— Прости меня!
— Это ты меня прости. Я сама все тогда устроила. Кто ж знал, что все так получится… А насчет этих… знаешь, я тут ни за кого замуж не хочу.
Я тогда шутливо спросил, «а за меня?», на что она ответила вполне серьезным тоном:
— За тебя, милый, пошла бы хоть сейчас.
— Но зачем я тебе, без денег, без каких-либо перспектив в жизни?
— Люб ты мне, и мне все равно, есть у тебя деньги или нет. Приходи, когда будешь готов.
А потом Дженни предложила мне продолжить “обследование”, начатое тогда в колледже. Нет, невинность я с ней не потерял — впрочем, у меня уже были, скажем так, пара “нежных объятий” с прекрасными индианками — но именно тогда и возникли все те зарисовки. А после того, как закончилась научная их часть, я решил ее нарисовать одетой — и потом, по ее настоянию, нарисовал ее обнаженной в полный рост. Оригиналы я вырвал из тетради и отдал ей, а сделанные тут же копии оставил в тетради.
Вздохнув, я отвлекся от сладких воспоминаний и углубился в лес. Я, конечно, не индеец, но след вижу хорошо, тем более городского человека, бегущего по лесу. Да и Грант, преследовавший Оделла практически по горячим следам, оставил след ничуть не менее заметный. Ага, бежал Оделл вот до этой поляны. А дальше куда? С другой стороны опушки виден след Гранта — одного. Ну, это меня интересует мало. А вот что это вон там, слева? Понятно, здесь Джонни спрятался и пропустил Гранта мимо. А что дальше? Малинник. И вон там явственно видны следы пребывания медведя. Но в ту сторону следы не идут — и правильно, медведи редко нападают на людей, но приближаться к ним все равно не стоит. А вот в этом направлении что-то угадывается. Пойдем-ка для интересу. Куда это он направлялся? Как говорится, «иди на запад, молодой человек»?[30] Там, в Аппалачах, он точно не выживет, у него не то что ружья, а даже ножа с собой нет. Вот разве что выйдет на каких-нибудь индейцев, но после художеств Скрэнтона и это может кончиться весьма плачевно. Итак, поторопимся…
Надо было мне не забывать одну из любимых пословиц моей бабушки, «haste makes waste»[31]. Кроме следа Оделла, я перестал обращать внимание на то, что было вокруг меня. Поэтому я несколько удивился, когда неожиданно ощутил, что земля ушла у меня из-под ног и я начал стремительно падать лицом вниз. Практически на лету мои руки подхватили и растянули в стороны, а кто-то уселся на меня сверху, запрокинув мою голову за волосы назад и зажав мне рот, и со странным акцентом прошептал мне в ухо:
— Представьтесь, мистер, будьте так добры…
12 июня 1755 года. Леса где-то между Сасквеханной и Джуниаттой.
Джонатан Оделл, хирург.
Положение мое было отчаянным. У меня не было ни ружья, ни даже ножа — его вместе с футляром снял с меня Хэйз перед тем, как распутать меня, и сунул в мой мешок, а вокруг бродили лишь злые медведи, люди Скрэнтона, и индейцы, которые, после того, что учинил с ними Скрэнтон, вряд ли будут ко мне добрее тех самых медведей. Я вознес молитву к Господу нашему Сладчайшему Иисусу, и даже не заметил, как начал произносить ее вслух; а затем и запел сто сорок девятый Псалом в божественной обработке Исаака Уоттса:
И тут вдруг я почувствовал сильный удар по ребрам; как хирург, я подумал, что хорошо еще, что они вроде не треснули. Я упал и повернул, как мог, голову. Надо мной возвышался звероподобный Ахиллес Грант. Последовал еще один удар ногой; на этот раз, восьмое ребро сильно заныло, а мой мучитель прошипел:
— Заткнись, сволочь! Ты что, хочешь, чтобы сюда сбежались индейцы?
Другой голос (как мне показалось, Мартина Филлмора) ответил Гранту:
— Ахиллес, не надо! Вспомни, что сказал босс — с его головы не должен упасть ни один волос!
— Волос и не упадет. А так пусть запомнит, как нужно себя вести. А про Брэддока не беспокойся — Хэйз и Адамс побежали в лагерь, расскажут ему, как все было. — И Грант (больше было некому) изо всей силы дал мне еще раз по ребрам.
— Хватит, Ахиллес, — проворчал еще кто-то; наверное, Генри Бичер — тот обычно молчал, и его голос я слышал хорошо если два или три раза. — Хватайте эту свинью за руки, и пошли отсюда поскорее.
И вдруг я услышал всхлип от Гранта. Я обернулся. Двое в странной лохматой одежде опускали на землю тела Бичера и Филлмора — почему-то я сразу подумал, что они либо мертвы, либо уже не жильцы — а третий сидел на моем мучителе; руки его были стянуты за спиной, а во рту красовалось нечто бежевое. Не успел я поблагодарить Господа за неожиданное спасение, как увидел рядом с первыми двумя мертвенно-бледного Вильсона, тоже со стянутыми руками.
— Это и есть ваш Оделл? — спросил у него один из зеленых. Акцент его мне показался странным — говорил явно иностранец, но произношение его было ближе всего не к английскому жителей метрополии, а к акценту колонии Новой Кесарии, известной обыкновенно как Нью-Джерси. Вильсон, чей рот точно так же был чем-то забит, лишь кивнул головой.
— Господин Оделл, мы ваши друзья, — сказал мне тот же человек, подавая мне руку. — Как ваше самочувствие?
— Мне кажется, что одно из ребер треснуло, а так, в общем, нормально, с учетом ситуации, — вымученно улыбнулся я. — А вы кто?
— Господин Вильсон рассказал нам, что вы бежали из протеста против того, что Скрэнтон с его людьми пошли громить индейскую деревню. Да и сам Скрэнтон подтвердил, что приказал вас связать и оставил под охраной. Поэтому к вам претензий никаких. Наш медик осмотрит потом ваши ребра, а пока пройдемте с нами.
— А что с Томом Вильсоном? — спросил я. — Он тоже не принимал никакого участия в убийствах индейцев. Да и человек он очень хороший.
Вильсон благодарно посмотрел на меня, но во взгляде его я заметил некий фатализм; похоже, он решил, что отмучился, и что жизнь его подходит к концу. Но незнакомец ответил:
— Посмотрим. Индейцы требуют, чтобы мы отдали им всех, кто был в группе Скрэнтона. Но решать будет наш командир.
— Благодарю тя, Христе Боже, — возрадовался я. — Индейцы, как я читал у французских философов — люди благородные, и, когда разберутся, то ничего Тому не сделают.
Взгляд же Вильсона потускнел, только мне там еще почудилось нечто саркастическое. Да, подумал я, похоже, маловер он — не верит ни в благородных дикарей, ни в промысел Господень. Ну что ж, придется мне помолиться за него, и, тем более, поговорить с этим их командиром.
Тем временем, двое других сноровисто обыскали Гранта и оба трупа, сняли с них ружья, ножи, и все, что они несли, и связав попарно, навьючили все мешки на Гранта и Вильсона, хотя на последнем уже было два мешка, в одном из которых я узнал свой. И мы, под конвоем этих странных зеленых, пошли по лесу в каком-то известном лишь им направлении.
[30] На самом деле, эта фраза впервые появилась почти через сто лет.
[31] Можно перевести примерно так: торопливость все портит.
15 июня 1755 года. Деревня Аткваначуке.
Кузьма Новиков, он же Ононтио, радушный хозяин.
Кузьма, предупрежденный, что в гости к нему придет не только старший пятнистых людей, но и двое его помощников, велел Василисе готовить угощения побольше — все мужики любят покушать как следует, да и сытые люди обычно более покладистые, сговорчивые.
Вечером в избу пришли трое — сам Хас и еще двое, назвавшиеся Леонидом и Рустамом. Они поздоровались, с любопытством посмотрели на Василису, которая накрывала на стол, но в дальнейшем предпочитали помалкивать, лишь иногда вставляя фразы и слова, когда Хас вопросительно смотрел на кого-нибудь из них.
Кузьма поставил на стол бутылку виски «Shenk's». Хозяин пояснил, что этот виски с недавних пор начали изготовлять в Пенсильвании, и Джон Харрис, у которого он купил эту бутылку, утверждал, что оно ничуть не хуже, чем хваленые шотландские и ирландские сорта. Разлив каждому по половине глиняной чашки, он достал кувшин с водой, но Хас, чуть продегустировав содержимое стакана, покачал головой и сказал, что этот почтенный напиток нельзя пить разбавленным.
Чувствовалось, что гости пьют по накатанному, и тосты уже не раз произносились за различными застольями. За хозяев дома, за здоровье… удивили Кузьму третий и четвёртый тосты. Третий тост гости молча встали и выпили, не чокаясь, поминая всех своих павших товарищей, в том числе и погибшего приемного сына Кузьмы. А четвёртый тост был выпит за то, «чтоб не в последний раз так сидели» или чтоб по самим гостям как можно дольше не пили третий…
После того, как все выпили и закусили жареной олениной, Кузьма начал разговор, ради которого и пригласил к себе гостей.
— Вижу, что вы прибыли в наши края откуда-то издалека. Откуда — не знаю, и, хотя вы и говорите по-русски, но на русских вы мало похожи. Извините, если что не так.
Да и появились вы в месте, которое у здешних индейцев считается нехорошим. Старики рассказывали, что ущелье то, откуда вы на свет Божий вышли, порой затягивает густой туман. Появляется он словно из ничего — было ясно, солнечно, а потом вдруг — раз, все словно дымом густым застилало. Случается, что люди в этом тумане исчезали бесследно, и больше их никто не видел — ни живыми, ни мертвыми. А случалось, что в тумане видения разные появлялись — люди в чудной одежде, дома удивительные. Вот я и думаю — не из того ли тумана вы здесь появились?
— Ты прав, Кузьма, — сказал, чуть помедлив, Хас, — мы пришли из тумана. И мы русские. Как ни удивительно… несмотря на то, что у меня в группе с десяток разных национальностей. Только, как говорил знаменитый русский генерал Василий Филиппович Маргелов: «Неважно, какой у вас цвет кожи или разрез глаз. Для врагов вы все русские». Да, мы вышли из того самого тумана. А жили мы в другом времени — двести шестьдесят с лишним лет тому вперед. Мы отправились в путь в далеком 2018 году. И вот мы здесь. В это трудно поверить, в том числе и нам. Но это так.
Кузьма удивленно покачал головой. Он догадывался, что его спасители попали в их края откуда-то издалека. Но, чтоб они явились из будущего… Верилось бы с трудом, если бы не их вид, одежда, оружие диковинное и вещи непонятные. Кузьма был человеком простым, но не глупым. Жизнь научила его, когда нужно помалкивать, наблюдать, и запоминать происходящее вокруг него. Он еще раз обдумал сказанное Хасом и решил, что его новый знакомый говорит правду. И, чтобы заслужить его доверие, с ним тоже следует говорить напрямую.
— Русский человек так устроен, — вздохнул Кузьма, — что как бы ни было ему хорошо в чужой землице, но домой его тянет, и ничего тут уже не поделаешь. Я вот что думаю. Надо отсюда уходить подобру-поздорову. Чую я, что скоро тут начнется война большая. Англичане нападут на французов и попытаются их прогнать. Только французы тоже воины храбрые, и так просто уйти не захотят. Война будет кровавая, и никто из них не будет щадить друг друга. Ну, и индейцы тоже — ни те, кто будет воевать за французов, ни те, кто станет помогать англичанам. Это сасквеханноки такие мирные, а многим другим — ирокезам, например — все равно ведь, кого резать.
А что делать-то? Ведь, как ни крути, нам достанется ото всех по первое число. Может, лучше будет, если мы, не дожидаясь начала войны, уйдем из этих краев. Можно попробовать пробраться в Россию. Вот только как это сделать? — видя, что Хас и остальные молчат, Кузьма продолжил. — Есть у меня одна мысль. Надо сесть на корабль, идущий в Европу, и доплыть до Дании или Швеции. Туда часто приходят корабли из России. Можно заплатить шкиперу, и он возьмет нас на борт. А дома мы найдем, к кому обратиться за помощью. Я, когда цесаревне служил, со многими ее приятелями познакомился. Сейчас они, наверное, в большой силе. Да и обузой мы не будем — воины вы знатные, а России, матушке нашей, всегда есть с кем воевать.
Хас выслушал Кузьму, подумал, переглянулся со своими товарищами, и едва заметно кивнул. Хозяин плеснул себе и своим гостям еще немного виски, выпил вместе с ними, и терпеливо стал ожидать ответа старшего «пятнистых». Прожевав кусочек сочной оленины, Хас сказал:
— Тут, Кузьма, не все так просто. Во-первых, индейцев просто так не бросишь. Их иначе банально вырежут. Или англичане, или союзные им индейцы. Либо снова начнется мор, и бедняги попросту умрут от болезни. Надо им помочь. Один французский писатель говорил: «Мы в ответе за тех, кого приручили»[32]. А во-вторых, нас очень мало. А вот оружие и другие примочки к нему у нас весьма интересные. Как бы нам в плен не попасть. Я согласен, что на Родину пробираться надо. Но следует крепко подумать, как это сделать, чтобы было максимально безопасно.
Кузьма одобрительно кивнул и посмотрел на свою дочь. Та, видимо, с трудом понимая сказанное Хасом, разобралась в главном — вождь этих храбрых воинов решил защитить их племя. И он готов сразиться с врагами сасквеханноков. Рыжая Белка с благодарностью посмотрела на Хаса.
Ее отец помолчал, сделав вид, что не заметил взгляда, которым Василиса одарила командира пришельцев, а затем произнес:
— Я вот что думаю. Англичане нам все равно не простят, если узнают, что мы людей их побили. Поэтому, если вместе с французами мы прогоним этого их английского генерала, который со своими солдатами идет сюда, то мусью посчитают нас союзниками, и тогда они не станут нам мешать. Можно отправиться к испанцам — англичане с ними вроде как пока не собираются воевать. В общем, посмотрим, как дела пойдут.
И еще — у англичан, которых мы побьем с вашей помощью, наверняка деньги есть. Мы их себе заберем. Мушкеты их продадим, порох, сабли. Деньги нам будут нужны для дальнего путешествия. В общем, будем потихоньку к нему готовиться.
Хас кивнул. Видимо, предложение Кузьмы ему понравилось.
— Тут ты прав, Кузьма. Что с бою взято — то свято. Это ещё в старинном казачьем законе было записано. Конечно, что-то отдадим индейцам, что-то реализуем… То есть, продадим, — поправился Хас, увидев недоумение в глазах Кузьмы, — насколько нам хватит денег — не знаю. Мы пока плохо знаем ваши цены. Но есть у меня одна мысль — взять подряд у французов на уменьшение количества англичан в этой местности. Поголовье уменьшим, деньги получим. Женщин и детей, а также фермеров, убивать не будем, в худшем случае, попросим переселиться обратно на восток. А вот людей вооруженных… Всем от этого будет только лучше.
Кузьма хотел было ответить Хасу, но кто-то за стенами избы заорал диким голосом. Хозяин встрепенулся, хотел встать, но неудачно задел поломанными ребрами за угол стола. Он охнул, скривился от боли, и плюхнулся на лавку. Василиса, выскочившая из избы, вскоре вернулась назад и сказала что-то по-индейски отцу. Тот кивнул головой, и обратился к своим гостям:
— Это индейцы пленников английских мучают. Сколько уже лет живу среди краснокожих, а все никак не могу привыкнуть. Просто не смотрю, и все. Хотя это было больше у людей кремня, у сасквеханноков такое в первый раз на моей памяти.
— Ну это же не ты их научил, — криво усмехнулся Хас. — Тем более, что мучают они не агнцев непорочных… если бы все по-другому сложилось бы, ещё неизвестно, кто бы на столбе висел, а кто бы под ним костёр разжигал… Как говорится в книге пророка Осии, глава восьмая, стих седьмой: «Посеявший ветер, пожнёт бурю». Кузьма, давай сделаем перерыв. Мы тут выйдем, покурим. А то все равно толком не поговорить — вон как болезный орет, надрывается…
12 июня 1755 года. Деревня Аткваначуке.
Джонатан Оделл, военный хирург и натуралист.
Деревня сасквеханноков находилась на склоне небольшого холма и представляла из себя пространство яйцевидной формы, окруженное частоколом. Внутри располагались четыре длинных дома, покрытые древесной корой, несколько построек пониже, вероятно, складских либо хозяйственных помещений, и два небольших домика такой же постройки неизвестного предназначения. Напротив стояли два бревенчатых строения с печными трубами — вероятно, именно здесь жил тот странный белый индеец — а вдоль частокола располагались грядки. Имелись также две калитки с противоположных сторон деревни, ведущие наружу. А в центре было пустое пространство с четырьмя столбами неизвестного мне назначения. Между ними горел костер, а вокруг сидели на земле десятки индейцев — спереди, как ни странно, женщины, за ними — мужчины и дети. А рядом стояло несколько сасквеханноков в головных уборах; то ли вожди, то ли шаманы, подумал я.
Я решился попробовать поговорить с ними о Томе Вильсоне. Но пожилой индеец, к которому я обратился, посмотрев на меня, процедил что-то типа «но инглич» и показал на молодого соплеменника с обезображенным оспой лицом, стоявшего позади группы. Тот подошел ко мне и сказал:
— Говорить, белый!
Но только я попытался более понятно сформулировать фразу, как послышались приветственные вопли индейцев. Я обернулся; из одной из отдельно стоящих хижин вывели Скрэнтона, Гранта и бедного Тома. К ним подошла группа женщин и начала срывать с них одежду; Грант и Скрэнтон кричали и сопротивлялись, как могли, а Том с сардонической улыбкой сделал индианкам знак, и сам разделся догола, аккуратно сложив все в стопочку. После этого, индейские воины привязали всех троих к столбам и отошли в сторону, а дамы, ведомые женщиной постарше в расшитом бисером кожаном костюме, обступили трех обнаженных мужчин. Главная из них взяла длинную палку и сунула заостренный конец в костер; ее примеру последовали и несколько других.
[32] Антуан де Сент-Экзюпери, «Маленький принц».