Пролог
Я стоял у окна, прижимая к себе тельце моего только что родившегося сына, а рядом улыбалась Лизонька, измученная родами, но сияющая от счастья. Электрические часы на стене показывали ровно половину первого, а на небольшой доске было написано мелом число, двадцать седьмое июня тысяча шестисотого года.
— Ну что, подержал и будя, — строго сказала супруга нашего протоиерея Николая, матушка Ольга. — Лизе надо поспать, а мальчика твоего мы пока осмотрим. Сходи лучше погуляй. Приходи часа через четыре, не раньше. Как ребёнка назвать-то решили?
— Николаем, — улыбнулся я и протянул ей Коленьку. Затем, не обращая внимания на строгий взгляд главного врача Русской Америки, поцеловал жену.
— Всё, всё, выхожу! — и я, послав грозной врачихе воздушный поцелуй, покинул недавно построенную клинику.
Над Русским заливом на лазурном небосводе светило яркое солнце, над цветами зависали изумрудно-зелёные колибри, а в воду то и дело пикировали смешные коричневые пеликаны. Обычно здесь туманы, дожди, унылое и серое небо, но сегодня, по случаю рождения нашего первенца, сама природа радовалась вместе с нами.
Прошло чуть больше года с тех пор, как наш прогулочный теплоход, совершавший экскурсию по Ладоге и Онеге, неожиданно очутился в Калифорнии тысяча пятьсот девяносто девятого года. Каким-то чудом мы смогли не поддаться унынию, а начать строить свой дивный новый мир на далёких тихоокеанских берегах. И для меня очень большую роль сыграла моя Лиза, оказавшаяся в Калифорнии после того, как корабль, на котором её в сорок первом году эвакуировали из Севастополя, был атакован немецкими самолётами и потонул.
Потихоньку к нам присоединились и другие товарищи по несчастью, и наше население увеличилось до более чем трёх тысяч человек, а наш флот — до десятка кораблей двадцатого и двадцать первого века. Мы сумели договориться со многими индейскими племенами, основали ряд поселений в Калифорнии, а также взяли в аренду небольшой заливчик рядом с Санта-Лусией, испанскими воротами в Тихий океан.
А сейчас я завороженно смотрел по сторонам, на холмы, острова, птиц и синее-синее море, и пребывал в неописуемом счастье.
Неожиданно послышался женский голос:
— Сынок, вставай, на работу опоздаешь! — и мамина рука погладила меня по голове. Неужто всё это был сон, и я нахожусь в своей комнатке на втором этаже нашего старого дома на Лонг-Айленде, в шестидесяти милях от Манхеттена? Значит, лет мне шестнадцать или семнадцать, и меня ждёт пляж, где я подрабатываю спасателем. А всё это — и поездка в Россию, и перенос в Калифорнию, и Русская Америка, и женитьба на Лизе, и рождение моего ребёнка — мне лишь приснилось…
Сейчас я увижу мамино лицо, молодое и красивое; иконы Спасителя, Казанской Божьей Матери, и святого Алексея человека Божьего на стене; и множество грамот, полученных мною в разное время — мама их бережно обрамляла и вешала на стену, хоть я бы с большим удовольствием увидел там плакаты The Doors и Creedence Clearwater Revival, купленные мною на первые же честно заработанные деньги. Но родители их немедленно выбросили, и я был не в обиде — знал заранее, что дома у нас рок запрещён…
Я открыл глаза и немедленно зажмурился от нестерпимо яркого света. Приоткрыв их на десятую часть дюйма, я смог разглядеть, что свет исходил от единственной свечи, которая выхватывала из темноты брёвна горницы, икону Казанской Божьей Матери, но в окладе, и миловидное лицо дородной девушки в вышитом крестиком льняном платье, державшей эту самую свечу. Она чуть поклонилась и ещё раз сказала:
— Княже, боярин приехал, хочет тебя видеть!
Часть I. Голод
Глава 1. И мальчики кровавые в глазах…
1. Мечта идиота
— Княже, хозяин приехал, хочет тебя видеть! — повторила Анфиса, миловидная девка, приставленная боярином Хорошевым ко мне перед его отъездом. И сам Богдан, и Анфиса не раз давали мне понять, что Анфиса готова выполнить любые мои желания; я обращался с ней ласково, но старательно не замечал ни страстных взглядов, ни случайных прикосновений высокой грудью, ни визитов в ночную пору, обычно якобы лишь для того, чтобы спросить, все ли у меня в порядке и не нужно ли чего. Thanks, как говорится — будет говориться — у нас в Америке, but no, thanks. Спасибо, не надо.
А вот сейчас, похоже, сбылась мечта идиота. Моя, то есть.
Мне стало больно от мысли, что, даже если и правда мой сын только что родился, то увижу я его не раньше, чем через год. Это если вообще увижу. Ведь это я сумел уговорить наше руководство отправить два корабля в годуновскую Россию, чтобы попробовать спасти ее от надвигающегося голода. Во время нашей полугодичной одиссеи, мы успели побывать и на Черепашьих островах, именуемых в нашей истории Галапагосскими, и у берегов Перу, куда нас попросту не пустили, и в Чили, и в Аргентине, и в Бразилии… Танкер «Владимир Колечицкий» и полсотни наших ребят остались на острове Святой Елены, где и основали первое наше заморское поселение, Константиновку, а трамп «Победа», с заходами в Африку и Испанию, дошёл до Балтики. Там мы успели повоевать со шведами, а затем подружиться с их адмиралом Столармом и сделать его новым регентом при принце Иоанне, пока из России не прибудет принц Густав. Между делом, мы основали колонии на островах Гогланд и Котлин, а затем вошли в Невское устье, где и познакомились с Богданом Хорошевым, государевым наместником в тех краях. И приняли его предложение поехать с ним в Москву, где он пообещал похлопотать о том, чтобы нас принял царь Борис.
Если в то время, откуда я прибыл, путешествие из Петербурга в Москву занимало час на самолёте либо семь или восемь на ночном фирменном поезде, то сейчас мы странствовали более трех недель. И, наконец, четыре дня назад мы прибыли в городскую усадьбу Богдана в московском Белом городе. А на следующее утро, двадцать пятого июня по новому стилю и пятнадцатого по старому, он поехал договариваться о возможной аудиенции у царя Бориса Годунова, приказав мне носа не казать из усадьбы, пока он не вернется. Я уже отчаялся ждать — до Кремля ехать-то всего ничего, а Хорошева не было уже третий день, и я не знал, что и думать.
Теперь же хозяин ожидал меня в трапезной. Когда я вошел, он чуть улыбнулся и объявил:
— Княже, царь тебя и двух твоих людей видеть хочет. Так что завтра выезжаем, как только светать будет. Ехать нам далёко — он посейчас в усадьбе своей в Больших Вязёмах. И людишек ратных с собой возьми — люди бают, на тех дорогах тоже разбойники водятся.
Мы решили поехать в крытом возке — я и мои «гранды», они же «бояре» Ринат Аксараев и Саша Сикоев, с охраной из четырех наших ребят и четырех людей Хорошева. Ехали осторожно — не улыбалось повстречать еще одну разбойничью ватагу, как тогда за Новым Торгом. Но все обошлось — то ли эта дорога была безопасной, то ли история про то, как мы разделались с бандой Волчонка и убили главаря, разошлась по округе. А, может, нам просто повезло.
Ехали мы хоть и не очень быстро, но без остановок, пообедав по дороге взятыми с собою припасами. И большую часть времени я сидел и думал, что из себя представляет человек, к которому я еду. На мой вопрос, Богдан ответил:
— Не бойся, княже, царь у нас вельми добрый. Сам увидишь. А теперь дай вздремнуть, полночи же не спал.
После чего он повернулся и засопел.
А я крепко задумался. Когда-то в детстве, в воскресной школе при нашем приходе появилась новая учительница русской истории. Она еще в СССР начала писать диссертацию по царствованию Бориса Годунова, а теперь готовилась к защите диссертации в одном из именитых университетов Америки. Кое-что она рассказала и нам.
Столетиями в народе считалось, что Борис Годунов был исчадием зла. Главным доказательством служило утверждение, что именно по его приказу убили несчастного царевича Димитрия Иоанновича. Да и вообще он был средоточием пороков и ужасов. Именно такой Борис остался в сознании русского народа на очень долгие годы, и именно так описал Бориса величайший русский поэт — Александр Пушкин.
Что же случилось с царевичем Димитрием на самом деле? Практически бесспорно лишь одно — в 1584 году, при воцарении царя Федора Иоанновича, его сводного брата, Димитрий, которому было около полутора лет, получил в княжение Углич, а регентом назначили его мать, Марию Нагую. Там он и оставался до 15 мая 1591 года. В тот самый день он играл с детьми в «тычку», народную игру, при которой пытаются бросить «сваю» (заостренный четырехгранный гвоздь) бросают так, чтобы она воткнулась в землю за нарисованной на земле чертой. Каким-то образом, свая проткнула ему горло, и он умер.
Царь Федор, у которого Борис Годунов был правой рукой, послал следственную комиссию под началом боярина Василия Шуйского. Согласно заключению комиссии, найденной позже в архивах, все свидетели в один голос утверждали, что погиб царевич в результате несчастного случая — у него начался приступ «падучей болезни», как тогда называли эпилепсию, и свая случайно попала ему в горло. Некоторые — в частности, мать царевича, Мария Нагая — утверждали, что убили его люди Годунова; людей, кого она обвиняла, допросить не удалось — их сразу после смерти Димитрия разорвала толпа. И, хотя никто из тех, кто распространял эту версию, не присутствовал при ранении царевича, многие противники Бориса поверили ей — или сделали вид, что поверили.
В 1598 году, царь Фёдор умер, не оставив после себя потомства. Созванный для выборов нового царя Земский собор обсуждал кандидатуру Ирины, вдовы Федора, но большинство было против. Тогда предложили кандидатуру Годунова, который являлся не только главным советником покойного царя, но и родным братом царицы. Борис сначала отказался, но после многочисленных просьб согласился стать новым царем.
Борис показал себя весьма способным правителем, но тот факт, что он был не из Рюриковичей, ему очень мешал. Многие бояре не принимали его избрания, считая, что им «невместно» подчиняться человеку, намного менее родовитому, чем они. Кто открыто саботировал его указы, кто готовил его свержение, кто поддерживал его недругов… Кроме того, в Москве и других городах кто-то усиленно распространял слухи о том, что именно Борис приказал убить царевича Димитрия.
Немаловажен тот факт, что брак Ивана Грозного с Марией Нагой был восьмым по счету и не был признан Церковью, которая дозволяет лишь три брака в течение человеческой жизни. Именно поэтому Димитрий считался незаконнорожденным и не имел никаких прав на престол. Но это не смущало тех, кто поднял мертвого царевича на щит в деле борьбы с неугодным им царем.
В отличие от Ивана Грозного, Борис не казнил смутьянов, ограничиваясь, как правило, ссылкой. Но бояре, подвергнутые опале, и их друзья в будущем станут приводить это как доказательство подлости нового царя. А когда в 1601 году в нашей истории начался голод, начали распространяться слухи о том, что это Божья кара за избрание Бориса на царство. Борис всячески пытался облегчить участь голодающих, накормить их, отдав практически все свои запасы, придумать для них работу, чтобы позволить им обеспечить свою семью. В частности, именно тогда продолжилось строительство колокольни Ивана Великого в Кремле. Но голод ширился, началось крестьянское восстание Хлопка, а версия о неправедно убиенном царевиче стала в народе основной.
Именно тогда в Польше появился некто, назвавшийся царевичем Димитрием. Потихоньку, вокруг него создалась группировка опальных бояр, и в 1604 году он с войском, состоявшим в основном из поляков и запорожцев, отправился в поход на Русь. После нескольких побед на начальном этапе похода, его разбил посланный Годуновым Василий Шуйский при Добрыничах. Но, вместо того, чтобы добить самозванца, Шуйский развязал террор против местного населения, тогда как Лжедмитрий удалился во взятый им ранее Путивль. А вскоре умер царь Борис, и многие перешли на сторону «царевича Димитрия». В июне того же года новый «царь» въехал в Москву, а молодого царя Федора Борисовича и его мать убили по его распоряжению.
Вскоре, Василий Шуйский вернулся в Москву и быстро стал одним из приближенных Лжедмитрия. Он объявил, что царевича действительно приказал убить Годунов, но вместо него убили слугу, а сам Димитрий сумел бежать из Углича. Впрочем, Лжедмитрия вскоре сверг восставший московский народ, и Шуйский, которого короновали в 1606 году, объявил, что царевич «заклан бысть» от «лукаваго раба Бориса Годунова». Шуйский пробыл царем очень недолго, но с тех пор никто и не сомневался, что Борис был виновен в смерти мальчика, да и вообще был величайшим злодеем.
Многие историки девятнадцатого века, начиная с Карамзина, впервые за долгие годы отметили и заслуги Годунова, но большинство из них верили в то, что он приказал убить царевича. Впрочем, уже в 1829 году Михаил Погодин сказал про это, что убийцам не было смысла «вместо тихого яда действовать звонким ножом <…> Сколько невероятностей! Сколько несообразностей!». Сергей Платонов и Руслан Скрынников, а за ними и большинство последующих историков, тоже считали версию об убийстве не выдерживающей критики.
А мне это напомнило драму Шекспира про Ричарда III, точно так же выставленного самым большим злодеем за всю английскую историю. Его главным «преступлением» было убийство «принцев в башне», Эдуарда и Ричарда, племянников, которым престол якобы принадлежал по праву. Но, как оказалось позже, версия эта появилась уже после смерти Ричарда и узурпации трона Генрихом Тюдором, будущим Генрихом VII. На самом деле, коронован Ричард был только после того, как его племянников признали рождёнными вне брака, а его — законным наследником. Так что убивать племянников у него смысла не было, да и есть упоминания о них в самом начале правления Генриха. Судя по всему, убиты они были при Генрихе, при котором были убиты сотни, если не тысячи его противников. Но в 1515 году, через двадцать шесть лет после смерти Ричарда, история об их убийстве Ричардом впервые была запущена в массы и постепенно обрастала всякими подробностями. Кстати, сын Генриха VII, Генрих VIII, стал, вероятно, самым кровавым европейским монархом средневековья и нового времени. Но тираном и убийцей считается не он, а Ричард.
Конечно, был ли Ричард кровожаден или нет, интересно, но не более того. Зато, если слухи о Борисе окажутся правдой, то я вполне могу потерять голову в самом буквальном смысле слова — и это если еще повезет, есть в этом времени казни и пострашнее. Может, зря я впутался в это дело…
Как всегда, в таких случаях приходит на помощь чувство юмора. Мне неожиданно вспомнился анекдот, рассказанный мне одним одесситом. В одесской опере идет репетиция оперы «Борис Годунов». Выходит на сцену актер, играющий Бориса, встает в позу, и начинает: «Азохенвей, товарищи бояре, я шо-то Шуйского не вижу среди тут!» На что ему режиссер: «Стоп! Стоп! Моня, я ж тебе говорил — не среди тут, а между здесь! Это таки Пушкин, а не биндюжник!»
Я непроизвольно расхохотался. Богдан проснулся и с некоторым недоумением посмотрел на меня, но потом выглянул в окно и сказал:
— Приехали, княже.
Я приоткрыл занавеску. К нам уже бежали люди с бердышами. Увидев Хорошева, они остановились, поклонились, и один из них торжественным голосом объявил:
— Ждет вас царь, бояре.
2. Царь Борис
Мы вошли в деревянный терем. Я уже знал, что жить здесь предпочитали в деревянных домах. Считалось, что жизнь «в дереве» теплее и уютнее, чем в каменных. Из камня или кирпича строили церкви и хозяйственные постройки; а жилые дома были либо деревянными, либо нижние этажи были каменным, а верхний, где жила семья — из дерева. Теремной дворец в Кремле был именно таким — послов и гостей принимали в каменных покоях, а сам царь и его семья обитали сверху. Да и дом Хорошева в Белом городе имел те же отличия.
В Вязёмах же Борис Годунов построил нечто вроде дачи. Гостей, как нам рассказал Хорошев, он принимал здесь редко, причем практически только лишь одних приближенных, так что тот факт, что пригласили и нас, говорил о том, что Хорошев входит в ближний круг царя.
— Княже, ты не бойся, царь ведает, что вы, хоть и русские, но наши обычаи знаете плохо.
Пистолеты свои я отдал нашим «дворянам», взял с собой «бояр», и нас провели в небольшую приемную, где нам было велено ждать. Через десять минут вошли четверо с алебардами, поклонились нам, и сказали:
— Царь изволит видеть вас, бояре.
Мне подумалось, что уровень безопасности у них весьма относителен. Я вполне мог бы пронести оружие и застрелить царя, если бы хотел, конечно — но в мои планы это, понятно, никак не входило.
Мы вошли в большую залу, где на возвышении стояло резное кресло, в котором и сидело его величество. Рядом с ним стоял Хорошев и еще трое бояр, мне лично неизвестных.
Мы низко поклонились царю, после чего один из бояр сказал:
— Кто вы такие и за чем приехали?
— Ваше величество, — сказал я, на что у всех на лице нарисовалось неподдельное непонимание — похоже, этого титула здесь еще не существовало. — Мы русские люди из дальних американских земель. Я Лёшка Алексеев, князь Николаевский, а это бояре наши Ринатка Аксараев да Сашка Сикоев.
— Как ты говоришь с царем? — сказал один из бояр. Но Борис остановил его жестом и сказал:
— Расскажи мне, где ваши американские земли, и каких таких мест ты князь?
По моему сигналу, Ринат и Саша достали из тубуса напечатанные перед нашим отъездом карту мира и карту Америки.
— Царю-батюшко, — сказал я, — вот здесь карта всего мира. И вот здесь…