и превращать в марионетку. И не дай Бог кому-то было пойти против, встать поперек.
Макс прошел в гостиную, взял из ряда рамок с фото снимок троицы – он, Том и Джерри, и не поленился – отнес на мусорку.
Давно надо было. Давно.
Нет, вовремя.
Макс специально держал это фото на виду – чтобы помнить, чтобы никогда не забывать что такое доверие и дружба в современном мире и какова им сегодняшняя цена.
Он застыл, уставившись в небо, и подумал, что лучше бы и ему не знать какая сволочь Костя Пожарский, как не знала того наивная дурочка. Ее ловко загнали в капкан, чтобы приготовить шашлык, а она того не понимала. Даже описывая прошедшие события, уже зная что-то и предполагая совершенно верно, все равно не осознавала. Как и он в свое время этого не понял.
Его идеи и возможности, стартовый капитал – оставшиеся от матери в наследство деньги и квартира, были использованы на всю катушку. И Макс не думал, что его потом кинут и он останется ни с чем. Мысли не допускал, что стал для Тома ступенькой.
А Джерри… Джерри всегда был безвольной марионеткой, и всегда на стороне Тома, как самого умного, самого сильного.
Макс же был наивным, верящим в дружбу, взаимопомощь, а значит глупым и слабым. На него не делали ставку, его не брали в расчет иначе. Его держали за рабочего коня, марионетку и полного лоха.
Но они ошиблись, списав его со счетов и отправив с голой задницей на улицу.
Очень ошиблись.
И еще вчера он был уверен – счет: один – один. И он чист перед матерью, так тупо в свое время отдав нажитое ею. И чист перед собой, и сделал все верно.
А сегодня, сейчас подумал: два – ноль, не в его пользу.
Жаль, что некоторых нельзя убить дважды.
Глава 9
Максим так и не смог уснуть. Его маяло. Он то ложился, то вставал, то бродил по квартире, то вновь ложился, вводя Макса в тоску и тревогу. Пес ходил за ним хвостиком и преданно заглядывал в глаза. Единственный друг, единственный, кому он мог верить и доверять после жесткого урока своих «друзей». Но это он, а что сталось с Варей?
Мужчина сел и уставился с опаской на обложку тетради. Несмело открыл ее и, подкурив сигарету, продолжил чтение.
«Ночь с Томом, показавшаяся мне вечность, на деле оказалась эпизодом, что очень быстро превратился в кадр, один из многих в жизни. Слишком много дел и впечатлений навалилось следом. Они быстро вымели из головы ненужное, замыли и затерли то, что было, и я не то? что забыла – такое не забудешь, но отодвинула и воспринимала Тома и ту ночь, как нечто произошедшее мало не со мной, но и очень давно, в другой жизни. Да, именно так: история другого человека в другой жизни. Словно прочитанная история. Словно очень паршивая, и потому перечитывать не хотелось – хотелось забыть, вычеркнуть и никогда не возвращаться к ней.
В тот же день, когда я вернулась с дачи, позвонила Наине Федоровне, чтобы та поднимала врачей. На следующий – была в больнице и ждала вместе с женщиной перевозки Димы. Именно тогда, увидев его впервые за долгие дни переживаний, и забылось, каким образом достались деньги на его лечение, ушли все сомнения и муки совести, отравляющие душу.
Дима выглядел постаревшим лет на десять, худым, желто-серым и отечным. Он ничего не говорил, смотрел с тоской и будто понимая, каков стал, стеснялся, отворачивался и уворачивался от меня. И было невыносимо жалко его, и слезы сами просились наружу. Я с трудом сдерживалась и то и дело отдергивала себя: нельзя плакать, нельзя. Не сейчас. Не нужно, чтобы Дима видел. Ему будет больно.
Наина же Федоровна плакала не стесняясь и все причитала, как по покойнику, чего я перенести не могла да и Дима тоже. Он морщился, осуждающе поглядывая на мать.
Мы сопроводили его в клинику, а на следующий день я поехала туда одна и долго просидела у постели, с тоской поглядывая на капельницы и аппараты вокруг любимого. Он силился улыбнуться, смотрел то жарко, то с печалью, но мольба не высказанная, появившаяся еще в машине скорой помощи, не оставляла его взгляд.
– Только не бросай, – сказал перед уходом, схватив меня за руку, словно так возможно было удержать.
– Никогда, – заверила его, поцеловав в лоб. – Я люблю тебя.
И это было искренне. Искренне с его стороны и с моей.
Он нуждался во мне, а я в нем.
Я еще не понимала, что цеплялась за фантом, что меня уже не было, как никогда не было Димы и его любви.
Все это были пустыми словами, списанными у кого-то из классиков, как и те поэмы, что он писал мне, были переписаны под копирку и высланы веером не только Варваре, но и десятку Оль, Кать, Тань, Ларис…
И одного я так и не могу понять – за что, что Варя сделала не так?»
Макс нахмурился – девочка опять начала путаться с «я» на «она», пытаясь откреститься от своей прошлой жизни и тех моментов, что вылила на бумагу. И стянул рубашку – стало душно. Но душила не одежда – подозрение.
«Дни шли и жизнь налаживалась. Дима шел на поправку и Варя понемногу направила свое внимание на учебу. Приближалась сессия. Ее нужно было сдать, а для этого наверстать упущенное. Теперь к Диме она ездила реже, на время, уступив свидания с ним его матери.
В один из дней, полный забегов по учебе, чистке „хвостов“, она вышла из техникума и увидела знакомый „ровер“, знакомого мужчину. Том стоял у машины с огромным изысканным букетом роз.