Возможно, именно этот его вклад и оказался решающим в наметившемся потеплении отношений между Америкой и Россией, которое сегодня олицетворяет собой прибытие с дружеским визитом отряда кораблей адмирала Шлея…
***
После «Варяга» Император и Кронпринц посетили крейсера «Аскольд», «Громобой» и броненосец «Наварин», где Николай Александрович, после смотра экипажам и короткой поздравительной речи, на прощанье прямо перед строем моряков троекратно расцеловался с адмиралами Грамматчиковым, Рудневым и Беклемишевым.
И вот, наконец, пришла очередь флагмана Флота. На верхней площадке парадного трапа «Князя Потемкина-Таврического» Государя и Кронпринца встречали вице-адмирал Молас и генерал-адмирал Макаров, которого Император немедля заключил в объятия:
— Степан Осипович, дорогой мой, как же я счастлив видеть Вас во здравии!
— Здравия и Вам желаю, Ваше Императорское величество! Полным выздоровлением, правда, пока не похвастаюсь. Но потихоньку ползаю. Костлявая не солоно хлебавши убралась, Вашим молитвам и докторам благодаря.
— Спасибо Вам за все, друг мой. И за этот великолепный смотр-парад — тоже спасибо огромное. Самая эффектная точка в минувших делах Ваших, что только себе представить возможно. Видел я, как англичане у Уайта позируют, французов в Бресте поглядел, но на мой взгляд, — не то. Там картинка. А здесь, у Вас, — настоящая боевая мощь стоит. Огнем провереная. Пусть сегодня весь Мир полюбуется на наших орлов-моряков!
— Спасибо, Государь. Только если бы не разворошили Вы в столице всю нашу косность, не заставили всех крутиться, как знать, как бы еще дело обернуться могло…
— Косность? Степан Осипович, ты это на кого намекаешь? — не выдержав, встрял в разговор горячный Дубасов.
— Ну, уж никак не на тебя, Федор Васильевич. На тебя намекнешь, пожалуй, мигом на дуэльку какую налетишь!
Император и адмиралы немного посмеялись, о чем-то еще накоротке переговорили, после чего Николай и немецкий престолонаследник обошли строй матросов и офицеров броненосца. Но вместо посещения кают-компании, царь неожиданно отозвал в сторону вновь назначенного командира корабля каперанга Семенова.
— Вот что, любезный Владимир Иванович, у меня к Вам и к господам офицерам будет предложение. Время нас поджимает, что скажете, если к столу мы сейчас не пойдем, а я к вам отдельно, послезавтра приеду? На ужин? Федор Васильевич и Всеволод Федорович тоже с удовольствием прибудут. Да и не они одни.
— Как Вам будет угодно, Государь. Мы все на «Светлейшем» будем Вас ожидать с нетерпением. Чрезвычайно польщен и благодарен Вашему величеству за…
— Вот и договорились. И не нужно лишней дипломатии, — Николай тихо рассмеялся, — Но к Вам лично у меня есть еще несколько вопросов, если не возражаете?
— Весь внимание, Государь.
— Как Вы считаете, не пора ли нам обзавестись при Морском министерстве чем-то, подобным пресс-офису, что в немецком статс-секретариате организовал Тирпиц?
— Идея давно витает в воздухе, Ваше величество, только наша общая экономия…
— Значит, Вы это начинание поддержите?
— Безусловно!
— В таком случае, Владимир Иванович, поздравляю Вас контр-адмиралом. Готовьтесь сдавать дела и через недельку отбыть в столицу. Вам лично я хочу поручить это новое подразделение организовать. Нет принципиальных возражений?
Вот и славно, мой дорогой! Сегодня Ваши литературные и дипломатические таланты для флота, и для меня, особо важны. Нужно итоги войны подвести, нужно наше общество в духе понимания насущной важности для Российской империи флота воспитывать. Нужно разъяснительную политическую работу проводить. С Думой, которая будет вскоре созвана, работать, чтоб уяснили там сразу очевидную истину: флот — это самая длинная вооруженная рука государства.
Так что, засучайте рукава. Дел впереди столько, — взглядом не окинешь. Надо будет издавать хорошими тиражами популярную маринистскую литературу, журналы, газету. «Морской сборник» не дешев. Да и хорош он, лишь как флотское издание. А надо для недорослей и юношества что-то популярное придумать, поощрять писательство и иную тягу к искусствам среди наших матросов. Печатать их творчество, если талантливо пишут.
Кстати, еще один маленький вопрос… Вы ведь до последнего времени были здесь старшим офицером, не так ли? Что Вы можете сказать о двух нижних чинах «Потемкина»: Матюшенко и Вакуленчуке?
По выражению лица Семенова было ясно, что командир броненосца ожидал любого вопроса, но только не этого. Однако быстро нашелся, и четко доложил:
— Матроса с фамилией Матюшенко в команде не было к моменту принятия мною обязанностей старшего офицера. Возможно, списан ранее. Разрешите поднять табели и отдельно доложить, Государь. А по поводу Григория Вакуленчука… да, он служит на «Потемкине». Но сегодня к нижним чинам уже не относится.
— Вот как? Интересно, интересно…
— Согласно Вашему указанию, «Приказ двухсот», как у нас его называют. Двести отличившихся в эту войну унтер-офицеров и кондукторов были произведены «за отличие» в прапорщики по специальностям. Григорий Вакуленчук, как раз один из них. Сегодня он содержатель носовой башни главного калибра. Кстати, знаменитый снаряд, что взорвал удиравшего «Ясиму» у Шантунга, был выпущен из его орудия. За что Григорий Никитич и получил Знак отличия Георгиевского ордена из рук Степана Осиповича.
Но, позвольте полюбопытствовать, Ваше величество, почему у Вас возник интерес к этим конкретным двоим нижним чинам?
— Возможно, когда-нибудь и расскажу. Сейчас нам время ехать к иноземным гостям. Солнце клонится, немцы и американцы нервничают, полагаю. Неудобно их заставлять так долго ждать. Особенно, брата и сына германского кайзера. У гросс-адмирала принца Генриха на «Фридрихе Карле», наверно весь лед растаял, и шампанское согрелось, — усмехнулся Николай, — Дайте сигнал Римскому-Корсакову, пусть подходит под трап. И ждите меня к вечерне послезавтра, как договорились.
***
Первый апрельский день прошел во Владивостоке под гром оркестров, грохот сапог и цоканье копыт: Император принимал парад своей победоносной армии. Душевный подъем, как у самих военных, так и у зрителей-горожан, был таков, что даже у склонного временами к цинизму Петровича, нигде не екнуло связать происходящее с памятной ему по нашему времени «шуточной» датой…
По Светланской, центральной улице города, развернув увенчанные ратной славой знамена, чеканили шаг гвардейские батальоны, гарцевали эскадроны и сотни. В их рядах маршировали воины двух вновь сформированных лейб-гвардейских полков, Квантунского егерского и Маньчжурского казачьего.
Перед своим Государем чеканили шаг пехотинцы и пулеметчики — герои жарких битв у Циньчжоу, Дальнего, Инкоу и Ляояна. Гарцевали казаки, отважных рубаки Келлера и Мищенко, неукротимые горцы Сухомлинова. Катились маньчжурские «повелители огня» — конные, полевые и гаубичные батареи. В едином строю с армейцами, гордо пронесли свои Андреевские флаги морские пехотинцы и бойцы флотского бронедивизиона.
А вечером, возле Триумфальной арки, состоялось еще одно торжество, на которое ни о чем не догадывающиеся главные герои, прибыли без всяких задних мыслей — просто прослушать поздравительную речь Государя. И он ее произнес. Правда, никаких особых сенсаций она не содержала. Неожиданность же случилась после. Когда в присутствии российских и иностранных почетных гостей, а также нескольких тысяч воинов армии и флота, Николай Александрович возвел Гриппенберга, Макарова, Щербачева и Руднева в графское достоинство. Генерал-адмирал Алексеев стал светлейшим князем.
На следующий день меди, барабанов и массовки было поменьше: утро Государь посвятил общению с германскими и американскими гостями, лучшими людьми города и гвардейскими офицерами. После чего — большая церковная служба. А ближе к вечеру в сопровождении Великого князя Александра Михайловича, Алексеева, Макарова, Дубасова, Безобразова и Руднева, Николай отправился на «Потемкин».
Там, кроме обещанного ужина в кают-компании, им и экипажу «шантунгского» флагмана, предстояло еще одно торжественное мероприятие: открытие и освящение установленного на фронтальной бронеплите носовой башни броненосца барельефа в честь победы в Желтом море, подарка Дворянского собрания и купечества Первопрестольной…
И вот — ленты разрезаны. В безмолвии замер строй моряков. Изготовились, словно к бою расчеты пулеметчиков, за треногами фотоаппаратов корреспонденты. Порывы ветра нетерпеливо рвут укрывающую червонную медь ткань, и перед Императором, перед моряками и священнослужителями предстает Он.
Воин в сияющих доспехах, топчущий копытами своего боевого коня, поражающий тяжелым копьем прямо в оскаленную пасть, змееподобное, извивающееся тело азиатского дракона. Георгий Победоносец…
Грохочет салют плутонга под баком. Обнажаются головы под звуки гимна. А среди десятков снимков, сохранивших для потомков величие момента, будет один, поистине уникальный. Ибо на нем запечетлено братское объятие русского царя и члена РСДРП…
Этим вечером на «Потемкине» было решено, что вместо четырехдневной поездки в Порт-Артур через Мукден и Ляоян по КВЖД, как планировалось первоначально, царь пойдет на Квантун с эскадрами Безобразова и Принца Генриха. Утром 4-го апреля черно-золотой штандарт российского самодержца взвился под клотик фор-стеньги «Варяга», а на «Аскольде» был поднят флаг наместника.
В итоге неожиданного царского экспромта, вся разношерстная пишущее-снимающая братия журналистов и кинооператоров оказалась «за бортом», будучи вынуждена добираться из Владивостока в Порт-Артур самостоятельно. И лишь для нескольких человек, в том числе для одного североамериканца, было сделано исключение: всем им еще ночью вестовые доставили записки и пропуска за подписью адмирала Руднева.
***
Из Владивостока русская и германская эскадры с августейшими персонами на борту вышли при солнечной погоде с небольшой туманной дымкой по горизонту. В открытом море она практически рассеялась, зато по мере приближения к Цусиме усилился ветер, и начало ощутимо покачивать. Хотя силы шторма он формально не достиг, но волну в Корейском проливе развел приличную.
Тяжелее всего приходилось гвардейцам на крейсерах-лайнерах ГЭКа. Огромные, высокобортные суда кренило так, что интимные воспоминания об этом коротком переходе не случайно стали позже поводом для множества шуток в столичных салонах и на полковых вечеринках.
Миновав Квельпарт в едином походном ордере из трех кильватерных колонн, обе эскадры легли курсом на мыс Шантунг, к месту с географическими координатами той роковой точки на карте, где менее четырех месяцев назад, почти со всем своим экипажем геройски погиб русский крейсер «Витязь».
Виновато плещут у ног Императора холодные, мутные волны Желтого моря. Будто прося прощенья, робко захлестывают на нижнюю пощадку трапа…
Сотрясает небо рокот сотен орудий. Трепещут приспущенные флаги и штандарты. Замерли на палубах в скорбном строю моряки…
И обнажив голову, преклоняет колено перед этими волнами Государь. И бережно принимают они венок живых цветов из его рук. Символ благодарной памяти и скорби русского народа обо всех его осененных ратной славой сынах, навеки оставшихся здесь, в темных, морских глубинах. Обо всех тех, кто положив жизнь «за други своя», за Веру свою, за Государя и Отечество, отстояли честь Великой Родины и нерушимую крепость вновь обретенных ею Восточных пределов…
— По местам стоять! С якоря сниматься!
Снова — вперед! Курс Вест — Норд-Вест. Туда, где их с таким нетерпением ждут…
И вот проступает уже на фоне сизой мглы гористый, суровый берег. А впереди, в туманной дымке справа по курсу «Варяга», с высокой, почти отвесной кручи сверкнуло огнем. Полыхнуло раз, второй, третий. Прокатился над морем рокочущий, низкий гул.
— Утес начал, Ваше величество!
— Вижу, Степан Осипович. И слышу… — Николай на секунду оторвался от бинокля, приветливо кивнув Макарову, — Потрясающе. Все-таки, ни картинки, ни рассказы, не способны передать действительной силы сего грозного зрелища. Как жаль, что мне не привелось побывать здесь раньше.
Приняв эстафету у артиллеристов Электрического Утеса, просверкала оранжевыми сполохами, окуталась дымным облаком Золотая гора. И за ней, почти одновременно, словно единым могучим залпом, от «Варяжского» гюйсштока до левого крамбола, окрасилась проблесками дульного пламени Тигровка, распустились сизые клубы дымов от прохода на внутренний рейд до бухты Белого Волка.
На фоне могучего, громогласного приветствия береговых канониров, жидкие дымки по бортам нескольких канонерок Лощинского, выстроенных под флагами расцвечивания на самой ближней к проходу линии бочек внешнего рейда, смотрелись весьма скромно.
Но флот сказал свое веское слово. В ответ встречающим, загрохотали пришедшие к Порт-Артуру эскадры.
Императорский салют. Тридцать один артиллерийский залп. И прибывшие отвечали крепости вовсе не мелкашками-салютками, а носовыми плутонгами среднего калибра…
К концу впечатляющего военно-морского протокольного мероприятия, голова царя гудела, словно вечевой набатный колокол, а в качестве дополнительного бонуса, ныл и пульсировал под треуголкой старый шрам от японской катаны.
— Ну, Степан Осипович, впечатление такое, будто сам побывал в морском сражении, — попытался было пошутить Николай, когда артиллерийская кантата, наконец, стихла.
— Похоже, Государь, — грустно улыбнулся в ответ флотоводец, — Но только на самое начало боя. Главных-то его звуков сегодня мы с Вами не услышим, и — слава Богу.