Делать было нечего. Хасим отдал команду группе на базирование, а Дарт стал деловито заниматься раной. Он достал гемостоп[14], засыпал оба отверстия, входное и выходное, и свел по очереди края каждой раны, заклеивая их. Затем подвел медицинский пластырь на каждую рану, проклеил его по краям медицинским скотчем и начал готовить руку больного к постановке Системы. Достал пластиковую бутылку с раствором, похимичил с ней и не глядя, протянул за спину. Стоявший сзади специалист, подхватил ее и ловко принайтовал к ближайшему кусту, обеспечивая ток раствора. Дарт уже к этому времени ввел катетер и закрепил пластиковый провод скотчем на руке незнакомца. Хасим повернулся к стоящему рядом Рустаму и, кивая на раненого, тихонько спросил его:
— Ну, что думаешь обо всем об этом?
Рустам, который, как и Хасим, был немногословен, только пожал плечами. Действительно, выглядел раненый достаточно экзотично. Вся его одежда словно говорила о том, что он совсем недавно стоял на съемочной площадке какого-нибудь вестерна. Или это был шальной реконструктор, которого черти занесли в горы Ингушетии. Хасим знавал подобных любителей экстрима, только свои реконструкции они обычно устраивали среди карельских скал, или где-нибудь на Урале.
Хасим, и Рустам присмотрелись внимательно к одежде раненого. Она была сшита из хорошо выделанной оленьей кожи. На поясе у него висел нож в ножнах, сшитый из лосиной шкуры, и украшенных бисером. Клинок чем-то напоминавшим финский пууко, рукоятка его сделана была из березового капа. Мужчина был светловолос, но это еще ничего не означало — на Равнинном Кавказе можно было легко найти природных блондинов с голубыми глазами. Хасим знал, как минимум, три тейпа своих соплеменников, где преобладал именно такой генотип.
Ладно, утро вечера мудрёнее. Надо отдыхать, нагонять же придется завтра. Хасим дал Лене команду распределить «фишку»[15] и скомандовал группе:
— Отдыхать, — а потом, повернувшись к Рустаму, добавил тихонько, чтобы услышал только он, — И думать.
Группа мгновенно достала и расстелила спальники, кто-то уже кипятил себе чай или кофе в джетбойле[16], а кто-то уже забылся рваным чутким сном разведчика…
Бобровые войны
Все началось с бобров. Точнее, со шкурок этих забавных и трудолюбивых зверюшек, которые были всегда в большой цене. Одним словом, шкурная вышла история…
В Средние века шкурки пушных зверей называли мягким золотом. Действительно, шубу или шапку из соболя или бобра мог купить лишь обеспеченный человек, имеющий к тому достаточно высокий статус. Одежду из горностая или куницы могли носить высшие сословия, из лисицы или выдры — представители среднего класса. Простонародье довольствовалось заячьими шкурками.
Со временем стоимость мехов выросла, так как в Европе пушные звери к XVI–XVII векам были практически все истреблены. Лишь в далекой Сибири еще водились соболя и лисы, да в недавно открытом Новом Свете в лесистой Северной Америке в бесчисленных озерах и реках строили свои плотины сотни тысяч бобров.
Где-то в начале XVII века племена индейцев-алгонкинов изгнали из бассейна реки Святого Лаврентия ирокезов и начали расширять свои владения. Ирокезы откочевали на юг и запад и расположились в районе Аппалачей. Война между этими племенами была вызвана, помимо всего прочего, соперничеством из-за охотничьих территорий.
Когда же к берегам Нового Света причалили корабли англичан и французов, индейцы в числе прочих товаров для обмена, предложили бобровые шкурки. Европейцы мгновенно оценили выгодность подобного товарообмена — выменянные за бесценок меха можно было продать в Старом Свете с большой выгодой. Началась настоящая «бобровая лихорадка».
Ирокезы, которые первыми поняли всю выгоду торговли мехами, стали требовать за них не только «огненную воду», но и ружья и железные ножи с топорами, которые позднее станут известны всему миру, как томагавки. Ирокезы рассуждали здраво — с помощью огнестрельного оружия можно покорить другие индейские племена. К середине XVII века ирокезы почти полностью истребили бобров на своих землях и стали нападать на соседей.
Французские поселенцы, которые и сами были не прочь поохотиться на бобров, начали вторгаться на земли ирокезов, и строить там свои укрепленные торговые фактории. В бескрайних канадских лесах и на берегах Великих озер они столкнулись с индейцами, которые не испытывали большого желания уступать пришельцам свои охотничьи угодья. Сначала французы попробовали договориться с конкурентами. Но потом они решили, что выгоднее будет вооружить враждебные им индейские племена и натравить их на ирокезов.
Вскоре между индейскими племенами охватила большую часть северо-востока Америки. Гуроны и могикане, которых поддерживали французы, совершали военные походы на ирокезов. А те, в отместку, совершали набеги на соседей и на французские поселения. Кончилось все тем, что Франция была вынуждена отправить в Северную Америку армейские части.
Британцы, вековые соперники французов, в свою очередь, стали помогать ирокезам. Но в Канаде позиции Британии были еще слабы, и ирокезы потерпели поражение. Французы и их индейские союзники к концу XVII века заставили ирокезов пойти на мир с европейцами. В 1701 году в Монреале был заключен договор, по которому ирокезы не могли воевать против Франции, а добыча пушнины переходила под ее контроль.
19 июня 1754 года отряд английской колониальной милиции под командованием Джорджа Вашингтона вступили в перестрелку с французами. Будущему первому президенту США выпала честь начать Семилетнюю войну. Правда, основные боевые действия велись на территории Старого Света.
Как ни странно, но поводом для вооруженного противостояния между Британией и Францией стали все те же бобровые шкурки. Дело в том, что к тому времени цены на пушнину в Старом Свете резко пошли в гору. Городское население там росло одновременно с благосостоянием среднего европейского бюргера, и потому им требовалось больше мехов для повседневной одежды.
Но, к тому времени основную часть бобров на территории до Аппалачей уже успели истребить, а поэтому нужно было осваивать более удаленные земли, чтобы обеспечить растущий спрос. Для этого надо было не только контролировать прибрежные земли, но и держать фактории внутри страны. Наиболее перспективной для этого территорией была Канада. Формально она принадлежала Франции, но метрополия довольно прохладно относилась к своей заморской колонии, хотя там и проживало более 60 тысяч ее подданных.
В своей войне против Франции Британия могла опереться на силы ополчения, которые были сформированы в тринадцати ее североамериканских колониях. В ходе войны обе стороны традиционно активно использовали индейцев, а также европейских поселенцев, которые жили на пограничных территориях.
Бледнолицых, охотившихся на бобров и других пушных зверей, называли «трапперами» — от английского слова trap — «ловушка для бобров». Эти люди жили на землях, которые официально принадлежали Англии или Франции, а на самом деле фактически оставались бесконтрольными. Трапперы промышляли не только охотой, но и продажей скальпов, снятых с индейцев. Причем британское правительство платило не только за скальпы воинов, но так же за детские и женские скальпы.
Часто трапперы собирались в «бригады», состоящие из двух-трех десятков человек, и отправлялись дальний поход, осваивая еще неизвестные для европейцев земли. Далеко не все из них возвращались в свои фактории. Ведь и индейцы любили добывать скальпы бледнолицых. Да и природа в тех краях была суровая, и в диких лесах, полных хищными зверями могли выжить только опытные и храбрые люди. Трапперы очень ярко описаны Фенимором Купером в его романах о Зверобое и Чингачгуке.
Эти люди и стали основной ударной силой в войне Англии с Францией. Из них формировали колониальную милицию, и многие ее командиры впоследствии возглавили войска восставших жителей североамериканских колоний Британии, в конечном итоге добившись независимости. Вспомним того же Джорджа Вашингтона. Франция к тому времени была экономически ослаблена, и находилась на пороге революции. И потому не смогла оказать действенную помощь своим подданным в далекой Канаде.
После начала Семилетней войны, англичане отправили в свои заморские колонии восемь тысяч солдат, и провели мобилизацию среди жителей приграничной с Французской Канадой территорий. В ходе боевых действий, где вместе с европейцами яростно сражались с обеих сторон и индейские племена, англичане нанесли ряд чувствительных поражений французам. А когда в битве при Квебеке они окончательно разгромили французов, то по мирному договору 1763 года Британия присоединила к своим колониальным владениям и всю Канаду.
Вот тогда-то трапперы развернулись по полной. На север и запад сотнями уходили отряды охотников за бобрами. С индейцами они не церемонились, считая, что добывать скальпы краснокожих не менее выгодно, чем шкурки бобров. Если же трапперы встречали организованное сопротивление индейских племен, то тогда им на помощь приходили регулярные британские части. Трапперы истребляли одинаково активно и бобров и индейцев. А сам бобровый промысел стал еще более масштабным.
А еще через несколько лет капитаны и полковники из американской армии, которых британцы на свою голову обучили воевать против Франции, сами разбили «красных мундиров» и провозгласили создание независимых Соединенных Штатов Америки.
К XIX столетию владения нового государства — Соединенных Штатов Америки — раздвинулись до Скалистых гор. Оказалось, что там тоже водятся бобры, которых почти полностью уничтожили в Канаде. Молодое государство нуждалось в деньгах, и потому в Вашингтоне решили направить многочисленные экспедиции в горы за мехами.
Трапперы не всегда возвращались назад с добычей. Так, в 1817 году из 117 охотников, которые вышли в горы, только 21 вернулся живым. Но количество желающих разбогатеть не уменьшалось: до начала Калифорнийской золотой лихорадки в 1848 году добыча бобров была основным стимулом по освоению Колорадо и нескольких других штатов США. Эта же причина привела к войнам с местными индейцам, которые уже прекрасно знали — что несут им бледнолицые — просто убивали всех встретившихся им охотников за бобрами. Именно для защиты трапперов была построена система фортов, которые стали форпостами для продвижения новых поселенцев через горы и последующего заселения Калифорнии. А там трапперы столкнулись с русскими охотниками за бобрами — речными и морскими — представителями Российско-Американской компании…
12 июня 1755 года. Долина реки Сасквеханна.
[14] Гемостоп — препарат отечественного производства, разработанный военными медиками для остановки интенсивных кровотечений.
[15] Вахту.
[16] Портативном газовом чайнике.
Эбенезер Джейкоб Скрэнтон, скаут отряда генерала Эдуарда Брэддока.
— Значит так, парни. Попробуем отловить какого-нибудь индейца. Если их будет больше, то всех, кроме одного — прикончим. Один мне нужен живым.
— То есть как — прикончим? — вскипел молодой Джонни Оделл. — Господь их создал точно так же, как Он создал нас с вами. И мы не имеем права забирать жизнь даже у дикарей, если они ни в чем не виноваты, и не наши враги.
Я сделал знак, и мои ребята шустро скрутили слегка опешившего Оделла, засунули кляп ему в рот, и привязали его к серебристому стволу молодого бука. Я проверил путы — сделано качественно, распутаться он не сможет, но рубцов они не оставят, мои ребята знают свое дело. А потом, даже если Оделл пожалуется Брэддоку, ну и что с того? В этих местах других скаутов он не найдет, а посылать за новыми у него времени нет.
Я придвинулся к молодому хирургу и внимательно посмотрел на него. Через пару минут, тот отвел глаза.
— Слушай, ты, молокосос, — сказал я тихо, но стараясь, чтобы мой голос был как можно более убедительным. — Я же тебе говорил, что все мои распоряжения — закон. Так что у тебя будет время подумать. Вильсон, Грант, Джексон, Хейз, остаетесь здесь. Можете развязать этого — я показал на Оделла — часа через два, но только если он пообещает себя хорошо вести и больше не перечить старшим. Остальные — за мной!
Мы находились в лесу, который рос на холме над рекой Сасквеханна, в предгорьях Голубого Хребта Аппалачей, на земле, принадлежавшей Мэриленду, хотя на нее претендуют и французы, и Пенсильвания, и Виргиния, и даже Коннектикут. Именно эта неопределенность и явилась причиной того, что тут практически нет белых людей, разве что трапперы и скупщики шкурок у индейского населения. Ну это пока.
Два года назад, до Виргинии дошла весть, что в землях за Голубым Хребтом появились французы, которые начали строить форт у слияния рек Аллегени и Мононгахелы. Эту землю своей считали и Виргиния, и Мэриленд, и Пенсильвания. Но именно Палата Бюргеров Виргинии — так именуется их парламент — решила послать к лягушатникам миссию с требованием немедленно очистить земли, принадлежащие Виргинской Колонии. Главой миссии решили назначить молодого Джорджа Вашингтона, которому тогда был всего двадцать один год (да и сейчас ему только двадцать три), но чей отец был одним из лидеров Палаты Бюргеров.
За несколько недель до того, ко мне явился некто, назвавшийся Антони Меркелем, из поселка Монокаси на севере Мэриленда. Точнее, тех земель, чью принадлежность к Мэриленду никто не оспаривал. Меркель говорил с ярко выраженным немецким акцентом, но довольно бегло, так что понять его не составило большого труда. И, как обычно бывает с приезжими с его родины, он сразу же взял быка за рога.
— Герр Скрантон, видите ли, к северу от нас, на реке Сусквеханна — он именно так произнес мое имя и название реки — «Скрэнтон» и «Сасквеханна», — находятся земли, которые интересуют определенную группу… ну, скажем так, инвесторов. Единственное препятствие — это индейские племена, населяющие эти земли.
— Сасквеханноки, вы хотите сказать, — усмехнулся я. — И у них есть огнестрельное оружие, хоть и устаревшее, зато его много. Да и физически эти парни чертовски сильны. И они вам очень мешают, правильно я вас понял?
— Именно так, герр Скрантон. Нам рассказывали, что у вас есть… скажем так, определенные методы работы с ними. Мы понимаем, что вы не сможете уничтожить их всех, но если вы их сильно проредите, то мы готовы вам заплатить…
Сумма, предложенная им, была не очень большой, но я сумел увеличить ее примерно втрое, после чего потребовал задаток в размере половины оговоренной цифры, и предупредил, что результаты будут видны не позднее следующего лета. Выдвигаться я собирался следующей весной, как только сойдет снег. Но тут ко мне пришел посыльный от мистера Вашингтона с предложением для моей группы поработать у него скаутами, причем сразу.
Мы довели его до слияния рек, после чего он сообщил нам, что остается здесь строить крепость и более в наших услугах не нуждается. Оговоренную сумму он заплатил нам в полной мере, и даже добавил процентов двадцать. Да, этим южане выгодно отличаются от северян, особенно янки из Новой Англии — те бы за лишний пенни удавились. И мы решили, пока в горах еще не выпал снег, заняться нашим вторым контрактом. В пирогах, купленных у местных индейцев, мы поднялись вверх по Аллегени, Конемаух и далее по ее притокам, перетащили пироги волоком через Голубой Хребет, и спустились по ручьям и речкам до Сасквеханны и далее в те места, на которые нацелились мои заказчики.
С местными индейцами я был достаточно хорошо знаком; ранее, у них всегда можно было выменять бобровые шкурки. Только вот в последнее время некто Джон Харрис, который поселился недалеко отсюда, перебил мне всю торговлю. Да и бобров в последнее время становится все меньше, и уже лет пять они торгуют разве что белками… Так что мне их было совсем не жалко. Я бы не сказал, что хороший индеец — это мертвый индеец[17], иногда они бывают полезными, но эти были совершенно не нужны.
Язык сасквеханноков я неплохо понимал — он был похож на языки ирокезских племен. А язык могавков, одного из них, я неплохо знал с тех пор, как вместе с дядей промышлял торговлей шкурками, закупаемыми у индейцев у верховий Гудзона. Мама у меня голландка, из респектабельного рода, а дядя был своего рода черной овцой семьи. Именно он научил меня, как нужно заражать одеяла оспой. Когда же шкурки в тех краях стали редкостью, мы подрядились «очистить» один район от индейцев. Дядя выменял несколько оставшихся шкурок на дюжину одеял, и через пару месяцев нам оставалось только перебить немногих выживших. Я и дядя успели несколько лет назад переболеть оспой, от которой у нас осталось лишь несколько рябинок на лице. Так что эта болезнь нам была не страшна. Потом, конечно, у тех, кто там поселился, тоже началась оспа — дядя же говорил им сжечь длинные дома индейцев, а они, судя по всему, сначала в них залезли из любопытства. Но это уже не моя проблема, хотя заказчиков я с тех пор исправно об этом предупреждаю.
И вот сейчас, когда генерал Эдвард Брэддок пошел в поход против французов, а адъютантом назначил моего старого знакомого Вашингтона, последний убедил его взять в качестве скаутов мою группу. Деньги генерал предложил намного меньшие, чем некогда Вашингтон, но наш маршрут проходил по долине Сасквеханны, через Монокаси. Я договорился с Брэддоком, что встретимся мы именно в этом поселке — дорога туда шла по “цивилизованным” местам, и в моем присутствии до того момента он не нуждался — а сам направился в Монокаси.
Меркель и его товарищи встретили меня чуть ли не в штыки. Да, индейцы практически все перемерли, но когда туда поехали первые группы немецких колонистов, то многие умерли от оспы, а других посетили индейцы с ружьями и попросили их убраться. Насчет первого я ему напомнил, что говорил ему про то, чтобы никто не заходил в длинные дома, а вот, касательно второго, предложил ему разобраться с оставшимися, но за сумму, в три раза превышавшую ту, которую мне платил Брэддок; немцы, как я заметил, еще более прижимисты, чем янки, но здесь у него не было выбора. Тот, понятно, заныл, что, мол, почему так дорого, я ему ответил, что теперь придется с индейцами воевать, и вероятны жертвы и с нашей стороны. Он, причитая, что откуда деньги у бедного шваба, в конце концов сторговался до двукратной суммы (я вообще-то рассчитывал на полуторную), и мы расстались довольными друг другом. А через день я увидел длинную колонну людей в красных мундирах, сдобренную колонистами в менее заметной форме — это были люди Брэддока.
Генерал действовал методично — вдоль всего маршрута прорубалась просека, именуемая «дорогой Брэддока», поэтому скорость прохождения его отряда была небольшой. Мы же занимались разведкой дальнейшего маршрута, по дороге вырезав одну полувымершую деревню дикарей. Но, примерно через неделю, Брэддок вызвал меня к себе и познакомил с Джонатаном Оделлом. Мол, этот молодой хирург еще и натуралист, и ему очень хочется описать природу наших новых земель для науки. А еще он родственник то ли самого Брэддока, то ли кого-то из его офицеров — я точно не помню.
Последний аргумент был решающим — на него у меня возражений не было и быть не могло. Конечно, было ясно, что нужно будет тщательно следить, чтобы у Оделла с головы даже волос не упал. Впрочем, до сегодняшнего дня он смотрел мне в рот. Одно мне не понравилось с самого начала — оказалось, он решил в ближайшем будущем забросить медицину и пойти учиться на священника. Мол, у него было видение, в котором ему явился Сам Господь и объявил, что от него и других «избранных» зависит, чтобы все индейские племена приняли Господа нашего Иисуса Христа как своего Спасителя.[18]
Я всегда считал, что университетское образование — штука вредная. А этих университетов и без того расплодилось — теперь вот и в Нью-Йорке появился Королевский Колледж. Оделл же год назад закончил недавно созданный Колледж Нью-Джерси в Ньюарке. Вот такое вот чудо свалилось на мою голову…
Сегодня с утра я, как обычно, залез на ближайший холмик и стал осматривать окрестности через подзорную трубу, позаимствованную мною когда-то у одного из офицеров Вашингтона. А потом отряд Вашингтона напал на десяток-другой французов и перебил их всех, но и сам потерял несколько человек, включая хозяина подзорной трубы. Вскоре укрепления, построенные ими, захватили французы. Но, ведомые непонятным мне гуманизмом, они зачем-то отпустили их всех под честное слово никогда больше с французами не воевать. То-то они практически все сейчас опять идут на войну…
Где-то там, за одним из холмов, я увидел дымы. Ветра не было, и они поднимались строго вверх, причем их было несколько рядов. Это могло означать только то, что это — длинные дома, что означало либо ирокезов, либо сасквеханноков. Вполне вероятно, что сюда пришло одно из племен с севера (что было бы весьма нежелательно — в отличие от сасквеханноков, их родственники намного более воинственны, и намного меньше доверяют белым), либо переселились те, кто переболел оспой, и тогда фокус с одеялами уже не пройдет. Ну что ж, в обоих случаях придется действовать по жесткому варианту. Если их мало, то мы, смею надеяться, их уничтожим, если много, тогда я расскажу Брэддоку, что они напали на нас, и воспользуюсь «услугами» моего работодателя. Но сначала неплохо бы узнать, сколько их и кто они.
Под моим началом было четырнадцать человек — все, как и я, из «индейских трейдеров». Плюс одна паршивая овца — этот полоумный Оделл. Ну ничего, пусть побудет пару часиков привязанным к дереву — может, это выправит ему мозги. А ребята проследят, чтобы с ним ничего не случилось. Для разведки же десяти человек вполне хватит.
Махнув рукой четверке, остававшейся с Оделлом, мы растворились в лесной чаще.
15 июня 1755 года. Долина реки Сасквеханны.
Кузьма Новиков, он же Ононтио.
— О-о-х, как бок болит! Просто мочи нет, как болит! Это ж надо, как меня угораздило! Помру я, наверное, останусь в стране этой чужой, так и не увидев больше родную землю. Старики рассказывали мне, что когда человек умирает, то перед ним проходит вся его жизнь. Вот лежу я сейчас, слышу, как птички надо мной щебечут, и вспоминается озеро Шерегодро, у которого я и родился. Там тоже птички щебетали, и лес был большой. Но, не такой, как на земле этой, Америкой называемой.
Село наше — Кончанское — принадлежало царевне Елизавете Петровне, дочери императора Петра Алексеевича. А сами мы — карелы, или ливгиляйне, как мы себя называли. Бабка мне рассказывала, что предки наши жили далеко от этих мест, у Ладожского озера. А после того, как царь Михаил Федорович отдал те земли шведам, карелы решили не оставаться под лютеранами, и ушли на юг. И поселились они в Новгородской земле. Мы хотели быть с русскими — нашими братьями по вере православной.
Вот так я и стал русским, хотя помню рассказы бабки про нашу родимую землю, и язык наш еще не забыл. Эх, как давно это было!
[17] Эту фразу на самом деле придумали газетчики после того, как генерал Филипп Шеридан на переговорах с индейцами в 1869 году, когда вождь Тосави представился как «Тосави, хороший индеец», ответил: «Все хорошие индейцы, которых я когда-либо видел, были мертвы».
[18] Такое, как ни странно, считалось нормальным у пуритан и вышедших из них пресвитерианцев — если у человека не было в молодости видения, считалось, что он никогда не спасется.