Новый Свет — название Америки, данное ей европейскими первооткрывателями в конце XV века, противопоставляет Америку Старому Свету — Европе, Азии и Африке — ввиду того, что, ранее европейцам была знакома лишь география Старого Света, но не Нового.
Википедия.
Пролог. Путешествие во мглу
1. Перед рассветом
Опять она меня пилит. Руки в боки — и начинается, в который раз уже: «Ты такой! Ты сякой! Ты не сделал того! Ты не сделал этого! Ничтожество! Придурок!»
Только тут до меня дошло, что почему-то все это супруга моя ненаглядная орет по-русски, а русского языка-то она и не знает! Да и разошлись наши пути уже два года назад. А пилёж все продолжается: «Пи! Пи! Пи! Пи!»
И тут я проснулся. На тумбочке у кровати пикали часы «Сейко» — я называл их «Сенькой» — купленные мною после нашего расставания. А над тумбочкой виднелся светлый, чуть розовый, предрассветный квадрат окна. Я вскочил и огляделся — в каюте, как и следовало ожидать, никого, кроме меня, не было — вторая койка была так же ровно застелена, как и позавчера, когда я сюда вселился.
Еще года полтора назад я бы и не поверил, что когда-нибудь в обозримом будущем окажусь за «железным занавесом», в той самой стране, которую некогда покинули мои предки — кто ушел из Крыма, кто из Владивостока, кто через Финляндию… То, что я, или мои потомки, вернемся когда-нибудь в Россию, мои дедушки и бабушки считали аксиомой. «Вот падет коммунизм, и тогда…»
И вот пришли Горбачев, Перестройка, Гласность — а потом и падение коммунизма. Но когда я рассказал родителям, что еду в Россию, отец просто бросил трубку, потом перезвонила мать и долго уговаривала меня не рисковать:
— Ты же знаешь, тебя немедленно арестует КГБ, и, если тебя сразу не расстреляют, то посадят в ГУЛАГ, и вряд ли мы тебя когда-нибудь еще увидим!
Все мои слова о конце СССР, о том, что ГУЛАГа нет давно, равно как и КГБ, ее не впечатлили:
— Да они только притворяются, а на самом деле там ничего не изменилось.
И если бы ситуация сложилась по-другому, я бы, может, и не поехал.
Но обо всём по порядку…
Родился я в небольшом городке недалеко от Нью-Йорка. Учился в нормальной американской школе, но по воскресеньям, после церкви, когда мои друзья ездили на пляж, ходили на яхтах, или просто тусовались, я проводил по нескольку часов в русской школе, где меня учили читать и писать, преподавали мне русскую историю, литературу, и многое другое. Уроков за одно воскресенье нам задавали больше, чем в американской школе за всю неделю, и мама лично проверяла, как я сделал домашнее задание. Так что отлынивать не получалось. Времени тусоваться практически не было — я еще играл в американский футбол, баскетбол, и лакросс (вид спорта, позаимствованный у индейцев). А лето проводил сначала в русских скаутских лагерях, а потом, когда я подрос и скауты мне надоели, стал работать спасателем на пляжах родного Лонг-Айленда.
Может, из-за успехов в американском футболе, а, может, и потому, что оценки и результаты экзаменов у меня были вполне приличными, меня взяли в один из самых престижных университетов Америки. Чтобы не сидеть на шее у родителей, я записался в ROTC — своего рода военную кафедру[1]. Программа эта полностью оплачивала мое образование, а мне, в свою очередь, приходилось посещать разные военные занятия и проводить летом по нескольку недель в военных лагерях. В первое же лето, во время курса молодого бойца, узнав, что я русский, сержант стал обзывать меня «commie» (коммунистом). Но когда это попробовали повторить некоторые из курсантов, я не выдержал и набил двум из них морду. Думал, отчислят, но сержант, узнав об этом, как ни странно, спустил дело на тормозах и даже зауважал меня.
Но вот образование закончилось. Я был неплохим спортсменом, но шансов попасть в Национальную футбольную лигу у меня не было, а в полупрофессиональных лигах мне играть не хотелось. Вместо этого, я провел еще два года в аспирантуре крупного университета на Среднем Западе, получил степень магистра, и женился. Последнее, как оказалось, было большой ошибкой.
Одним из условий получения стипендии от ROTC была четырехгодичная служба в американской армии. И я надел мундир «второго лейтенанта», то есть лейтенанта по российской классификации, и очутился в маленьком городке под Франкфуртом. Городок был малоинтересен — после бомбежек от него остались рожки да ножки, а после войны он стал крупной американской базой. К счастью, через полгода меня перевели в Штутгарт — намного более приятный город, где я, как магистр информатики, стал заведовать разработкой программного обеспечения для нужд армии.
Германия мне, в общем, нравилась. Еще интереснее были поездки в другие страны, ведь мы жили недалеко от Франции, Швейцарии, и Австрии. Все было бы хорошо, если бы не постоянное нытье жены — мол, у нее степень бакалавра по истории искусств, а здесь интересной работы нет вообще. О том, что с такой степенью ей и в Америке было бы очень трудно найти работу по специальности, она не вспоминала. Практически каждый вечер сопровождался жутким скандалом.
Ситуацию спас один мой коллега — его супруга работала в немецкой фирме, и она сумела устроить мою туда же, в отдел маркетинга. Но, тем не менее, ее занудливые тирады мне приходилось и далее выслушивать каждый день, ведь то, что она делала, было, видите ли, ниже ее достоинства.
Сносной жизнь становилась, как ни странно, лишь в командировках. Однажды меня послали в Бремерхафен, на Северное море, туда, где был главный порт американской армии — забарахлила одна из логистических систем, разработанная ранее под моим руководством. Поначалу я рассчитывал, что проведу там не менее месяца, ведь местные программисты сказали мне, что они уже три месяца пытаются наладить программу, но сбои не просто продолжались, а происходили все чаще. На следующее утро, я решил тряхнуть стариной и посмотреть программу сам. Через полчаса, я уже нашел ошибку — криворукие местные ребятишки решили добавить какую-то мелочь и все испортили. После этого система заработала, как часы. Я провел там полторы недели — сначала ребятки тестировали исправленную компоненту, потом был тест всей системы, потом ее внедрили в производство и продолжали наблюдать за результатами…
За это время я посмотрел Бремен, съездил в Гамбург и Любек, а софт все работал и работал. И, в одно прекрасное утро, мне было неожиданно сказано — мол, спасибо, можешь возвращаться. Я попробовал позвонить жене, мол, приезжаю, но наш номер все время был занят.
До Штутгарта я добрался лишь поздно вечером — сначала самолет с опозданием прилетел в Бремен, затем вылет отложили из-за тумана, потом задержали еще на два часа из-за неисправности… После этого, мы еще долго ждали очереди на вылет. Но ефрейтор Рамирес, которому было поручено меня встретить, все же дождался меня и довез до самого дома, а затем помог мне поднести чемоданы. Открываю дверь и вижу посреди гостиной такую сценку: толстый плешивый немец — начальник моей жены — лежит на ковре на спине в несколько неодетом виде, а моя сладкая на нем в позе всадницы, и ее отвислые груди летают вверх-вниз.
Кончилось все это тем, что она в ту же ночь ускакала к своему ненаглядному, а на следующее утро мне пришлось срочно отправиться во Франкфурт — там обнаружилась очередная проблема. Через неделю, когда я опять приехал домой, то увидел, что большая часть мебели отсутствует. Остались лишь старый диван, обеденный стол с двумя табуретками и деревянной скамейкой, да гостевая кровать, тоже не самая новая. В спальне на полу валялась куча моей одежды, сброшенной на пол из ныне отсутствующего шкафа, и порезанной ножницами на ленточки. На кухне весь пол усеян черепками и осколками от той посуды, которую она не захотела брать с собой. А на столе лежала картонная коробка с моими документами (слава Богу, хоть их она не испортила), и рядом с ней — письмо от ее адвоката с требованием содержания для его клиентки в размере половины моей зарплаты, ну и многого другого.
Впрочем, получив письмо с описанием выкрутасов моей ненаглядной, засвидетельствованных все тем же Рамиресом, с приложенными фотографиями, адвокат ее резко пошел на попятный, и от первоначальных требований не осталось практически ничего. А еще через два месяца я уже был вольной птицей. Но армия мне после этой истории осточертела, и, по истечении четырех лет службы, несмотря на все увещевания и заманчивые предложения начальства, я ушел в запас и перешел на работу в одну из компаний, готовивших программное обеспечение, за разработку которого я раньше отвечал.
Я стал иногда, как в детстве, ходить в русскую церковь. На службу народ приходил разный. Тут были либо старые эмигранты, либо греки, болгары и сербы. Так что я выделялся на общем фоне. И вот, в один прекрасный день, в храм вошел коренастый человек с военной выправкой, лет сорока от роду. После службы он подошел ко мне.
— Здравствуйте! Меня зовут Владимир, я из Москвы.
— Здравствуйте. А меня Алексей.
— Вы не подскажете, где мне здесь найти недорогую гостиницу? А то мне нужно пару дней провести в Штутгарте.
— А зачем гостиницу? Можете у меня остановиться. Диван есть, если вам, конечно, этого достаточно.
[1] Reserve Officer Training Corps — «Корпус подготовки офицеров резерва». Подавляющее большинство американских офицеров — выпускники этой программы.
И Владимир переехал ко мне. Первым делом я пригласил его в Calwer Eck — место, где подают лучшее пиво в городе, которое варится прямо в этом заведении. Было тепло, поэтому мы посидели на улице, съели по швабскому бифштексу, и выпили по три-четыре стаканчика местного пива. Незаметно мы перешли на ты.
Володя оказался бывшим офицером российской морской пехоты. Попав под сокращение, он теперь занимался бизнесом. Я ему сказал, чтобы приезжал в любое время, ведь ему бизнес-партнеры сделали многократную визу. А у меня после расставания с моей бывшей места в квартире было более чем достаточно.
Он приехал пару раз, а потом — примерно через год после нашего знакомства — позвонил мне и сказал:
— Леша, не пора ли тебе взглянуть на родину предков? Возражения не принимаются, я тебе присылаю приглашение факсом. Выезжаем в начале июля.
У меня как раз на это время намечался отпуск, а женщина, с которой я собирался его провести, начала слишком уж часто намекать на то, что неплохо бы и узаконить наши отношения, причем не позднее, чем этой осенью. Мне после первого горького опыта семейной жизни торопиться не хотелось. И прекрасная дама, уходя, громко хлопнула дверью, сказав на прощанье, что, мол, найду другого, получше тебя. Как ни странно, меня это даже обрадовало — теперь у меня были аж четыре недели отпуска, о которых я уже договорился на фирме, и которые я мог потратить по своему усмотрению.
Я позвонил Володе и сообщил ему:
— Согласен с твоим предложением. А на чем и куда поедем?
— Встречаемся на вокзале в Гамбурге, первого июля.
— А дальше?
— Увидишь. Оформляй пока визу.
Что я и сделал. Факса с приглашением от фирмы оказалось вполне достаточно, и первого июля во второй половине дня я вышел на перрон гамбургского вокзала.
2. По ганзейскому маршруту
Володя уже ждал меня на перроне. Мы обнялись под недоуменные взгляды окружающих — в Германии такое было не принято, и нас вполне могли принять за парочку «голубых», но нам было все равно.
— Володя, а теперь нам куда?
— Можно, если будет желание, по городу прогуляться. А заночуем мы в Любеке.
— А зачем?
— Увидишь. — Володя был загадочен и лаконичен.
Гамбург я немного изучил за то время, когда вынужденно торчал в Бремерхафене. Увы, от старого города остались рожки да ножки — во время войны союзники бомбили город так, что весь его центр лежал в руинах, и даже «Михель» — символ Гамбурга, храм святого Михаила с его 132-метровой башней — был восстановлен практически с нуля. На эту башню мы и забрались, покатались на катере по гамбургскому порту, и, как все туристы, прогулялись по Санкт-Паули — району «красных фонарей». Впрочем, ничего “такого” мы там не увидели — говорят, туда нужно приходить ночью, а нам надо было еще до Любека добраться.
На следующее утро, мы поехали на небольшую верфь. Тут мне пришлось поработать переводчиком; хоть на службе и на работе все говорили по-английски, я каким-то образом сумел-таки выучить немецкий за последние шесть лет. Оказалось, что Володя приобрел ни много ни мало, как старенький круизный теплоход класса «река-море», и купил он его «под ключ», то есть, продавец должен был передать его после полного капитального ремонта. Четыре палубы, шестьдесят четыре каюты, тридцать кубриков для экипажа на нижней палубе, на третьей палубе спереди — бар, за ним — библиотека, сзади — ресторан. На второй спереди и сзади длинные помещения, наверное, В ходе дотошного осмотра с участием недавно приехавшей команды былa обнаруженa лишь парочка мелких недоделок, которые немцы клятвенно пообещали устранить до следующего утра… И мы вернулись в город.
В отличие от Гамбурга, Любек то ли мало бомбили, то ли он был очень хорошо восстановлен, хотя современные здания и здесь местами портили средневековый городской пейзаж. Но, все равно, сохранилось очень много — Хольстенская башня, ратуша, храм св. Марии, дом Будденброоков — я, если честно, не знал, кто они такие, а Володя мне рассказал, что они — герои романа Томаса Манна, уроженца этого города… Нагулявшись, мы решили обмыть Володино приобретение и пошли в Буттманс-Бирштубен, историческую пивную в старом городе, которой уже было почти триста лет.
За очередным “Йевером” — весьма, кстати, неплохое пиво от немецких фризов — я задал наконец свой вопрос:
— Володя, а зачем тебе теплоход?
— Видишь ли, один из моих здешних партнеров — один из его бизнесов — речные круизы — решил обновить свой флот, а я как раз подумал — теплоходы на наших реках не дотягивают до уровня комфорта, который нужен западным туристам. Захотел попробовать, тем более, деньги в последнее время появились.
Действительно, гостиница, которую он снял для нас с ним, была четырехзвездочной, а когда я пытался схватить хоть какой-нибудь счет, он с улыбкой закрывал его своей рукой и говорил, что, мол, после всего, что я для него сделал в Штутгарте, его очередь.
— Кстати, — продолжил Володя, — а как тебе мое новое приобретение?
— Симпатичный кораблик.
— По океану мы на нем, конечно, ходить не будем — тоннаж и мореходность подкачали. А вот по Ладоге с Онегой вполне можно совершить круиз.
— А как ты его назовешь?
– “Форт-Росс”.
— Неужели в честь бывшей российской колонии в Калифорнии?