Пролог
Устроиться работать в господский дом казалось большой удачей. Там всегда были сносная еда и крыша над головой, а иногда, по праздникам, удавалось урвать остатки изысканных кушаний, которыми баловалась княжеская семья. Разумеется, за всё это приходилось платить: стёртыми до красных мозолей руками и сорванной от нагрузок спиной. Но моя мать всё равно радовалась, что случай помог ей попасть именно в замок, несмотря на тяжкий труд и суровые наказания, следовавшие за малейшим промахом.
Меня она нагуляла, не надев красного подвенечного платья, а потом так и не вышла замуж, хотя не испытывала недостатка в мужском внимании. Когда я была маленькой, родительница утверждала, что мой отец — некогда приглянувшийся ей сын мельника, потом говорила — рослый кузнец, занимающийся ковкой для нужд Вижского града, а затем, очарованная княжеской семьёй, у которой работала, она стала уверять меня, что в моих жилах течёт благородная кровь.
Я же полагала, что матушка сама не ведала правды, но, так или иначе, моё истинное происхождение по сей день остаётся загадкой.
Я не знала иной жизни, кроме как в господском доме. Я не жила в праздности, но и от особой бедности не страдала. Свой кусок хлеба я всегда получала. Правда, иногда чёрствый или подгорелый, но всё-таки его мне давали, и я не оставалась голодной. И тем не менее мне постоянно чего-то недоставало: я с завистью смотрела на полный всевозможных вкусностей стол семьи князя, на яркие ткани, которые носили благородные, на удобные туфельки на ногах их младшей дочери.
И больше всего я ненавидела её, мою ровесницу, просто так имеющую всё то, о чём я смела только мечтать. Мать же на мои опасные мысли лишь укоризненно качала головой и метко замечала:
— Каждому по рождению даётся, Уна.
Но я её не слышала, ловя носом тянущийся шлейфом за дочерью князя аромат пионовой пахучей воды — одного из неисчислимых получаемых ею подарков. Я смотрела на неё, такую же девочку, и не могла понять, чем она лучше меня: вечно вздёрнутый нос, надменный взгляд, пухлое тело и руки с маленькими, короткими пальчиками. Мои глаза не блёклые, как у неё, тело тоньше и крепче, закалённое ребяческими битвами, и только кожа темнее из-за вечного дворового загара. Но зато я ведь куда быстрее бегала и проворнее лазила по деревьям…
— Это не занятия для юной барышни, милая, — отвечала мне мать на задаваемые вопросы.
Тогда я стала мучить её, пытаясь выяснить, как я могу стать такой же хорошей, чтобы князь принял меня за равную в свой дом. Тогда я все ещё думала, что люди получают ровно столько, сколько они заслуживают. О возможной несправедливости я узнала только потом.
Из сбивчивых пояснений матушки я не уяснила главную мысль: мне никогда не стать такой же, как дочь князя, и я не смогу жить, как она. Но я поняла эти умозаключения по-своему и с того дня начала вести себя, словно принадлежала к господам: порвала старые тряпки на ленты и заплела их в волосы, надела единственное платье и оставила мальчишеские забавы, научившись надувать губки, подражая благородным барышням.
Но, как и следовало ожидать, юной княгиней я так и не сделалась, зато среди ребятни за мной закрепилось неприятное прозвище.
— Королева-нищенка! — показывая на меня пальцем, хохотали мальчишки.
Расстроенная, я сняла с волос «ленты», стянула бедное платье, изорвала его в клочья и выбросила долой вместе с прежними наивными помыслами, но мать сильно обругала меня за уничтоженные юбки, и я долго не могла с удобством сидеть, мучаясь от боли. Зато с тех пор я надолго потеряла всякую любовь к светским нарядам, ценя удобство обычных мальчишеских штанов.
Взгляд из завистливого стал по-звериному озлобленным, а поведение несносным, и матушка никак не могла унять мой нрав.
— В нашем мире больше всего везёт тем, кто умеет терпеть, — поучала она меня, живя в полном соответствии с названным правилом. Я же считала его неверным и не желала покорно выдерживать невзгоды и сносить придирки благородных.
Однажды идущий передо мной князь обронил несколько монет. Я подбежала, схватила их и кинулась следом за ним, чтобы отдать. Но мужчина быстро ушёл вперёд, и я не смогла его догнать. Когда я осталась с находкой наедине, в сердце возник соблазн её оставить.
Несмотря на укоры совести, так я и поступила. Монеты я отдала матушке, и та меня сперва за них отругала. Хотела вернуть князю, но тот вскоре уехал. Относить деньги его жене мать так и не решилась. Пришла зима, а вместе с ней голод, и этот мой поступок позволил в довольстве переждать холода, а мне даже купили тулуп, подбитый кроличьим мехом.
Я росла, мешаясь под ногами у дворовых и постепенно начиная помогать матери. И успела почти что успокоиться, пока однажды не увидела её.
Она была прекрасна, одетая в изумрудное платье из мягкого шелка. На её ногах красовались искусно сшитые туфельки из кожи тончайшей выделки и снежно-белые чулочки, заканчивающиеся кружевными панталонами, а голову покрывала кокетливая шляпка с мелкими бабочками, собранными из маленьких бусинок. Гладкая кожа имела ценящийся среди знати бледный цвет, хотя сохраняла розовый румянец на щеках. Завитые золотистые локоны спускались волною по спине.
Новый подарок для дочки князя. Необыкновенная фарфоровая куколка, о которой я начала грезить с тех пор, как впервые увидела. Она была так невообразимо хороша, что я не могла думать ни о чём другом. Даже подруги юной княжны, никогда не имевшие недостатка в искусно сделанных игрушках, с завистью смотрели, как девочка, балуясь, напоказ играла с подарком. Что же говорить обо мне, растущей среди той ребятни, которая в своих забавах представляет одну и ту же палку и ребёнком, и одноручным мечом? Куколка сразу очаровала меня.
Я фантазировала, что князь, пройдя мимо, заметит меня, ничем не худшую, чем его дочь, и одарит ровно таким же щедрым даром, а я смогу играть, расчёсывать необыкновенно мягкие длинные волосы и проводить, красуясь, руками по блестящей зелёной ткани. Но я никогда не воображала, что сама лишу девочку заветного подарка.
Судьба всё решила иначе. Как-то я неслась по аллеям замкового сада в погоне за другом, бегущим впереди, пока наконец, запыхавшаяся и усталая, не остановилась. Там же находилась и дочка князя, прячущая лицо от загара в тени рослых деревьев. Её сопровождали подруги и няньки. Куколка же восседала на скамье, наравне со всеми скрываясь от солнца, будто белый фарфор её кожи тоже мог потемнеть.
И тут юную княжну стал задирать сын одного из лордов, который в ту пору к ней неровно дышал. Он по-детски обиженно злился, что девочка никак не реагировала на его подначки, и решился на поистине безумный поступок, пытаясь привлечь её внимание. В запале мальчик взял дорогую куклу и кинул её так далеко, как только мог. А юнец уже тогда обладал крепким телом и огромной силой.
Игрушка упала аккурат меж моих ног. Думать некогда! Пока никто не успел опомниться, я, не раздумывая, схватила добычу и кинулась прочь. А бегала я так, что за мной никто не мог угнаться. Я скрылась столь быстро, что не нашлось человека, который смог бы меня остановить или хотя бы заметить. Опомнилась я уже, когда было поздно.
Дрожащими от возбуждения руками я прижимала куклу к груди. Мои щёки разгорячились от бега и зарумянились, но они алели не от стыда. Угрызений совести я никаких не чувствовала, а юную барышню не жалела.
Меня охватила эйфория. Я радостно закружилась в танце и всё рассматривала, рассматривала игрушку, находя новые, издалека ранее не примеченные детали: длинные нити ресниц, крошечный жемчуг на фарфоровой шее, вышивку на длинных перчатках. Вблизи кукла выглядела ещё краше. И я постоянно думала, как мне повезло.
Ценную для себя вещь я спрятала там, где её никто не стал бы искать — в конюшне. Потом я приходила туда и украдкой любовалась своей находкой. Удручала лишь необходимость соблюдать тайну, хотя иногда я ловила себя на мысли кому-нибудь всё рассказать. К счастью, я вовремя останавливалась, прикусывая язык, чтобы не проговориться.
А дочка князя устроила самую настоящую истерику. По её щекам лились слезы, она била кулаками мальчишку, посмевшего взять подарок отца. Желаемого тот добился, но и его самого потом, наказывая за проступок, били розгами, как обычную младшую челядь.
Куклу искали. Шли потешные поиски в саду, когда взрослые мужчины перебирали каждую травинку на земле, пытаясь обнаружить пропажу. Но, как и следовало ожидать, розыски не увенчались успехом: игрушку не нашли.
А юная княжна с каждым днём грустила всё больше: стала молчалива, иногда отказывалась от яств. Она постоянно капризничала, и няньки сбились с ног, успокаивая её. Тоска девочки улеглась, только когда отец привёз ей очередной подарок: новую фарфоровую барышню, красотой ничуть не уступавшую прежней. Только платье было не изумрудное, как на старой игрушке, а рубиновое, будто кровь. К этому подарку прилагался ещё и обширный гардероб — кукольные наряды, сшитые по последней столичной моде. Им могла бы позавидовать любая светская барышня.
А моя находка так и лежала в конюшне. Сначала я играла с ней очень часто, бережно после кутая в солому, затем — стала приходить всё реже, пока окончательно не потеряла к ней интерес. Да и матушка уже реже выпускала меня бездельничать с другими детьми. Жаркое лето сменилось прохладной осенью, и всё больше я занималась хозяйством.
Потом куклу таки нашёл конюх. Мне кажется, он сразу подумал на меня: слишком недобро щурился, отчего в уголках глаз собрались морщинки, но ничего не сказал, ведь эта история уже давно перестала всех волновать.
Появились новые заботы. Участились набеги верян, и наша страна погрязла в войне. А где она — там и голод, и нищета. Нам повезло. Наше княжество смута долго обходила стороной, но потом достигла даже самых северных окраин царства, охватив и мой дом.
Сначала ничего не менялось. Потом и без того не часто гостившее на нашем столе мясо стало всё реже попадать в пищу, пока совсем не исчезло. Даже семья князя уже не могла вести ту же жизнь, что раньше. Их стол также обеднел, исчезли дорогие блюда. Жене нашего владетеля больше не шили прекрасные наряды, а детям — не перепадали щедрые подарки. Кукла в рубиновом платье, как и другие вещи, служили теперь лишь грустным напоминанием о былой роскоши.
И как всегда, когда думаешь, что хуже быть уже не может, пришла новая беда: на скотину напала хворь. Она не трогала нас, но убивала животных, лишая живущих в замке еды.
Зимой мы перебивались хлебом и кашами, вначале давившись, почти не чувствуя вкуса. Затем крупы и зерно подошли к концу — наши запасы истощились, а поставки провизии приостановились из-за набегов верян. Тогда я узнала, что значит настоящий голод.
Крыс не трогала никакая хворь, они по-прежнему плодились и с удовольствием уминали падаль. А мы стали готовить их мясо. Даже господские дети накидывались на грызунов, с аппетитом съедая их плоть. Им её выдавали за крольчатину. Никогда не забуду, как услышала вопрос:
— Матушка, а почему нам раньше не делали такие вкусные блюда? — спросил как-то младший сын хозяина замка. После долгого голода было неудивительно, что даже крысиное мясо показалось ему столь прекрасным. Это раньше повар не знал, чем его удивить, теперь же могло настать время, когда даже кожа старых сапог покажется деликатесом.
Но княгиню всю передёрнуло от вопроса. Застигнутая врасплох, она ничего не ответила ребёнку, а вечером я случайно увидела её стоящей у окна и утирающей горькие, бессильные слёзы.
Мне исполнилось одиннадцать лет, и я смотрела, как ровесники гибли один за другим. Я видела трупы, раздувающиеся изнутри, чувствовала смрад смерти вместо аромата цветущего сада. И я не знаю, что за божество уберегло меня тогда, но всему вопреки я выжила.
Но моя мать нет. Её не стало в одну из тех тёмных ночей, когда на небе не виднеется даже слабого лика луны. Потеря далась мне тяжело. Я любила её, хотя она (видно, стыдясь рождения во грехе) не испытывала ко мне излишнего тепла. А дальше, после её смерти, я также впервые осознала, что бывает, когда ты совсем никому не нужен.
Сирот притесняли. Считалось незазорным выхватить кусок еды, избить, покалечить. Все оставались равнодушными. Никто не оглядывался на ещё один детский труп. И я пряталась, как зверёк.
Приход верян показался челяди избавлением. Они с лёгкостью взяли не оказывающий сопротивления замок и привезли припасы. Но самое главное — с ними прибыл и скот. Да, эти люди определённо знали, что делали. Впрочем, поговаривали, что хворь на нашу живность тоже не случайно напала.
А господской семье повезло меньше. Сама я не видела, но слышала крики и последующие тихие разговоры между слугами. Князя и его сыновей убили, а княгиню и дочерей взяли там же веряне. Вроде бы жена нашего прежнего владельца сама потом наложила на себя руки. Оставшихся детей без промедления зарезали.
К мольбам веряне оставались глухи и не терпели возражений. Прислугу били за любую провинность. Голод остался в прошлом, но жизнь в замке всё равно никак походила на то прекрасное время, когда в нём жил наш мудрый князь.
А я пряталась, опасаясь любой тени. И не зря: я постепенно начала входить в тот возраст, когда нескладный ребёнок превращается в девушку. Меня это одновременно и радовало, и пугало. Я обряжалась в широкие тряпки, перетягивала найденными у верян бинтами растущую грудь и даже по-мальчишески обрезала волосы. Мне не хотелось, чтобы кто-то из завоевавших нас варваров обратил на меня внимание. Уже тогда я поняла, что ничего хорошего из этого не выйдет, хотя о взрослой жизни знала немного. Но как бы я ни желала отсрочить этот момент, однажды он всё-таки настал…
Глава 1
— Эй, крыска! — окликнул чей-то грозный бас. Я попыталась юркнуть в щель, но меня тут же схватили за шкирку. — Смотри-ка, Лунн, что за существо!
— Занятно, — ответил второй, с интересом разглядывая меня. Его цепкий взгляд подметил криво обрезанные грязные волосы и рваный мужской наряд, задержался на дырках и жирных пятнах на старой ткани, остановился на ползущих по телу синяках и ссадинах, постоянно возникающих у меня, пока я шустро лазила по деревьям или бегала во внутреннем дворе.
— Ну и юркий же пацанёнок! — воскликнул тот, что меня нашёл.
— Глаза разуй, — грубо одёрнул его Лунн. — Это девка!
— Ба! Да ты прав.
Меня не отпускали. Я перестала отчаянно вырываться и замерла в мужских руках, выжидая момент, чтобы выскользнуть. Сердце билось в груди как бешеное.
— В Вижском граде почти не осталось детей. Сколько тебе лет, девочка?
— Девять, — намеренно солгала я, желая показаться младше.
— А зовут как?
— Уна…
Тот, что выглядел старше, Лунн, дал мне со своего стола печенье, на которое я заглядывалась, не зная деликатесов. Я тут же накинулась на еду и быстро съела подачку, опасаясь, что её, передумав, отберут. Крошки с рук я слизала, не желая расставаться даже с малым. Когда ещё такая щедрость перепадёт!
Наконец, насмотревшись вдоволь, они меня отпустили. Вырвавшись из мужской хватки, я побежала прочь. И испытала счастье: ничего не случилось, ещё и взамен получила угощение. Как потом оказалось, радовалась я зря. Обо мне не забыли, но на некоторое время жизнь пошла своим чередом. Ничего не поменялось, и я жила дальше: как прежде впроголодь, подбирая крохи, но зато почти не находилось случаев, когда я опасалась за свою жизнь.