— Самцы куда более агрессивны и лезут в схватку с каждым. Самки же агрессивны только тогда, когда защищают потомство. А так — они очень любопытны и даже иногда кружат вокруг лагеря. Наблюдают за нами, но на контакт не идут.
— Тогда Уилсон точно самец! — гордо сказал я, вспомнив, как он был готов сражаться с каждой тварью, приходившей по нашу голову. И как бесстрашно стал впереди, когда мы встретили у берега тех троих.
— Ну вот пусть и поспит твой самец. Ненея! — позвал он всё ту же женщину, которая ошивалась неподалёку.
— Да, элотан? — покорно опустив голову, она быстро оказалась у двери.
— Заканчивай уборку. Только не буди матана. Пусть поспит. Я скоро вернусь.
— Хорошо, элотан, — кивнула она и бочком протиснулась в дверь.
Я озадаченно почесал голову, ещё раз заметив, как она прикрывает кровоподтёк. Подозрительные мысли зашевелились в голове, но я сразу их разогнал, вспомнив, что чужая семья — потёмки. Затем вышел вслед за Джоном, который захватил с собой кувшин с непонятной настойкой и уверенным шагом направился к центральному зданию.
Часть 2. Глава 2
Лагерь продолжал жить своей жизнью: был слышен стук молота в кузне; раздавался искренний детский смех ребят, гонявшихся друг за другом вокруг дерева под пристальным взглядом мужика в добротной кожанке; три молодые и симпатичные девушки сидели кругом на земле, перебирали какие-то овощи, общались и смеялись; хмурая пухлая женщина сидела на ступеньках избы и что-то толкла в ступке. Она косилась на меня подозрительным взглядом, когда мы прошли мимо, но так ничего и не сказала. Чуть левее раздавался стук топоров: там раздетые по пояс бородатые мужики обрабатывали поваленный ствол. А ещё дальше я рассмотрел, не замеченный раннее, самый натуральный сарай. Его хлипкие стены были подбиты брёвнами, а рядом с открытым входом работали ещё несколько человек. Заготовка сена шла полным ходом. Они загребали деревянными граблями, подхватывали вилами и загружали сеном сарай. Складывали где-то в углу, забрасывали на верхний этаж и, смеясь, отгоняли двух маленьких козлят, которые старались урвать лакомый пучок сена. Картина родной деревни, столь часто виденная мною в детстве, рисовалась вполне себе натурально. Я уже не раз видел подобную картину. И сено сгребать приходилось, и в стогах валяться, и картошку копать.
— Джон, а картофель в этих краях водится? Ну или репа какая?
— Да, я знаю что это такое, — остановил он меня, когда я попытался объяснить на руках. — Ничего подобного ещё не видел. Некоторые овощи, найденные в лесу, мне удалось культивировать, но корнеплодов я ещё не встречал. Питаемся мы, в основном, ячменной кашей, хлеб печём и частенько рыбу едим. С мясом здесь туго. Всего один настоящий охотник, да и тому в одиночку тяжело приходится. Феилин — замечательный следопыт, но накормить всех своей добычей, ему редко удаётся.
— Феилин? Это тот патлатый парень? Который в шалаше живёт?
— Да, это он. Он не особо общительный, но парень хороший. Сын лесника. Его родителей дезертиры убили, когда королевская армия начала разлагаться. Он прибился к нам и с тех пор живёт здесь.
— А ячмень выращиваете где? — я принялся смотреть по сторонам. — А то полей я что-то не вижу.
— Мы расчистили место чуть дальше в лесу, — неопределённо махнул он рукой. — Но поле пока небольшое. Тяжело деревья валить и пни выкорчёвывать. Много сил отбирает. Иногда даже пиво варим из ячменного солода, но только если урожай большой. Нам хватает, в принципе, но без излишек.
— Так ты говоришь, ты уже 7 лет здесь?
— 7 зим. Здесь не говорят "лет" или "годы". Здесь возраст определяется зимами. Они короткие, но лютые. И пережить зиму уже считается достижением. Особенно в таких условиях, — сказал Джон, когда мы уже подошли в большой двустворчатой двери. Она была заперта, но не на замок.
Не постучавшись, он потянул на себя ручки и заставил умолкнуть обитавших там людей, когда дверь отворилась. Не знаю как можно назвать то, что я увидел. Один большой хлев, может быть. Хлев, где живёт человеческий скот. На полу, слегка усеянном сеном, как попало валялись нехитрые пожитки. Грубо сшитые кожаные одежды, шкуры животных, подбитые сеном матрасы были разбросаны в хаотичном порядке по всему полу. В дальнем конце виднелась труба глиняной печи, возле которой хлопотали две женщины, изредка пихая друг друга руками. Один мужик — судя по всему кожевник, — закусив губы работал костяной иглой, зашивая подошву кожаного башмака. Где-то раздавался богатырский храп — несмотря на то, что вечер ещё даже начался, кто-то уже спал. Деревянная лестница вела на второй этаж. Там кто-то хихикал и шуршал, а сверху изредка сыпалось сено.
Я удивлённо вылупился на Казинса, мучаясь от смутных подозрений, а он только плечами пожал, да улыбнулся слегка. Мол, дело молодое, бывает.
— Ты должен понимать, Иван, — всё же сказал он. — После случившегося, моральные принципы рухнули на дно. Здешнее общество не ограничивает себя нравственными рамками. Они считают, что им позволено всё, ведь конец неизбежен. Они не сдерживают себя ни в чём, что касается удовольствий. Считают, что в их жизни и так мало радости, а значит не стоит себя в ней ограничивать.
— Как-то странно это звучит. А если кто-то посчитает, что для него удовольствие убить другого? Не станет ли тогда он себя в этом ограничивать?
— Смерть карается смертью, — жёстко ответил Казинс. — Даже здесь. Любой проступок чем-то карается. Любое нарушение правил ведёт к наказанию. Ведь благодаря правилам, мы выживаем и держимся, что называется, на плаву. Тот, кто не следует правилам общины, волен идти на все четыре стороны. Но все понимают, что идти некуда. Вокруг одна безнадёга, нищета и вырождение. А потому никто не стремится уходить. Тут всех всё устраивает… Идём за мной. Старейшина Элестин вон там, — он кивнул на закуток в дальнем углу, который был огорожен ширмой из широкой шкуры.
Фыркая от затхлого запаха плохо проветренного помещения, я переступал через нехитрые пожитки и индивидуальные лежбища, расположенные как попало. Казинс сказал пару добрых слов мужику в годах, который лежал у стены, закутавшись в шкуры, и ежеминутно кашлял. Подбодрил, заявив, что у него обычная простуда. Затем отодвинул ширму, за которой прятался тот самый старичок, которого я видел ранее. Он сидел за косым писчим столом, макал большое перо в ёмкость с жидкостью похожей на чернила и медленно выводил буквы в распахнутой настежь книге.
Я выглянул из-за его тощего плеча, в тусклом свете лучины пытаясь разобрать письмена, и закашлялся. Я без проблем смог разобрать написанное. Хоть я даже отдалённо не догадывался, что это за язык такой, разобрал первый заголовок без всяких усилий.
— Днём жаркого солнца второй половины лета 12-й зимы после появления в небе карающего огня, нежданно прибыл второй аниран и был встречен нами со всем радушием, — прочитал я вслух и опять неверяще затряс головой. — Обалдеть!
Старичок обернулся, словно только сейчас заметил, что ему мешают, прищурил старые, выцветшие глазки и удивлённо посмотрел на меня.
— Понимает нашу речь, понимает наши письмена, но всё же не один из нас, — загадочно протянул он слабым голосом. — Аниран, значит, он и есть! Приятный тебе вечер, аниран. Рад, что вы с элотаном почтили меня своими вниманием. Я ожидал вас.
— Старейшина Элестин, я нарисовал анирану приблизительную картину, чтобы он понимал, где оказался, — сказал Джон. — Он поверил далеко не во всё и преисполнен скептицизма. Я думаю, он до сих пор не может поверить, что очутился в мире, который в своём развитии намного отстаёт от нашего.
— Ваш чудный мир, о котором ты мне рассказывал, элотан, мне тоже кажется вымыслом. Но и я готов поверить, что он существует. А я самый большой скептик в этом мире, иначе не стал бы добровольно отказываться от сана. И если я готов поверить в твой мир, даже не посмотрев на него одним глазком, уверен, второй аниран поверит в наш. Ведь он увидит его своими глазами, — вполне логично вывел дедулька, отложил в сторону перо и внимательно посмотрел на меня.
— Меня зовут Иван, — я понял, что пришла пора представиться и первым сделал этот шаг.
— Отец Элестин, — коротко кивнул он. — Бывший первосвященник святого храма в Валензоне. Бывший третий претендент на церковную тиару Астризии. А в настоящем — опустившийся старик, ожидающий неминуемого конца. Принёс, элотан? — он вопросительно посмотрел на Казинса.
Тот кивнул и налил самогон в моментально подставленную деревянную чашу. Старичок жадно присосался, стараясь не пропустить мимо рта и капли, и блаженно закинул голову.
— Однако, — не сдержавшись, усмехнулся я.
— У меня одна радость в жизни только и осталась, — равнодушно пожал плечами тот и удовлетворённо выдохнул. — А теперь, аниран Иван, давай поговорим. Ты — один из наместников Божьих на земле и должен знать всё. Иначе как ты собираешься спасать мир?
Я закатил глазки и фыркнул.
— Моя реакция была куда ярче, — усмехнулся Джон. — Я вас оставлю. Не буду мешать. Старейшина, не забывайте на ужин выйти. Чаша секхи — это всё же не еда. И ты, Иван, приходи, когда позовут. А потом придумаем, куда тебя пристроить.
Едва Джон вышел, старичок задёрнул за ним ширму и мы остались в узеньком помещении, где два человека умещались с трудом. Не говоря уже о том, что слышать их мог каждый. Он долго смотрел на меня, изучал взглядом с ног до головы и ничего не говорил. Затем дыхнул перегаром и, наконец, предложил сесть рядом.
— Скажи мне, аниран, ты воин в своём мире? Ты, может быть, учёный муж? Или богатый купец? А может, великий полководец?
— Я никто из них, — пробурчал я. — Я всего лишь развлекал толпу, бегая по полю.
— Гладиатор!? — восхищённо воскликнул дед, а я лишь усмехнулся.
— Совсем нет. Я даже меча никогда в руках не держал.
— Как и элотан Джон, — расстроенно произнёс старейшина Элестин. — Вы оба посланники небес, но явно не те, кто станет "милихом"…
— Кем-кем, простите?
Старичок некоторое время разочарованно смотрел на меня, а затем продолжил:
— В "Книге Памяти Смертных", которая хранится в храме Обертона уже тысячи зим и которую я имел честь прочесть когда-то, написано, что на закате нашего мира должен появиться спаситель. После того как воссияет яркая звезда на небосводе и сообщит, что грядёт наказание за грехи наши мирские, придут анираны из иного мира. Они станут наместниками Бога на нашей земле и одному из них суждено стать милихом. Он станет или спасителем нашим, или погрузит мир во тьму. Это будет или великий воин, которому по силам совершать самые невероятные подвиги, или алчный страстолюбец, мечтающий лишь о сладостном чревоугодии. И оба они изменят мир до неузнаваемости. Один или спасёт нас. Или второй погубит.
— Мы с Джоном вас погубим? — хоть я слушал его внимательно, ухмылку не смог стереть с лица. Старичок говорил так, словно торжественно зачитывал текст за кафедрой, когда молитвы пастве читал. Но говорил он какую-то чушь.
— Вы с элотаном Джоном не единственные анираны, прибывшие в наш мир, — сухо сообщил он. — В Книге говорится, что всевидящий триединый Бог выбрал 12 достойных! 12 аниранов, которым не раз придётся сражаться друг с другом за право стать милихом. Или за то, чтобы милихом никто не стал, — прошептал он затем и опять уставился на меня, изучая реакцию.
А я чуть не поплыл. Сразу в голове всплыли воспоминания из моих мытарств. Я отчётливо вспомнил объеденного до костей бедолагу, на ладони которого обнаружил метку. Вспомнил голоса в голове и ту фразу, которая вырвала меня из жуткого сна: "12-й прошёл активацию. Начинаем". Тот голос я никогда не забуду. Я слышал его отчётливо и понимал, что мне это не приснилось. Теперь цифра 12, которая всплывала и в разговоре с Джоном, и в разговоре с этим дедушкой, окрасилась новым смыслом. 12 лет назад над этой планетой взорвалась звезда и их мир изменился навсегда. Женщины перестали давать потомство, а значит деградация и депопуляция неизбежны. А затем и вымирание. И вот спустя 12 лет появился тот, кто 12-м прошёл активацию. То есть я — 12-й аниран! 12-й из 12-ти избранных. Я — последний. И, как говорил кто-то в моём сне, теперь что-то начнётся…
В горле пересохло и я вновь закашлялся. Отец Элестин зачерпнул пропахшей крепким алкоголем чашей не самую свежую воду из бадьи рядом и протянул мне. А затем, пока я пил, захлёбываясь, своеобразно успокоил:
— Не переживай, Иван. Ты ведь не великий воин. Тебе не стать милихом. Надеюсь, правда, что страстолюбцем ты тоже не станешь.
— А кем же я стану?
— Выбор только за тобой. Ты — аниран! Тот, кто прибыл из иного мира. Ты, вероятно, можешь то, чего не может никто другой из вас. Ты обладаешь знаниями и умениями, которые помогут тебе занять высокое место. И ты должен решить для себя, чего ты хочешь. Или, как элотан Джон, решишь состариться вместе с нашим миром. Или попытаться разобраться в причинах того, что происходит. Тебе самому решать кем ты станешь, — старичок очень внимательно наблюдал за моей кислой миной, ожидая ответа.
— Да что я могу? — недовольно пробурчал я. — Я много дней бродил в одиночестве и выжил лишь благодаря котёнку… матану. Он предупреждал меня об опасности или о лёгкой добыче. А сам я не мог ни огня развести, ни рыбу поймать, ни соорудить убежище на ночь. Я не обладаю каким-либо полезными умениями и ничего не знаю о том, как себя вести в диком мире. Это вообще чудо, что я смог переплыть реку и выйти к вам!
— И всё же ты выжил, — спокойно произнёс старейшина. — Думаешь, благодаря чуду? Или благодаря самому себе?
— Чуду. Я должен был загнуться в первые сутки. И только… чудо меня спасло, — последние слова я прошептал очень тихо и заворожено посмотрел на метки на левой ладони. Я выжил не только благодаря котёнку. А ещё благодаря чудо-щиту. И это невозможно отрицать.
— Ты и есть чудо, аниран, — произнёс старейшина Элестин, проследив за моим взглядом. — Как и элотан Джон. У каждого "сошедшего небес", согласно книге, есть нечто, что делает его избранником божьим. Что делает его исключительным. И это нечто поможет кому-то из вас или спасти наш мир, или спалить его дотла.
— Ерунда какая-то, — пробурчал я, поглаживая пальцем метки. — Ладно, мой… дар жизнь, несомненно, облегчает. Но как он поможет спасти мир? Вы вымираете. Тут что-то другое нужно… А Джон не пытался вам как-то помочь? Он с вами уже давно. Думал о чём-то? Пробовал что-то?
— Пробовал помочь самым простым способом, — лукаво усмехнулся старичок. — Да без толку. Бабы всё равно не могут понести.
— Ну так а я чем могу помочь?
— А это я у тебя должен спрашивать, аниран. Ты один из тех, о ком говорится в книге. Тебе и разбираться, как ты будешь нам помогать. Джон стал элотаном и с тех пор заботится о нас. Возможно, этого его ноша, ведь он сам неоднократно говорил, что о большем не желает слышать. А вот что по плечу тебе — кто знает? Только ты!