Докучали вездесущие москиты и комары, переносчики малярии. От них мы спасались вонючим дымом, которым окуривали свои тела, а также, смазывали их составом, состоящим из сока растений с резким запахом, что произрастали в джунглях. В этот состав добавлялся ещё секрет желёз небольшого подвида обезьян, распространённых в этой части Африки.
Все эти десять дней нас никто не беспокоил, и не пытался напасть, или иным образом заставить отклониться от заранее намеченного маршрута. И я стал понемногу поправляться, и окончательно успокоился, не чувствуя тревоги.
Я был глуп, и должен был ответить за свои ошибки, допущенные не так давно. Я забыл, что жажда наживы и чувство личной мести, могут затмить любой страх, даже перед неведомым. И жестоко поплатился за это.
Пока я понемногу развивался, подчиняя своей власти территории, населённые народом банда, по всему Судану шли бои с английскими колонизаторами и подконтрольными им силами арабо-турецкого Египта. Восстание Махди давно охватило все районы Судана, в том числе, и территорию Южного Судана, что граничил с местностью, контролируемой мною.
Не остался в стороне и Аль-Максум, выступив, сначала, против махдистов, а затем, быстро успевший «переобуться» и «раскаяться», чтобы переметнуться уже на сторону вождя махдистов Мухаммеда-Ахмеда, объявившего себя Махди, то есть, «посланцем неба».
Несмотря на освободительный характер войны, нубийцы в союзе с другими племенами, вступив, в том числе, и в союз с племенами негров, в частности, с «динка», преследовали и личные интересы, а именно: возродить работорговлю, доставляя рабов в порты Красного моря, а кроме этого, им нужна была торговля слоновой костью напрямую, минуя египетских посредников.
Всего этого я не знал, и поэтому спокойно плыл дальше, пока наша мини-флотилия не добралась до Барака. Первые тревожные слухи мы узнали еще на пристани, куда причалили наши плоты. Забеспокоившись, я бросился вперёд, в центр города, но не успел.
Навстречу мне бежал, оставленный мною начальником ландмилиции, и по совместительству мэром города, местный уроженец Памба. Он бежал, и по его виду я понял, что меня ждут неприятности, но я не знал ещё, насколько они большие.
— Беда, вождь, беда! — закричал он, добежав до меня.
— Что случилось? — не обращая внимания на его взгляд, обшаривающий моё тело с ещё не зажившими ранами и наложенными на них повязками, спросил я.
Дальнейшее его повествование заслуживает отдельного рассказа, но вкратце всё было так. Барак сейчас был наполнен беженцами из Бырра, и готовился отражать нападение пришельцев из Южного Судана.
Их вовремя обнаружили, и успели принять какие — то меры, часть жителей многострадального Бырра бежала в Барак, часть в — Баграм. Гарнизон из пятидесяти воинов принял бой, но был разгромлен и бежал, в более защищённый Баграм, где укрылся за его живыми стенами.
Острая боль пронзила моё сердце.
— Нбенге! Я не допущу! Дочка! Нбенге! Она же беременна, да ещё на последнем месяце! Суки! Твари! … Осёл! Какой же я… осёл! Зачем, зачем, я показывал алмазы этим уродам!
Скорее! Надо скорее идти на помощь! Скорее, скорее на помощь! Их же там убьют! Там некем, некем воевать! Пятьдесят воинов, и кучка бежавших из Бырра!
— Что делать? Что мне бл… делать!
Паника, меня накрыла паника. Я стал метаться и бестолково кричать, показывая свою ярость, и публично демонстрируя бессилие. От дальнейших ошибок меня спас Ярый.
К этому времени все мои воины уже сошли с плотов, и теперь стояли рядом, не решаясь ко мне подойти. От криков и безумных движений у меня открылись раны, и свежая кровь потекла по груди, стекая по животу дальше.
— Вождь, очнись, ты, вождь! Ярик обхватил меня руками и успокоил, крепко сжав в своих объятиях. Раньше он бы не смог этого сделать, но сейчас… я был слаб, и, как оказалось, не только физически, но и морально.
Способность соображать вернулась ко мне почти сразу после его вмешательства.
— К бою, в поход! Все, кто может нести оружие, все становитесь в строй и готовьтесь к маршу.
Через час мой небольшой отряд увеличился с 95 до 120 человек. Забирать всех воинов я не рискнул. Главе Барака, Памбе, тоже надо было отбиваться от врагов, хоть с кем-то.
Ускоренным маршем мы двинулись на помощь Бырру и Баграму. Но, время играло против нас. С момента захвата Бырра прошло не менее пяти дней. Марш к нему должен был занять не менее трёх суток, а потом ещё трое суток до Баграма, мы не успевали.
Моё тело подвело меня. Пройдя десять километров, я свалился на землю от усталости, доведя себя до крайнего физического и эмоционального истощения. Дальше меня несли на носилках, которые предусмотрительно изготовил Ярый. Воины, попеременно сменяя друг друга, тащили меня дальше, а я смотрел на безжалостное африканское солнце сквозь сомкнутые веки, и мог только стискивать зубы от бессилия.
Временами, я забывался в тяжёлом болезненном сне, бредя при этом и громко зовя Нбенге. Возле моих носилок молча шагал Луиш, снова похудевший и озабоченный моим состоянием. Он постоянно смачивал мой лоб влажной мочалкой, сделанной из растительных волокон дурры.
Это помогало, но ненадолго, и я снова начинал метаться в бреду. Через три дня, мы вошли в разграбленный Бырр. Никого там не обнаружив, ни врагов, ни местных жителей, и, отдохнув пару часов, отправились дальше, в Баграм.
Сознавая, что впереди, возможно, мой последний бой, я собрался, переломив своё отношение к происходящему, и взял себя в руки. Тело ещё было слабым, но душа жаждала отмщения. Дух вождя снова возродился во мне, а изначальная инфантильность моего поколения навсегда ушла из сознания, уступив место мрачной решимости идти до конца.
Свои раны я перевязывал теперь сам, отринув помощь Луиша, недрогнувшей рукой отрывая присохшие к ране куски листьев и материи. Физическая боль притупилась, и уже не могла нанести мне такие раны, как душевная. И теперь она не подавляла меня, а скорее, отвлекала от той боли, что терзала моё сердце.
Но я пока держался. Перед последним переходом до Баграма, я дал отдохнуть воинам. Негоже идти в последний бой усталыми и истощёнными. И сам подал им пример, плотно поужинав. Затем лёг спать, выставив на ночь часовых. Несколько часов уже ничего не решали, и я готов был увидеть самое страшное в моей недолгой жизни.
Утро застало нас в пути. Все наши дела были сделаны ещё вечером, каждый помолился своим богам. Помолился и я.
«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твоё» — слова молитвы сами всплывали в моей голове, несмотря на то, что их я слышал и читал едва ли больше двух раз в своей жизни. А вот, поди ж ты.
Бросив заниматься баловством, я взял с собою только винчестер, револьвер, и широкий и длинный нож. Всё остальное отдал своему повару Куки.
Через несколько часов мы вышли в предместья Баграма, которые раньше были населены беженцами и выходцами из других племён. Этих пригородов больше не существовало. Многочисленные хижины были разрушены, поля и склады разграблены, а всё остальное испохаблено и истоптано. Никого из людей не было, так же, как и животных.
Впереди виднелась живая изгородь моего города, выросшего из небольшой деревушки. Отсюда не было ещё ничего видно, но моё сердце сжалось в предчувствии трагедии. Это не давало мне, между тем, повода игнорировать элементарные правила ведения боя. И, несмотря на волнение и плохие предчувствия, я стал перестраивать для атаки своих воинов.
Все, кто уже мог использовать огнестрельное оружие, были вооружены им и готовы начать стрелять. Под бой барабанов, тремя колоннами по 40 человек, мы двинулись в атаку. Баграм становился всё ближе, и ближе. Вот уже стали видны его стены, порванные и искромсанные в разных местах, показался и ров вокруг него, сейчас еле заполненный водой из недалеко протекавшей реки.
Ворота в город были разбиты, а кусок стены был разрушен полностью, и сейчас валялся на земле в виде искромсанных веток, шипов, листьев, больше напоминая опилки, чем остатки изгороди. Стали видны подозрительные бурые пятна на песке, и обломки оружия.
Наконец, нас узнали, и навстречу нам метнулась толпа людей, радостно, и, в то же время, горестно кричащих. Вой и плач разнеслись далеко вокруг. Первые крики радости от встречи со своими, быстро сошли на нет. И теперь слышался только плач, и горестные стенания о погибших.
Не в силах это слышать, я попытался растолкать воинов и пройти вперёд, но внезапно силы оставили меня, и я пошатнулся. Навстречу мне шла подруга Нбенге, а в её руках находился маленький свёрток из пальмовых листьев. Рядом, держась за юбку из растительных волокон, шла маленькая девочка, не больше двух лет от роду. И в ней я узнал Мирру.
Да, я плохой отец. Девочку я видел, в основном, на руках у матери, когда она, смешно чмокая, сосала грудь Нбенге, что с любовью смотрела на своё дитя. Всё померкло у меня в глазах.
— Где Нбенге?
— Там, — и женщина показала рукой в сторону моей хижины.
— Она жива, она жива, она только ранена, — шептали мои губы в напрасной надежде. Я верил и не верил, ватные ноги не несли меня, а глаза боялись увидеть то, чего я не хотел увидеть.
Но… И я пошёл, под взглядами своих воинов, и всех людей, собравшихся вокруг меня. Дойдя до хижины, я увидел небольшой холмик земли, на котором лежали бусы и ножные браслеты, которые так любила Нбенге.
— Всё… Единственный в этом мире человек, который по-настоящему любил меня. Ничего никогда не ждал, и не просил. Бескорыстно отдавая всю себя мне. А я… скотина черная, не ценил, и не берёг свою первую любовь, что оказалась для меня неожиданностью.
И вот теперь я, как последний негодяй, стоял перед её могилой, не в силах ничего сказать. Крупные слёзы потекли из моих глаз, и я рухнул на колени перед могильным холмиком. Не в силах стоять, даже на коленях, упал на него, и, обняв землю руками, зарыдал навзрыд, как когда-то в детстве, и не от боли, а от безысходности.
Сейчас я был готов вытерпеть адские муки, лишь бы этого не случилось! Но было уже поздно. Нбенге была мертва.
— Когда это случилось?
— Два дня назад, ответил мне кто-то из присутствовавших.
— Раскопайте, — глухо сказал я.
Могилу стали раскапывать.
— Луиш, подготовь погребальный костёр.
Я стоял и смотрел, как углубляется могила, как оттуда появляется тело любимого мною человека. По моей просьбе, сделали носилки из жердей и обвязали их лианами, связав между собою. Сверху их укрыли пальмовыми листьями. На них я и уложил тело Нбенге, и сам взялся за ручки. За другую пару взялся Ярый, и мы понесли Нбенге на подготовленный для неё погребальный костёр. Уложив тело, я облил костёр всем маслом, что нашлось в Баграме.
Достав винтовочный патрон, выкрутил пулю, чиркнул кресалом. Порох вспыхнул, и горящий патрон полетел в погребальный костёр. Он вспыхнул сильным и чадящим пламенем. Взбегая по веткам к носилкам, пламя охватило тело человека, который сделал для меня всё, что было в его силах.
Я стоял и смотрел на огонь, пожирающий мою первую и последнюю любовь. Слёз больше не было, они все высохли от жара, что пожирал моё неблагодарное сердце. Сняв с плеча винчестер, я рванул рамку Генри, чуть не выломав её, и дослал патрон в патронник. Подняв его вверх, в чистое и голубое небо Африки, выстрелил, рванул рамку, и снова выстрелил, и стрелял пока оставались патроны. Затем отбросил ружьё и ушёл.
Меня догнал Ярый.
— Мамба, Мамба!
Я поднял на него свои глаза с застывшим в них навсегда горем.
— Ярик, узнай, что здесь случилось, и приведи кого-нибудь, кто сможет рассказать. Позаботьтесь о моих девочках, пока я… такой. И найди огненную воду, которую я пил, не помню, где я её оставлял здесь на хранение.
Ушёл я недалеко, поднявшись на уцелевшую смотровую башню с отчётливыми следами боя. Сложив под себя ноги, и облокотившись на сломанную балку, я уставился прямо перед собой. События минувших лет полетели разноцветными листьями перед моими глазами. Вот смешная длинноногая чернокожая девчонка бежит ко мне, захлёбываясь словами, и сообщая о нападении охотников за рабами.
Вот смешливая девушка, с едва оформившейся фигурой, округляет глаза, и смотрит, смотрит, смотрит на меня, пытаясь понравиться. Уж эти их штучки я прекрасно знал.