Свистнул третий кинжал, и я еле успел подставить под него свой звериный шлем. Кинжал вонзился, и в месте удара по шлему расползлись змеистые трещины.
— А не пошла бы ты на…, дорогая моя.
Я скинул испорченный женщиной шлем, и, сделав два огромных прыжка, оказался возле неё.
— Ах, какая женщина! И обрушил на её руку с очередным кинжалом удар своей чёрной лапы.
Вскрикнув, женщина выронила кинжал, но она, по-прежнему, пыталась меня убить. Этого я не мог допустить, и, хотя в душе я был джентльмен, но не до такой же степени, уж извините. Извинившись сам перед собой, я ударил кулаком в голову злой женщины.
От удара она потеряла сознание.
— Да…. мне б такую, — мимоходом подумал я, и крикнув своих воинов, сам пошёл дальше рассматривать дворец.
Да, хижина была большая. На второй этаж, пол которого был сделан из тонких брёвен, вела широкая, по местным меркам, лестница. И если внизу располагались комнаты слуг, приёмный зал, и прочие небольшие помещения, то наверху царило царство комфорта и разврата, было много всяких интересных вещей, вроде жертвенного алтаря с ароматными свечами, горящими перед ним, которые распространяли вокруг удушливый аромат благовоний.
В общем, выразил я своё мнение громким чихом, дворец категорически мне не понравился, включая его обитателей.
Где это видно, чтобы благородных героев сразу тыкать кинжалами? Это там, в Европах, считается нормальным тыкать кинжалами своих царей и монархов, а у нас тут… в горячо любимой мною Африке, это, извините — моветон. У нас тут всё по-простому, по-чёрному. Так, иногда ядами балуемся, как итальянские князья, но это мелочи.
Вытащив из дворца всё ценное барахло, включая золото, драгоценные камни, а также множество редких уникальных поделок, которые, на мой взгляд, имели особенную культурную и историческую ценность, я, по своей давней традиции, спалил дворец.
— Гори, гори ясно, чтобы не погасло, — шептал я, глядя в восторге, как полыхает старое сооружение. Да и зачем оно, пусть горит со старыми клопами и лобковыми вшами (фу… извините меня за грубость, жёстко конечно, но как есть!).
— Мы будем жить теперь по-новому! Аллилуйя!
Ну, теперь вернёмся к нашим баранам, то бишь, к неграм. Город я захватил. Власть взял. Золото, бриллианты и прочее — взял. Женщин тоже, вон их куча стоит, жмутся друг к дружке. Принцессы, блин… немытые.
Но что-то не совсем радостно. Как-то больше к белым тянет, наверно ностальгия. Вот бывало, возьмёшь в свои руки… эх, да что там вспоминать, только душу травить. И я очень смачно, со злостью сплюнул, и велел своим воинам, любовавшимся догорающим костром бывшего «дворца» верховного вождя, созвать сюда жителей города, пока не сбежали.
Дальше всё происходило, как в драматических фильмах, и напоминало известный сюжет из мультфильма про Маугли. Смеркалось, мои воины, громко переговариваясь между собой, ринулись в город, выгоняя из хижин, обессиливших от страха, жителей.
Держась друг за друга, на площадь входили целыми семьями. Периметр площади был оцеплен воинами с чадящими копотью и плюющимися искрами факелами. — «Ближе… бандерлоги, ближе…».
Чёрная африканская ночь опустилась, словно занавес, на захваченный город. То молчала, то испуганно шепталась стоящая на площади толпа чернокожих людей. Свет луны выхватывал отдельные куски тел и лиц, освещая белки тысяч, с ужасом смотревших на меня, глаз.
Тихо покачивались на воде шаланды, плоты и рыбацкие лодки в речном порту Банги. Где-то среди них затерялись и два больших торговых кеча, один с немецкой командой приплывший из Камеруна, а другой, с бельгийской, прибывшей из Конго.
Крепко стоя на слегка покачивающейся палубе, внимательно разглядывали берег в сильные морские бинокли капитаны обоих кечей, пристально следя за разворачивающимися перед их глазами событиями. А там было на что посмотреть.
Я встал в центр пятна, покрытого пеплом от сгоревшего дворца верховного вождя. Убедившись, что кворум достигнут почти полностью, я дал знак окружить толпу двойным кольцом воинов, расположившихся спина к спине. Задрав картинно руки к небу, я задействовал весь свой запас лицедейства и жалкие зачатки театрального мастерства. Всё это раньше сильно помогало мне в деле опутывания липкими сетями любви доверчивых девчонок, но это было в моей прошлой жизни.
Издав звериный вой, я заставил вздрогнуть всю толпу, и даже некоторых из моих воинов. Это мне понравилось, и я сбросил узду со своего разума, отдавшись всем телом захватившим меня эмоциям.
— Харрр, люди народа Банги. Предали вы свою жизнь. Бросили на растерзание древние обычаи предков, подчиняясь пришлым потомкам чужого народа, что захватили над вами власть и терзали вас и весь народ.
— Верховный вождь Уука был наказан мною за то, что был чужим по крови и духу. Он предал обычаи народа, приютившего его, и обманом захватил власть над вами.
— Но, Великий Нгонго не оставил своих детей без присмотра. Он прислал меня! Я, волею наших древних богов и самой судьбою, теперь поставлен над вами, и буду управлять всеми с этого времени и до окончания времён!
— Я — потомок вождей нашего народа, пришедшего сюда в древние времена с берегов благословенного богами Нила и основавшего здесь христианское царство Гаога. Солёное море родило наш народ, вскормило его и отправило в самостоятельное плаванье. (Эфиоп, который был судовым врачом на сухогрузе, все уши мне прожужжал о своих могучих предках, и прочей чепухе на африканскую тему. Я почти всё забыл, но кое-что в голове всё-таки осталось).
— Пришлые заставили забыть наши истоки! Но мы вспомним, и возрадуемся… братья, сёстры, товарищи! — ввернул я для проверки незнакомое им слово.
— Люди! Наступают тяжёлые времена! Белые люди зарятся на наши земли, наших женщин и наши богатства, готовые в угоду своим интересам и алчности нас уничтожить, хотят сделать всех нас рабами…
— Наши чёрные братья страдают под их гнётом. С севера, с запада, с юга — отовсюду движутся они, пожирая наши жизни, как злые духи. Но я вернулся, чтобы спасти вас! Я беру на себя высокое звание «Команданте» и обязуюсь защищать свой народ от коварных белых пришельцев и посягательств враждебных нам племён.
На этом я остановился, чтобы перевести дух. Дальше я решил завершить свою речь и доказать на практике, что это не пустые слова. Достав свой рог, я приложил его к губам и, что было сил, дунул в него. Древний рог ещё раз доказал, что был не простым куском неведомого животного. В темноте ночи, под испуганными взглядами огромного числа людей, он словно засветился блеклым белым огнём изнутри, отчего каждая трещинка на его древней поверхности зажила своей особенной, отличной от других трещин, жизнью.
На сей раз, он издал не обычный свой басовитый гул, а что-то похожее на звонкий сигнал начала охоты. Охоты на особо крупных животных. Звук разнёсся над притихшей толпой, поднялся вверх и исчез в черноте звёздной ночи, оставив после себя толпу мурашек, бегающих по коже. Зовя туда, куда вход для смертных был недоступен.
Я скинул с себя перевязь с оружием и всю одежду, кроме шорт. Достал из кожаной сумы кинжал, которым пытались меня убить, и окунул его в парализующий яд.
— Кто хочет убедиться в моей избранности, и кто в этом сомневается?
Толпа заколыхалась, по ней пронесся рокот недоверия и страха, и вперед вышли два человека. Один из них, обвиняющее указав на меня скрюченным пальцем, сказал.
— Он врёт! Это говорю я. Старый шаман Удак!
Второй, среднего возраста негр, с довольно правильными чертами лица, умными глазами и коренастой фигурой, поднял вверх руку и тоже произнёс.
— Слушайте народ Банги! Этот вождь, называющий себя Ваном, по прозвищу Мамба, захватил наши города и разбил армию Верховного вождя Уука. А сейчас хочет захватить трон Верховного вождя больших и малых народов банда.
— Я — бывший младший визирь Масса, что улаживал все споры между вами, удостоверяя право на поединок ядом и кинжалом. Многие из вас видели этот священный кинжал вождя Уука. Вы все знаете старого шамана Удака, так пусть же небо и боги рассудят нас этой ночью, а проигравший навеки сгинет, исчезнув из этого мира.
Вы думаете, я не волновался? Ошибаетесь! На кону стояла моя судьба, а уверенности в благополучном исходе у меня не было. Старинный кинжал действительно был не простым, а яд, которым я смазал его, был мною ещё не до конца изучен.Всегда ведь остаётся вероятность форс-мажора.
Конечно, я принял противоядие, в отличие от шамана, но не всё так просто. И я решил действовать по обстоятельствам. А они пока мне благоприятствовали.
Разожгли костёр. Шаман, раскрасившись в несуразные узоры и нацепив на себя кучу мелких вещей, вроде человеческих фаланг, засушенных тушек летучих мышей, бронзовых тарелочек, висюлек из шерсти неведомых животных и растений, стал метаться вокруг костра, завывая на разные лады, и его вой стал напоминать вой шакала.
Доведя себя до экстаза, он внезапно протянул ко мне свою ладонь, которую я тут же полоснул отравленным лезвием. Через несколько десятков секунд его тело изогнулось, сотрясаемое судорогами. Его корёжило и трясло, на теле выступил крупный пот. Шаман боролся. Он был силён и вынослив, той дикой смесью выносливости и силы, что имеется только у людей, всю жизнь проживших в дикой природе.
Не в силах бороться с ядом, он рухнул на землю, извиваясь в конвульсиях и загребая обеими руками сухую пыль с пеплом пополам. Его лицо искорёжила поистине дьявольская улыбка. Судороги увеличились, и сейчас он дрожал мелкой дрожью, сопротивляясь яду из последних сил.
Через пару минут его силы, как и действие возможного принятого им противоядия закончилось, и он застыл, уставившись открытыми мёртвыми глазами в звёздное небо, отдав свою душу богам в попытках переломить ситуацию в свою пользу.
Ну что ж, это был боец, и я уважал его попытку отстоять свой мир. Но мир должен изменяться, а всё уже мёртвое должно отмереть. Революция ты, научила нас, верить в несправедливость добра. Наступила теперь моя очередь приступить к серьёзным испытаниям.
Я был готов, но не совсем. Шаман навёл меня на похожую мысль. Яд— то был настоящим, да и кинжал тоже. А воля богов для меня была неясна. Что ж, попытка не пытка. А не верить в свои силы нельзя. Жить надо дальше, и жить хорошо. А если суждено умереть, то человеком, на глазах у всех, а не где-нибудь втихаря удавленным или умершим от голода или жажды. Так же, как старый шаман, я стал приводить в себя в экстаз.
Кружась в боевом танце народа банда, я вызывал в своей памяти лица любимых для меня людей, постепенно распаляясь и обращая свое внимание к звёздам. Затем раскрыл свою двойную душу потокам энергии, танцующим вокруг меня. Моя негритянская сущность тут же поглотила пришлую белую душу, и я закружился в диком танце, так естественно и свободно, как и положено было истинному сыну диких африканских саванн.
Когда я полоснул свою руку отравленным кинжалом, я так и не понял. Помню только, как по моей ладони потекла тёплая кровь, и окропила собою выжженную огнём почву и тёплый пепел на ней. В тело проник холод, и оно онемело.
Нет, меня не корчило, мне было хорошо, на моём искаженном гримасой лице появилась блаженная улыбка, и оно разгладилось. Мелкая дрожь сначала пыталась захватить мое тело, но потом убралась, испугавшись силы двойного духа, окончательно соединившегося и превратившегося в невозможно сложную фантасмагорическую конструкцию, трансформируясь в гармонию духа и тела.
Как только это произошло, кровь, лившаяся с ладони, прекратила течь, а я рухнул без сознания, но живой, на землю. Меня сразу подхватили мои воины, и высоко подняв над головами, показали всем присутствующим мою блаженную улыбку торжества на толстых чёрных губах.
— Вождь народа банда, отныне и навсегда Ван Мамба, — торжественно провозгласил в благоговейной тишине Масса.
Двойное кольцо воинов расступилось, выпуская из плена жителей города, и они разошлись по своим хижинам, бурно обсуждая случившееся, перешёптываясь между собой, и удивляясь, в какие странные и необычные времена они живут.
Глава 7 Торговые агенты
Очнулся я резко. В глаза светило солнце, стоявшее уже довольно высоко. Я лежал в одной из городских хижин один. Чувствовал себя я прекрасно, организм, сбросивший с себя стресс в диком танце и переработавший отраву, сейчас работал, как дорогие швейцарские часы, показывая бодрость духа.
Мои движения привлекли внимание охраны. В входной проём быстро зашёл мой сотник Ярый в сопровождении другого сотника Бедлама, незаслуженно мною игнорируемого. Его стоит описать поподробнее. Этот мощный и высокий негр не входил в племя банда, он был одним из беженцев с территории то ли Чада, то ли Судана. Его крупные черты лица дышали угрюмой суровостью, но на самом деле он был довольно добродушен и даже мягок.
Делал он всё не торопясь, стараясь выполнять все распоряжения буквально. Он был единственной опорой для своих многочисленных младших сестёр и братьев, но не прятался и шёл в бой, не страшась возможной смерти. Личного мужества и природной силы ему было не занимать.
Бедламом я его назвал из-за того, что в хижине, где он жил, у него вечно царил самый настоящий бедлам. Как там можно было спать, что-то делать по хозяйству, для меня было загадкой. Звали же его, то ли Бему, то ли Бема. В общем, новое имя Бедлам было ему очень созвучно.
Португалец Луиш выглянул из-за плеча Бедлама, следом за ним стоял Ярый. Сейчас я мог надеяться только на этих троих, остальные либо погибли, либо предали меня. Это было все руководство, что поддерживало меня. Зато и оппозиции у меня в племени больше не было.
Я встал с дощатой кровати, застеленной куском материи, брошенной на клочок сухой травы и пальмовых листьев, и произнёс.
— Всё ли хорошо, мои верные товарищи?