Девочка затихла, успокоенная мягким голосом. Дина приложила согретый в ладони стетоскоп к груди ребенка.
— Все хорошо, мистер Стюарт, просто небольшая простуда. Эбби поправится. Следите, чтобы малышка много пила, и не топите камин слишком сильно, чтобы не пересушить воздух в доме. Думаю, через три-четыре дня можно будет вернуть ее в ясли.
Том замялся.
— Мисс Эванс, а нельзя ли выписать ей какие-нибудь лекарства? Дело в том, что четыре дня… Он сокрушенно покачал головой, — У меня новая разработка в четырех милях по реке, через неделю начнутся сильные снегопады… Понимаете? Я не могу, никак не могу!
Эбби лежала на кушетке и тихонько гулила себе под нос, рассматривая картинку, висевшую над головой — цветастого щегла.
Дина поджала губы.
— Никакие лекарства здесь не нужны, мистер Стюарт. Эбби еще совсем крошка.
Том нахмурился и резким движением оправил куртку. Дина хмуро смотрела на него, скрестив на груди руки.
— Что ж, мисс Эванс, спасибо, но мы, пожалуй, съездим в Черритаун. Авось тамошний врач окажется сговорчивей.
Том подхватил девочку на руки и направился к двери. Малышка залилась отчаянным плачем, протягивая ручонки к картине. Дина досадливо цокнула языком.
— Мистер Стюарт, прошу вас, не нужно никуда ездить в такую погоду с больным ребенком.
Том обернулся. Дина вдохнула, словно перед прыжком в холодную воду, и быстро проговорила:
— Поскольку я работаю дважды в неделю, то могу позволить себе помочь. Оставьте малышку у меня, я позабочусь о ней, пока вы не вернетесь.
На губах Стюарта появилось подобие скупой улыбки.
— Что ж, вот это другое дело. Благодарю. Вы очень добры, мисс Эванс.
— Я заеду к половине пятого. Всего доброго, мистер Стюарт.
Когда за ними закрылась дверь, Дина подошла к окну и прислонилась лбом к холодному стеклу.
— Это сумасшествие. Я не справлюсь. Кого я обманываю?
Она вынула телефон, нашла номер Стюарта, задержала взгляд на экране и резким движением сунула назад в сумку. Потом взглянула на яркую птичку над кушеткой.
Картинка со щеглом переехала в Динину старую детскую тем же вечером. Следующим предметом обстановки стала деревянная кроватка. Элис, узнав о случившемся, принесла ящик с игрушками Дэвида.
— Я счастлива, что ты наконец решила сказать «да» переменам, Диндин, — подмигнула она, выкладывая на стол ворох цветных погремушек.
— Это безумная идея, Элис. Я боюсь.
— Все стоящие истории начинаются с безумных идей.
Через несколько дней Дина сидела за столиком городского кафе и рассматривала витрину книжного магазина напротив. Ее внимание привлекла пестрая обложка сборника стихов для малышей. Она улыбнулась, представив, в какой восторг придет Эбби от ярких картинок.
Проходили месяцы. Белокурая девчушка занимала все больше места в мыслях Дины. Под действием безусловной детской любви внутри постепенно рушились давным-давно выстроенные стены.
***
Дина не слышала, чтобы мама хоть раз назвала отца Перси. Только полным именем Персиваль, будто подчеркивая масштаб личности. Профессор-филолог, сотрудник нескольких известнейших университетов мира редко оставался дома дольше, чем на неделю, пока Дина была маленькой. Его портрет украшал собой блестящие обложки научных журналов и резную доску в баре Эдельвейс, на которой висели портреты почетных граждан Рокки-Лейк. Последнее внушало маленькой Эванс гораздо большее благоговение, чем непонятные слова академических трудов. Дина мечтала стать похожей на отца. Быть может, тогда они, наконец, смогли бы поговорить? Девочка любила надевать старые очки Персиваля и представлять себя участницей конференции по древним языкам, где-нибудь в Анкаре или Мумбаи, откуда Персиваль изредка привозил сувениры. Вот они с отцом выходят на сцену, и весь зал, затаив дыхание, слушает о необыкновенном открытии профессора Эванса. Потом он берет ее на руки и рассказывает, как гордится вкладом дочери в науку.
Если полученная в школе оценка оказывалась ниже А, Дина страшно переживала, хотя дома никто не ругал ее за это. Мать была так поглощена хозяйством и волонтерской деятельностью, что на дочь у нее не оставалось времени, а отец парил на такой недосягаемой высоте, что едва замечал присутствие их обеих.
Мэри Эванс, в отличии от великого мужа, не имела законченного высшего образования. Когда они познакомились, Мэри училась на первом курсе, хотела стать социологом, но властный и настойчивый Персиваль Эванс, преподаватель с факультета филологии, уже тогда подававший большие надежды, предложил ей свою руку и сердце и запер в уютной горной долине, в домике с голубой крышей, где прошло его собственное детство.
Мэри вложила всю свою страсть в создание идеальных условий для гения, не сомневаясь, что вскоре фамилия Эвансов станет всемирно известной. Когда это произошло, Мэри нашла новое применение своей энергии и стала активным участником разнообразных добровольческих организаций. В дом непрерывным потоком текли люди, нуждающиеся в помощи и совете, Мэри пришлось перестроить летнюю кухню, чтобы многочисленные посетители не мешали Персивалю, когда он работал дома.
Мэри с юности увлекалась травничеством и успешно лечила мелкие недомогания сборами собственного приготовления. Даже доктор Вернер, врач, практиковавший в те времена в Рокки-Лейк, иной раз заглядывал за сушеными листьями пассифлоры и пустырника, настой из которых помогал ему заснуть.
Девочка часто играла на полу кухни, рядом со столом, за которым мать принимала гостей, неизменно предлагая каждому чашку чая с выпечкой. Когда заварник пустел, Мэри вручала дочери потертый металлический чайник и посылала в дом за новой порцией воды. Вернувшись, Дина частенько видела, как посетитель или посетительница спешно вытирают слезы, замолкая на полуслове. С течением времени гости перестали стесняться, и едва замечали девочку, тихо звеневшую у ножки стола кукольной посудкой или укачивающей игрушечного медведя.
Дина восхищалась матерью, той любовью и доверием, которым дарили ее все эти люди. Когда она подросла и прочла книги о Муми-Троллях, то сразу подумала о том, как Муми-Мама похожа на Мэри. И это причиняло Дине боль. Когда мать усаживала дочку перед собой и спрашивала, как прошел день, Дина чувствовала себя прозрачной, на этом самом месте сидели десятки других людей, смотрели в глаза Мэри, слышали те же фразы, видели неизменно сочувственное выражение лица, ощущали тепло улыбки. Добрые слова и взгляд, заставляющие других делиться сокровенным, внушали Дине смущение. Она стыдилась этого, терялась, сидела как на иголках, стараясь скорее сбежать и закрыться в комнате.
При выборе профессии у нее не возникло никаких сомнений. Медицинский факультет являл собой возможность обогатить мир науки, как отец, и стать для людей источником помощи и поддержки, как мать. Но уже на первой стадии практики Дина вынуждена была признать, что не оправдывает своих собственных ожиданий. То, что выглядело просто и понятно в книгах, в живом человеческом организме внезапно превращалось в запутанный лабиринт, оставляющий слишком много возможностей для допущений и ошибок. Дина, которая могла мгновенно сказать, на какой странице справочника находится та или иная информация, оказавшись в очередном тупике, чувствовала себя раздавленной. Никчемным дилетантом, не способным поставить простейший диагноз.
С людской любовью тоже было непросто. Встреча с реальными пациентами оказалась тяжким испытанием и заставила Дину отказаться от множества иллюзий. Вместо сочувствия и готовности помочь она часто испытывала раздражение и даже злость. Милых людей, вежливо и смиренно ждущих помощи всемогущего доктора, оказалось мало. В основном страждущие воспринимали врачей как шарлатанов либо относились к медицинским работникам как к рабам, обязанным беспрекословно выполнять любое пожелание.
Дина старалась оставаться услужливой и мягкой, но с каждым днем ее внутреннее «Я» все дальше отходило от образа пресловутой Муми-Мамы. Однажды она сорвалась, накричав на пациента-диабетика, который поступил в больницу с язвой на ноге и устроил скандал, отказываясь за свой счет приобретать выписанное лекарство, стоящее сущие гроши.
После взбучки, которую ей устроила старшая медсестра, Дина сидела в подсобке, невидящим взглядом уставившись в чашку остывшего кофе. Дверь приоткрылась, и в комнату вошла доктор Мейерс, высокая строгая леди с гладким лицом и седыми волосами, уложенными короной вокруг головы. Одно ее слово могло навсегда закрыть практиканту дорогу к заветному диплому. Женщина закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной.
— Выругайся.
— Простите? — Дина подняла глаза.
— Выругайся. Как следует, со вкусом. Я обычно нахожу уединенное местечко и отвожу душу. Помогает.
Дина ошарашенно смотрела на нее, сидя на полу.
— Если ты хочешь стать врачом, стоит пересмотреть отношение к людям.
— Да, я понимаю, стараюсь, но…
Доктор Майерс подняла руку, останавливая ее.
— Нет. Так ты не добьешься ничего. Пойми, эта работа заставляет нас выворачивать себя наизнанку. Здесь не скроешься. Если у человека внутри одно дерьмо, то оно полезет наружу. И наоборот, — слегка улыбнулась она, — Пойми, кто ты, а не пытайся изменить свое "Я". Не получится, — грустно заключила доктор.
— Нельзя кричать на людей… Они приходят за помощью… — Дина опустила глаза.
— А если это как раз то, что им нужно?
Доктор присела на корточки и заглянула девушке в глаза.
— Джон Сайрус, которого ты отчитала час назад, купил себе лекарство.
Дина слабо улыбнулась.
— Правда?
— Да. Через две недели он сможет ходить. Подумай об этом.
Голубая дверь закрылась за доктором Майерс, но Дина еще долго сидела в комнатке, размышляя над ее словами.
***
Май принес с собой пышное цветение рододендронов и глициний, мерное жужжание пчел и водопады зеленоватой березовой пыльцы. Густые облака, вобравшие в себя глубокую синеву неба, казались огромными сверкающими моллюсками, тяжело плывущими в потоках воздушных течений. Грозы сменялись жаркими днями и вновь возвращались, неся с собой пелену дождей.
Пришла пора последних экзаменов. Скоро они назовут себя врачами. Пусть неопытными, но все же врачами. Дина криво улыбнулась сама себе, проходя под ярко-зелеными плетьми березы, тяжелыми от многочисленных сережек. Чем больше она узнавала, тем больше понимала, насколько ничтожны эти знания перед чудом человеческого тела, потрясающего своей мощью и уязвимостью. Наука казалась переливающимся мыльным пузырем, блестящим, но бесполезным.
С дорожки у корпуса кафедры психологии раздавались взволнованные голоса. Проходя мимо, Дина увидела группу студенток, столпившихся над сокурсницей, сидящей на траве и цепляющейся за горло в попытке вдохнуть. Подружки бестолково толклись вокруг, причитая и охая, попеременно протягивая сидящей разноцветные бутылки воды. Дина с досадой цокнула языком и решительно направилась к ним. Задыхающаяся девушка была бледна, как стена, в глазах застыла паника. Дина присела около нее на корточки.
— Что случилось? — громко спросила Дина.
— Мы пригласили Элен пробежаться с нами…
— Господи, мне дурно! Кто-нибудь вызвал ей скорую помощь?