Почти все иностранцы пришли в «белых фраках с иголочки»: и немецкая Азиатская крейсерская эскадра, и североамериканский манильский отряд из трех броненосцев и двух крейсеров адмирала Уинфилда Скотта Шлея. Компанию им составляли два больших французских бронепалубных крейсера из Сайгона и австро-венгерский броненосный. Итальянская малышка «Эльба» смотрелась на их фоне «черной Золушкой».
Свободно разместить весь интернациональный флот в Золотом Роге не получалось. И было решено, что две парадных линии больших кораблей встанут способом «Фертоинг» в Босфоре Восточном. Главная линия, российская, вытянулась от бухты Диомид почти до острова Скрыплева, без малого на четыре мили. Вдвое более короткую линию ностранцев поставили уступом, первыми номерами германцев. Их флагманский броненосный крейсер «Фридрих Карл», под флагом принца Генриха Прусского, стоял практически борт в борт с флагманом генерал-адмирала Макарова «Князем Потемкиным-Таврическим». В кильватер ему вытянулись наши самые мощные, новейшие броненосцы. За немцами расположились американцы, французы, итальянка, и, почти у самого Скрыплева, «Кайзерин унд Кёнигин Мария-Терезия».
«Просвещенные мореплаватели» на русский «праздник жизни» демонстративно не явились. Правда, судя по настроениям в кают-компаниях и тостам в береговых кабаках, от их отсутствия здесь никто особо не страдал. Мебель и посуда целее будут. Не пришли во Владивосток и китайцы, хотя имели вполне подходящий для этого случая «эльсвикский» крейсер. О несостоявшихся союзниках наши моряки тоже не грустили. Тем паче, что для нынешнего китайского «флота» банальный переход корабля из одного порта в другой был известной проблемой.
Ровно в девять утра, когда на палубах, торжественно украшенных трепещущими на ветру флагами расцвечивания кораблей, команды в «первом сроке» застыли в парадном строю, рупора и громкоговорители возвестили приказ Императора по флоту.
Отныне, в ознаменование Шантунгской победы, гюйс на форменках наших моряков будет украшать четвертая полоска. Родная сестра Гангутской, Чесменской и Синопской!
Под гул могучего, троекратного ура, вольно катящегося над бухтами Владивостока, Николай II и Кронпринц Вильгельм поднялись на командирский мостик, выбросившего из широких труб дымные шапки, «Беспощадного». Отдав кормовые, истребитель отвалил от Адмиральской пристани, неся под клотиком фок-мачты штандарты российского Государя и германского престолонаследника. Развернулся вглубь бухты и, вздымая у форштевня пенный бурун, устремился к «рысакам» Егорьева, стоящих с их «каэлками» на борту в едином строю с лайнерами Гвардейского экспедиционного корпуса.
И вот уже рыкнули первыми клубами порохового дыма салютные пушки на борту «Риона». Императорский смотр Тихоокеанского флота начался.
Конечно, посетить сегодня все стоящие в парадном ордере корабли, как наши, так и иностранные, для августейших особ не было никакой физической возможности. Поэтому такой чести среди тех из них, кто стоял на бочках и кормовых якорях в Золотом Роге, были удостоены лишь четыре. «Рион», на котором Императора и Кронпринца встречали контр-адмирал Егорьев со своим штабом и каперанг Плотто с командирами торпедных катеров. Героический «Мономах», командиру которого Николай собственноручно, перед строем, вручил кормовой Георгиевский флаг, заслуженный крейсером-ветераном у мыса Шантунг. Флагман Великого князя Александра Михайловича «Светлана», стоящий под парами почти у самого выхода из Золотого Рога. И, конечно же, самый любимый корабль Императора — броненосный крейсер «Память Азова». Причем двум последним кораблям предстояла сегодня особая роль…
По ходу действа, проходя мимо стоящих в парадном строю крейсеров-лайнеров, истребителей, минных крейсеров и миноносцев, «Амура», «Камчатки» и БЭТСов, царь приветствовал и поздравлял их экипажи через громкоговорители, а в ответ ему неслось с палуб и мачт троекратное, раскатистое «Урр-р-а-а-а…», грохотали салютные залпы, взмывали ввысь ракеты фейрверков.
На «Светлане» собрались почетные «цивильные» гости Смотр-Парада. Российские и немецкие аристократы, предприниматели и банкиры, инженеры и священнослужители, Владивостокский городской бомонд. Здесь также находились специально, по требованию Государя, приглашенные иноверцы, подданные русской короны, которых он пожелал видеть и лично вручить награды. Среди них были купцы Гинцбург и Тифонтай, известный столичный врачеватель Бадмаев, ряд отметившихся своими активными пророссийскими деяниями бизнесменов — китайцев и корейцев.
Потратив на общение с гостями и экипажем «Светланы» на сорок минут больше, чем было запланировано, Государь и Кронпринц вместе с сопровождающими их адмиралом Дубасовым, вице-адмиралами Ломеном, Бирилевым и Тирпицем, прибыли на крейсер «Память Азова».
Там их встречали наместник генерал-адмирал Алексеев, адмирал Безобразов, его однофамилец и дальний родственник — статс-секретарь, князь Эспер Ухтомский, наши и немецкие высокопоставленные моряки, армейцы, а также журналисты и кинооператоры.
Как только истребитель отвалил, на топы стенег взлетели штандарты высочайших особ, и «Память Азова», а за ним «Светлана», тотчас снялись с якорей, и в сопровождении «Беспощадного» двинулись к проливу. Туда, где предстояло развернуться второй части грандиозного военно-морского спектакля.
***
— Мистер Лондон, Джек… — адмирал Шлей, оторвавшись от беседы с офицерами «Висконсина» и своего штаба, окликнул засмотревшегося на монолитный серо-стальной строй русских броненосцев писателя и журналиста.
— К Вашим услугам, адмирал.
— Хотелось бы с Вами переговорить накоротке кое о чем. Не возражаете? Только не для бумаги, конечно.
— Без проблем. Можете на меня полностью положиться.
— О’кэй. Вижу, человек Вы вполне серьезный. Хоть и молоды, но много интересного повидали на веку. Так что, давайте без формальностей, хорошо?
— Буду искренне рад этому, уважаемый мистер Уинфилд.
— И без «мистеров», — старый морской волк оскалился обезоруживающей собеседника улыбкой, — После того, как племянница окрестила псенка Бэком и заставила прочесть пару Ваших последних книг, хотелось бы поговорить с Вами по-простому. Даже, не сочтите за фамильярность, по-приятельски.
Только, предупреждаю сразу, я не поклонник социалистических идей. Хотя, скорее всего, Вы об этом знаете. Но Вас я ни от чего отговаривать не буду. В конце концов, это личное дело. Интерес же у меня к Вам совсем иного рода.
Скажите, мой любезный Джек, почему так вышло, что поехав репортером на войну японцев с русскими, Вы, в итоге, печатали и у нас в Штатах, да, и в иностранной прессе, материалы о войне русских с японцами? И почему сегодня, когда Вы могли бы находиться среди петербургских персон первой величины, пожелали вдруг прибыть к нам?
Жилистый, сухой как дубовый сук, поседевший и просоленный на мостиках старого и нового флотов Америки, адмирал нахмурил итак изрядно изборожденный глубокими морщинами лоб, и вопросительно приподняв правую бровь, уставился на собеседника.
— Не подозреваете ли Вы меня в шпионаже, уважаемый Уинфилд?
— Боже, храни! — расхохотался Шлей, — Ну, что Вы, мой дорогой. Разве в таком случае позволил бы я Вам подняться на борт? Не говоря про мостик? Нет, конечно. Вы — патриот своей страны, в этом я не сомневаюсь.
Просто Вы не в первый раз находитесь здесь, на северо-западе нашего Великого океана. Я тут тоже раньше бывал, еще во время экспедиции Джона Роджерса в Корею. И, откровенно говоря, мне интересно, почему Вы от азиатов, которые нам сегодня весьма важны с точки зрения определения дальнейшей политики на этих берегах, — сделав особое ударение на слове «нам», многозначительно прищурился адмирал, — вдруг перебрались к русским? Посчитали, что они сами и их дела, для американцев будут более… занятны?
— Вам интересно мое мнение, или мои непосредственные наблюдения?
— И то, и другое, естественно.
— Серьезные коррективы в мои рабочие планы внесли сами русские. Когда я внезапно очутился у них в плену. И если бы меня продолжали принимать за англичанина, скорее всего лучшее, чем бы я отделался, была депортация через Европу.
Но, каким же откровением было узнать, что мои рассказы и путевые заметки читают не только в Америке, но и здесь, в России! Для японцев я был лишь в меру назойливым военным репортером. А русские офицеры признали меня в первую очередь, как писателя. И даже сам Наследник их престола!
Признаюсь, это было очень неожиданно, и чертовски приятно. А после того, как мне довелось увидеть их морскую пехоту и казаков в деле, вопрос про кого писать репортажи, отпал сам собой.
— Приятная неожиданность, это всегда хорошо. Жаль, что неожиданности случаются разные, — по-стариковски пожевав губами, задумчиво проговорил Шлей, — Когда Тедди, после всех размолвок, неожиданно вернул меня на действительную службу и отправил вести в Манилу три сильнейших броненосца с крейсерами, я мог бы подумать о приятной неожиданности. Это было за полгода до Шантунга. Все главное «веселье» началось после. Когда вместо простого демонстративного усиления Филиппинской эскадры и силовой дипломатии на месте, в случае если вдруг возникнет кризис, я оказался перед реальной перспективой присоединения к англичанам. А вместе с ними, — к войне японцев против русских…
— Простите… Разве такая вероятность реально существовала, адмирал?
— Знаете, молодой человек, что такое горячие головы во власти? Вижу, Вы поняли. Скажу одно: я, разобравшись на месте в том, что тут происходит, вылил на таковые не один ушат холодной воды. И не оттого вовсе, что испугался, как клевещут на меня нынче некоторые Ваши ублюдочные коллеги по цеху…
Просто, Джек, ответственным людям на вещи надо смотреть реально. Без прорытия канала через Никарагуанский перешеек, нашему флоту драться с первоклассной морской державой, имеющей базы здесь, на северо-западном побережье Тихого океана, нельзя. Хорошо, это поняли в Лондоне. Ни их Гонконг, ни Вей Хай, ни наша Манила, опорными базами быть не могут. Что уж, про Мозампо говорить? Некоторые предлагали сложить все яйца в одну корзину — Сасебо. Вы знаете, чем это для японцев закончилось…
Но я отвлекся. Так, как же Вам удалось подружиться с Великим князем Михаилом?
— Нет, Уинфилд, нет. Дружбой наши отношения я ни в коем случае не назвал бы. Конечно, Михаил Александрович — человек сердечный, отзывчивый и обоятельный. И по многим его более чем откровенным ответам на мои вопросы, в частности, в последнем большом интервью…
— Это, где «Империя наносит ответный удар»?
— Ну, да. Многие, и как я понимаю, Вы тоже, адмирал, сделали вывод о том, что мы с ним сошлись накоротке. К сожалению, или же к счастью, это не так. Дистанция в нашем общении всегда чувствовалась и оставалась. Другое дело, он сам желал предельно точно изложить свои взгляды на природу навязанной его стране войны и дать нелицеприятные оценки роли отдельных конкретных сил в этом конфликте вне дуэта Россия — Япония.
Что до Вашего предыдущего вопроса, должен сказать: я совершенно не сомневаюсь в том, что наши отношения с русскими должны в ближайшие годы быть под пристальным вниманием действительно серьезных и весьма ответственных людей в Вашингтоне. По-моему, взаимные интересы Америки с их страной в потенциале — поистине громадны!
— Получается, что Михаил Александрович Романов действительно считает решение еврейского вопроса в России делом лишь нескольких ближайших месяцев?
— У меня не было и нет ни малейшего повода усомниться в его честности.
— Понятно… — Шлей задумчиво потеребил кончик испаньолки, — Но, смотрите, Джек: похоже, наше подзатянувшееся ожидание заканчивается, «Азов» выходит. Давайте-ка мы условимся: договорим обо всем после окончания парадной суеты. Кстати. Не возражаете, если я представлю Вас российскому монарху?
— Благодарю, адмирал! С удовольствием. Отныне я крупный Ваш должник.
— Ха! Не расплатитесь, юноша, — задорно подмигнув Джеку, адмирал быстрым шагом направился к своим офицерам, прильнувшим к биноклям и монокулярам.
***
Во главе растянувшейся почти на весь пролив колонны кораблей русского флота, стоял крейсер, на кормовом флагштоке которого гордо реял огромный Георгиевский флаг. Крейсер, чье имя было известно всему миру. Крейсер, за кормой у которого осталось больше боевых миль, чем у любого другого русского корабля, участвовавшего в войне с Японией. Крейсер, грот-стеньгу которого украшали 11 Боевых Георгиевских вымпелов…
Стройный четырехтрубный красавец, чей гармоничный, стремительный силуэт не смогла подпортить даже рудневская владивостокская импровизация — баковая и ютовая 35-калиберные восьмидюймовки за массивными щитами, по форме напоминающими те, что прикрывали пушки «Памяти Азова» до его модернизации в Кронштадте.
Корабль, весь облик которого олицетворял сегодняшний триумф военных моряков Российской державы, приковывая к себе взгляды практически всех участников и гостей Смотр-парада. Но для одного из них крейсер-герой был также и зримым доказательством его личного, персонального триумфа. И человеком этим был вовсе не адмирал Руднев. Больше того, он даже не был русским.
Наблюдая за тем, как среди дымных клочьев отгремевшего салюта царь Николай и его немецкий гость поднимаются по трапу «Варяга», Чарльз Крамп, на чьей верфи и был выстроен крейсер — гордость Российского флота, поднеся к глазам небольшой бинокль, украдкой, чтобы не заметили окружающие, смахнул неожиданно набежавшую слезу.
Сегодня пришел тот долгожданный день, когда он с полным основанием может признаться самому себе, что в многолетней, трудной и рискованной игре он выиграл. Выиграл вчистую! Выиграл, дерзко и авантюрно поставив на «зажиревшую, одряхлевшую кобылу», которую год назад мало кто считал фаворитом развернувшейся морской гонки на Дальнем Востоке.
«Можете быть уверены, мистер Крамп, что расширение Вашего участия в развитии мощностей судостроения и судоремонта на территории Российской империи, находит Наше полное понимание, сочувствие и согласие. И Нам желательно, чтобы Вы приняли посильное участие в этом деле не только здесь, на Дальнем Востоке и на Квантуне. У Нас к Вам есть первоочередные предложения относительно заводов у Черного моря.
С Нашей стороны Вы получите полную поддержку. Государственные гарантии под привлечение заемного капитала, льготы на таможне и налоговые. Наши распоряжения на этот счет даны. Прошу Вас ознакомиться у господина Морского министра подробнее…»
И это было сказано царем при ВСЕХ! Даже при немцах. При Берте Крупп и всех этих монстриках из ее окружения. Ну, что же. Значит, у Руднева и в таких вопросах слова не расходятся с делом: «Мы никогда впредь не будем класть все яйца в одну корзину…»
Восемь лет назад многие, даже его собственный сын и будущий наследник дела, отговаривали Чарльза Крампа от борьбы за российский контракт. Слишком холодными были отношения двух стран, и слишком серьезными были тогда проблемы его фирмы в Филадельфии. Конкуренты наступали на пятки, а Морское министерство, явно с подачи Теодора Рузвельта и его ближайшего окружения, начинало уделять основное внимание работе с государственными верфями. Или с теми из частников, кто готов был потакать госзаказчику во всем.
Но Крамп уперся: он решительно не желал ни вводить в управление своей компании «пенсионеров» из числа вышедших в тираж престарелых выпускников Аннаполиса, ни делить прибыль с участливо подсказанными ему «нужными людьми». В итоге, упрямого филадельфийца с лакомыми флотскими заказами стали обходить…
Теперь все многочисленные страхи и треволнения позади. Как и ужасающая тень извечной российской коррупции, растаявшая, как утренний туман, при словах «Государев интерес». Как и огромная, титаническая работа, выпавшая на долю ему и тем из его соотечественников, кто по его дерзкому предложению рискнули, приехали сюда, во Владивосток, почти год назад.
Многие из них нашли здесь, в России, не только заработок, не только новых друзей, но и собственный дом, личное счастье. Да и сам он успел влюбиться в этот красивейший и могучий край, в его спокойных и сильных людей, по достоинству оценив безграничный потенциал имперского Дальнего Востока для делового, сноровистого человека. Вполне сносно освоив русский, он и сам уже подумывал над тем, чтобы перебраться в Россию окончательно.
Поудобней облокотившись на широкий поручень, устроившийся на левом крыле командирского мостика «Светланы» пожилой американец вполне мог позволить себе полюбоваться разворачивающимся перед его взором зрелищем. Зрелищем, в подготовку которого он внес свой вклад, видимый сейчас всем и каждому невооруженным глазом.