— Ой, так вся правда мужская, она только в одном, — чтобы на своем настоять. Или Вы не согласны со мной, любезный Всеволод Федорович? Простите мне мою нескромность, что без представления супруга к Вам дерзаю обратиться, но вдруг, в Вашем лице, найду хоть какую-то защиту от домашнего диктаторства и тирании?..
Так, за легкой пикировкой и шутками, они добрались до кареты. А когда дверца ее, наконец, захлопнулась, оставив потоки дождя, снежную шугу и поронизывающий ветер «за бортом», Петрович поймал себя на мысли, что категорически не испытывает никакого дискомфорта в обществе Кутайсова и его жены. Практически никогда не обманывавшее его первое впечатление уверяло, что перед ним сейчас сидят хорошие, душевные люди, вдобавок давно и искренне привязанные друг к другу…
***
Вместе с дробным перестуком копыт по трехдюймовому дощатому настилу, остался за спиной поскрипывающий напряженными цепями мертвых якорей Николаевский понтонный мост, установленный на штатное «летнее» место четыре дня назад. Позади — рассерженная искусственной преградой, шумит и несет вниз по течению мелкий ледяной окол своенравная, бурная Ангара. Сверху тянется из непроглядных туч мрачный креп дождя, а справа, за туманами, едва видны покрытые редколесьем острова, спасшие тысячи жизней во время огненного шторма четверть века назад…
Наконец, цокот подков сменяется красноречивым хлюпающим чавканьем. И вот он перед ним, Иркутск 1905-го. Губернский город. Здесь все как обычно, как везде в России: в сырость — грязь, в сушь — пыль…
Двухэтажный, каменно-деревянный. Мощным клином вдающийся в крутой речной изгиб. С возвышающейся над всем и вся величественной, русско-византийской громадой Собора во имя Казанской иконы Богоматери. С недотаявшими сугробами по углам дворов и канавам. С широченными улицами — опыт Великого пожара не забыт — из-за проливного дождя представляющими собой грязную, взбитую колесами и копытами бурую жижу. Дерево и камень под ногами — только иногда, на тротуарах вдоль стен домов побогаче, учреждений, магазинов или церквей. На брусчатые мостовые, как в Москвах-Петербургах, да в Варшавах-Одессах, он пока не заработал, как и на рельсовую конку, не то чтобы на электрический трамвай…
«Так, значит, дадим столице Восточной Сибири такую возможность? Дадим!..»
***
«Комитетчики», вполне ожидаемо, приступили к окучиванию Руднева перед самым окончанием обеда у генерал-губернатора. Причем, сделано это было, судя по всему, не без одобрения самого Кутайсова, который с многозначительно-сахарной улыбкой предложил желающим «покурить и поближе познакомиться» свой малый кабинет.
«Нет, не гоголевский персонаж, конечно. На пяток левелов повыше. Но то, что наш Павел Ипполитович однозначно в доле, можно не сомневаться. Только чему удивляться? Пусть мундирец и пехотный, но, как я только что узнал, полного генерала он за службу в Варшаве получил, будучи главным тамошним жандармом. Душа же и образ мыслей у него пожизненно кавалерийские. Тут корпорация-с: шпороносец шпороносца видит издалека и глаз не выклюет. Ладно, посмотрим, как и на чём нас шляхта покупать будет…»
Шутки — шуточками, но насколько конкретно правит бал в высших сферах Империи гвардейское кавалерийское офицерство, служащее ныне и уже отставное, Петрович начал понимать только сегодня. Во многом благодаря человеку, чьи цинизм, самоуверенность и кастовый снобизм причудливым образом органично сочетались с ловким, дерзким умом и деловой хваткой. Человеку, о самом существовании которого он попросту не знал до «залета» в прошлое на сто двенадцать лет. Вернее, с подачи историков-беллетристов, он проходил в памяти по статье «Безобразовская шайка», в некой безлико-хищной массовке.
Почему Петровичу сразу показалось, что первым номером в связке «Безобразов-Вонлярлярский» идет именно потомок знатного «смоленского полонянина», перешедшего на цареву службу после возвращения многострадального города под русский скипетр Алексеем Михайловичем, он так и не понял: не раз выручавшая интуиция не подвела и сегодня. Однако, факт: реальным мозгом и главным генератором идей этой парочки в плане бизнеса, оказался вовсе не Безобразов, а Владимир Михайлович Вонлярлярский…
***
Но прежде чем продолжить рассказ «Об удивительных приключениях и встречах графа Р. в губернском городе И.», стоит повнимательнее рассмотреть группирующуюся вокруг царской семьи верхушку госэлиты Российской Империи. Все эти «свиты, высшие светы и сферы», чье более современное определение «ближний круг первого лица», в принципе, не меняет сути явления: это относительно узкая группа особо приближенных, доверенных персон, тактильно связанная с сюзереном, исполняющая его личные указания и обслуживающая его человеческие интересы. А также, в той или иной мере способная влиять на принимаемые им решения.
Во времена двух последних царствований этот обособленный мирок состоял из нескольких укрупненных страт, но прежде всего, нужно дать краткую характеристику двум ее важнейшим составляющим, широкими мазками, для общего понимания типов личностей с которыми Рудневу предстоит иметь дело.
Оставим при этом в стороне высшее гражданское чиновничество по самих господ министров включительно, так как при всей кажущейся «всесильности» даже таких знаковых фигур, как, например, Витте, Коковцов, Плеве, Столыпин или Победоносцев, «шпаки», по большому счету, были всего лишь исполнителями высшей воли Государя. А через него — и того самого «ближнего круга», прежде всего многочисленной царствующей Фамилии и «дружины ея», — касты гвардейского офицерства, выходцы из которого стабильно заполняли большинство высших постов государственных и территориальных администраторов.
На самом деле, это не удивительно: фактически, Россия была ВОЕННОЙ империей. Строительство ее именно как военной державы было неизбежным следствием стратегии выживания единого государства в тех географических и геополитических реалиях, от которых наша страна объективно не могла уйти ни тогда, ни поныне. Но в отличие от сегодняшнего дня, в начале ХХ-го века поле выбора персоналий для высших госпостов ограничивалось сословным, средневековым механизмом, в критический момент истории искусственно тормозившим эффективность и конкурентоспособность государственной машины.
От «дружины» ближе всего стояли к царю представители кавалергардов, кирасир и конногвардейцев. Используя аналоги из феодальной эпохи — тяжелой рыцарской конницы. «Кавалеры», «латные кавалеристы», избранные в «царский полк» сливки поместного дворянства. Чтобы уяснить это, достаточно знать, что Министрами Двора, а это — де-факто главный пост в министерской иерархии, в последние три десятилетия существования Империи были граф Воронцов-Дашков и барон Фредерикс, чьи цветущие годы прошли на службе в гвардейской тяжелой кавалерии.
Пара «штрихов к портрету»: о том, почему именно «сливки» и кем «избранные»… Юному корнету для выхода в полк гвардейских кавалергардов, конногвардейцев или кирасир из славного своим цуком Николаевского училища, необходимо было во-первых, получить одобрение своей кандидатуры от полкового офицерского собрания, а во-вторых, за личный счет представить двух строевых коней, соответствующих общему полковому экстерьеру. Переводя на аналогии дня сегодняшнего — подогнать новые «мерс» и «бэху» топовых моделей. Кроме того, ему предстояло потратиться на шесть комплектов формы для самого офицера, включая шлемы и кирасы, отделку которых можно смело отнести к области ювелирного искусства, и четыре — конской сбруи с седлами. Понятно, что такие юноши были не просто «золотой молодежью» своей эпохи, а «золотой молодежью в квадрате» — отпрысками знатнейших и богатейших дворянско-помещичьих фамилий.
С учетом того, что последнее столетие правления династии Романовых русскими царями становились люди западноевропейских, преимущественно германских кровей, их приверженности к рыцарской кавалерии удивляться не приходится. Это же генетическое. Латная конница для них — главная защита и главный военный аргумент! Нет, вовсе не всесокрушающая артиллерия, не грозная и стойкая русская пехота, не лихие легкие кавалеристы — рубаки-казаки или «скопированные» с поляков и венгерцев уланы и гусары, не новомодное детище Петра — флот, наконец, а именно тяжелая латная конница — наше ВСЕ! Но почему!? А вот потому что. Так исторически сложилось, короче. Самое место поставить «веселый» смайлик…
В итоге получалось, что даже офицеры-дворяне, выходцы из всех прочих частей вооруженных сил, в карьерном отношении оказывались в проигрышной позиции перед своими визави, чей жизненный путь начинался под знаменами гвардейских полков тяжелой кавалерии. Ведь именно они пользовались особым доверием и благоволением своих августейших шефов, прекрасно знавших каждого из них лично. А если к этому добавить еще корпоративную круговую поруку, то доминирование в верхах бывалых усачей-шпороносцев вполне объяснимо.
В конечном счете, оно сыграло крайне деструктивную роль в судьбе страны…
Справедливости ради, стоит заметить, что пушкинский ярлык «дикого барства» ко всем этим офицерам был уже неприменим. Среди них было много людей образованных, талантливых, одаренных, имеющих патриотичный, государственнический взгляд. Но их умственно-психологическая зашоренность и высокомерный снобизм «касты избранных», накладывающиеся на постепенную моральную деградацию «сфер», как и любого иного закрытого, элитарного сообщества с течением времени, были налицо. Гибель Российской империи это не столько результат роковых ошибок последнего самодержца, сколько неспособность правящей верхушки «найти себя» в стремительно меняющемся мире и, перед лицом грозной необходимости, царя «поправить». Поэтому Ульянов-Ленин, начертав знаменитое «верхи не могут управлять по-старому», был абсолютно прав…
Правили же бал в высшем свете царской России представители многочисленной императорской Фамилии. При этом необходимо четко разделять семью самого Государя и почти весь остальной сонм Романовых, за исключением, пожалуй, брата и сестер царя, великих князей Сергея Алексаендровича и Александра Михайловича, а также Эллы — старшей сестры Аликс — Великой княгини Елисафеты Федоровны.
Для такого взгляда на представителей Правящего Дома достаточно веских причин. Первая из них связана с подкатившей к моменту восшествия на престол Николая II, «Великокняжеской эпидемией». Попросту говоря, к концу 19-го века имеющих право на трон Великих князей и княжон расплодилось столько, что постоянно сдерживать в узде страсти и амбиции своих фрондирующих родичей неконфликтному и по натуре мягкому царю было едва ли возможно.
Часто там, где его отцу, решительному и суровому по отношению к строптивости родственников, обычно хватало одного грубого окрика или удара по столу кулаком, своими тактичными увещеваниями Николай только загонял вспыхивающие семейные конфликты «под спуд». Но для того только, чтобы со временем столкнуться с очередными жестокими рецидивами.
При этом нужно заметить, что первый пример открытого неповиновения Николаю, подала перед всеми остальными Романовыми его же собственная мать! А как еще можно расценивать ее демонстративный отказ принести присягу сыну, как новому Императору-самодержцу? И он это публичное унижение проглотил. Дальше — пошло-поехало…
Каждому третьему молодому Великому князю хотелось жениться по любви. Что, естественно, грозило неравнородным браком, великосветским скандалом в масштабах всей венценосной европейской знати и позором Русского царствующего Дома.
Каждой второй великокняжеской «ветви» Романовых, особенно Владимировичам и Николаевичам, по мере рождения у Николая II и Александры лишь очередных дочерей, представлялось, что «Аликс не способна дать России наследника» и «надо неправильную Семью поменять на правильную». На семью кого-то из сыновей Николая Николаевича-старшего или Владимира Александровича. Их-то жены «мальчика непременно родят».
Все эти мерзкие шушуканья и перешептывания по углам великосветских салонов, попритихшие было с появлением на свет Цесаревича, тотчас же превратились в злобное змеиное шипение, как только в узких кругах прозвучало страшное слово «гемофилия». Наименее кровожадной была идея подкинуть Николаю всемирный перечень государей и их жен, коих мужья по разным поводам в свое время упекли в монастыри…
Так стоит ли удивляться тому, что в нашей истории Александра Федоровна, задолго до возникновения «распутинщины», уже на дух не переносила большинство Романовской семейки? Трусость, обман и предательство родни окружили их с Николаем не в 17-м году, а намного раньше.
Один лишь пример Николая Николаевича-младшего, будущего творца катастрофы русской армии в первые месяцы Великой Войны, человека, в чью воинскую доблесть и личную храбрость царь наивно верил, чего стоит! Вместо принятия в 1905-м году высших полномочий военного диктатора-усмирителя, Николаша с револьвером в руке заставил растерянного племянника отречься от основ самодержавия: принять диктат бунтовщиков и согласиться на созыв законотворческой Думы.
И пусть историки пишут, что его склонный к неврастеническим истерикам дядюшка, дескать, лишь угрожал самоубийством. Кто знает, что могло бы случиться, прояви Ники «непреклонную волю», которой так ждала от него в критические моменты жена, а вместе с ней, урожденной немецкой принцессой, и вся вменяемая, более чем стомиллионная Россия? И на кого в таком случае мог быть направлен ствол великокняжеского нагана?..
При всем при этом, каждому первому из глав четырех великокняжеских ветвей представлялось, что содержание его семейства от казны маловато, а посему тот род войск, шефом которого он «по праву рождения» состоит на высшей, но безответственной по существующему законодательству должности генерала-инспектора, есть его персональное поле для кормления. Так же «по-хозяйски» вел себя по отношению к флоту и формально бездетный, но любвеобильный генерал-адмирал Алексей Александрович. Возможно, лишь чуть более вызывающе и эпатажно.
Демонстративное, наглое крысятничанье из казны посредством заказов кораблей и гаубиц «системы Кшесинской» у узкого круга инофирм, удовлетворяющих «стандартам» великокняжеского финансового сервиса, или обычной логикой не объяснимая, десятками лет тянувшаяся зависимость всей русской кавалерии от монополизма частных задонских коннозаводчиков, вызывали лишь презрительную ухмылку у западных журналистов.
И форменно бесили русское офицерство, как и все прочее образованное сообщество, критически роняя в его глазах как престиж власти в целом, так и самого царя, в частности. А ведь известно, что в России от неуважения к самодержцу наиболее активных слоев народа до цареубийства, дорожка не очень длинная…
Вот такими жизненными установками и повадками, в самом первом приближении, обладало то высшее общество, государственная элита, среди которой Рудневу предстояло вращаться как генерал-адъютанту Государя Императора, герою минувшей войны и лицу, облеченному ответственностью за строительство современного флота. И как, с некоторых пор, — графу и просто весьма состоятельному человеку.
И все бы ничего — ведь наивным и доверчивым простачком Петрович не был — вот только с какими восхитительными типажами ему предстоит иметь дело, он до недавнего времени еще до конца не осознал. Как было сказано, товарищ был мореманом, посему хитросплетения интриг и интересов камарильи, перманентно дерущейся за «влияние на царя», а точнее — за собственный кусок власти, его не интересовали в принципе. А страсти там кипели нешуточные, взять хотя бы, к примеру, «теплые» отношения двух богатейших помещичьих семейств — Юсуповых и Воронцовых-Дашковых.
Увы, до недавних пор его познания на эту тему исчерпывались воспоминаниями о фильме «Агония» по мотивам романа Пикуля, где кто-то из князей Юсуповых, то ли по жизни слегка чекнутый, то ли «голубой», участвовал в убийстве Распутина…
В результате, положа руку на сердце, он сам себе признавался, что к вступительным экзаменам в такой «университет» не готов совершенно. Однако, время тянуть первый билет неумолимо приближалось…
***
Когда все трое устроились в покрытых натуральными мехами кожаных креслах вокруг курительного столика, двумя ножками стоявшего на краю огромной медвежьей шкуры с оскалившейся огромной головой — шедевром таксидермии, дорабатывавшей свой век прикаминным ковриком, на несколько мгновений установилась тишина. Визави графа Руднева со знанием дела выбирали себе сигары, а он их обоих внимательно рассматривал, готовясь к неизбежной интеллектуальной схватке. Как говорится: Ave, Caesar, morituri te salutant!
Увы, куча его знаний из будущего была сейчас абсолютно бесполезна, ибо про жизнь и повадки «рядовых членов» русского высшего света Петрович на самом-то деле не знал ни черта! Они его попросту никогда не интересовали. Поэтому единственной играющей стратегией в данной ситуации, для него было как можно меньше говорить и побольше слушать. А еще — периодически таинственно и многозначительно улыбаться. Трехорловые эполеты и ореол воинской славы должны, по идее, помочь «сойти за умного». Но сначала хорошо бы врезать им по больному месту, конечно, если повод дадут…
— Вы разве не курите, Ваше сиятельство?
— Бросил во время войны. Было чем взбодрится без сигар, Александр Михайлович. И, пожалуйста, господа, прошу вас, давайте без чинов и титулов. Мы уже вполне знакомы, так что — будьте проще и люди к вам потянутся, как говорится, — Руднев улыбнулся самой обворожительной своей улыбкой, примерно такой, на какую однажды купился командир «Тэлбота» кэптен Белли, — Договорились?
— О! Примите нашу искреннюю благодарность за столь великодушное и дружеское расположение к нашим скромным персонам…
— Хм… Да, полноте, любезный Александр Михайлович, про скромность-то мне говорить, — в только что доброжелательном, теплом взгляде адмирала внезапно блеснула хищная искорка, мгновенно полыхнувшая огнем холодной ярости, — Тут воюешь-воюешь, полтора года почти людей в парусину шьешь, да за борт с баластиной на ногах спускаешь, а почему? За что? И кому благодаря, спрашивается!?
Чьей такой персональной… скромности?
Не угодно ли вам, господа, будет узнать скромное мнение русского ФЛОТА по сим скромным вопросам, а?..
Вся эта кровь — итог «виртуозности» нашей дальневосточной политики и ангельской «умеренности» коммерческих интересов в корейско-маньчжурских делах. Или думаете, господа, что на флоте и в армии не идут разговоры о том, что некие скромные персоны в неком Особом комитете, убедив в своей правоте Государя, неуемной рьяностью своею и торопливостью всю эту бойню спровоцировали? Причем, в тот именно момент, когда ни флот, ни армия наши, к войне не были готовы…
Что-то не испугались, Александр Михайлович, самураи «одной мимики» нашей, о чем Вы Государю вещали. Когда бы удалось изловчиться, да протянуть без драки еще год-другой, достроили бы свои новые броненосцы мы, а англичане с германцами в клинч вошли из-за Новеллы к кайзеровскому Закону о флоте. И все. Сказочке — конец! Хотелось япошкам повоевать, — да расхотелось. И боязно, и Лондон не велит-с…
Только не надо ТАК на меня смотреть. Если не я, то кто вам, ввязавшимся в большие политические игры, всю правду в глаза выскажет, господа? А это вам не скачки в манеже. Ошибки политиков, они пострашнее будут, чем ошибки врачей или офицеров. Врач не доглядит — и одна жизнь загублена. Офицер спасует или даст врагу себя обмануть — сотни, тысячи погибнут, может быть десятки тысяч. Но если ошибется крупный политик — могут запросто умереть сотни тысяч и даже миллионы…
Я знаю, что победителей не судят. Тем более сам в судьи не набиваюсь. И все это говорю вам вовсе не из моего личного желания. Как я выяснил из недавнего разговора с Государем, в котором он прямо спросил, почему во время нашей прежней встречи я был холоден в отношении к вам лично и к вице-адмиралу Абазе, кто-то из вас поинтересовался у него об этом. Поэтому сейчас, как и Его величеству, высказываю свое мнение вам прямо в глаза, без околичностей.
Ежели сказанное сочтете за несправедливую обиду, не обессудьте, господа, — можем не продолжать. Но ежели вы меня услышали и поняли, сделав верные выводы на будущее, давайте уж перейдемте к делу. Я ведь догадываюсь, что интерес у вас к моей персоне не праздный. Не так ли?
— Вот так знакомство у нас получается. Сначала обвинили во всех смертных, а после сразу, да быка за рога!? Дайте хоть дух-то перевести, Всеволод Федорович, — вымученно улыбнулся Вонлярлярский, потрепав по колену все еще сидящего истуканом, потерявшего все свое красноречие Безобразова, — Неужели Вы думаете, граф, что легко осознавать, как эти желтомазые макаки нас тогда переиграли, словно каких-то безусых корнетов?
Но, согласитесь, ведь не только одного нашего Комитета в случившемся несчастии вина! Разве министерство финансов не тратило деньги на Дальний, вместо укрепления Артура? А господа с Певческого моста, прозевав англо-японский пакт, подсуетились ли с галлами и германцами, дабы поиметь нечто подобное? И не они ли прохлопали франко-британское «Сердечное согласие» год назад? Не наш ли военный министр, побывав в Японии, заверял Императора в том, что Япония напасть не готова и не желает войны с нами, посему наша армия на Дальнем Востоке и в Маньчжурии дальнейшего увеличения не требует? Наконец, не адмирал ли Алексеев, своим демонстративным выходом к мысу Шантунг в боевой окраске и с миноносцами, добавил последнюю каплю?..
И разве здесь, в Сибири, на том самом месте, которое нам указал Государь, мы с Александром Михайловичем не сделали всего, что было в человеческих силах, дабы хоть как-то искупить нашу вину перед ним и Отечеством?
«Так, удар поддых прошел. Оскорбленного достоинства из себя господа хорошие не собираются корчить. Оправдываются. И это хорошо. А теперь, когда мы разобрались кто сверху, а кто в партере, можно их и послушать…»
— Куда деваться, времени у нас не так много. Через час должно местное купечество нагрянуть, мне с этими господами необходимо очень важные вопросы обсудить. Как вы знаете, готовится строительство в Иркутске, а затем и в Красноярске, ряда новых заводов по профилю Морского ведомства. Сегодня это мое главное мероприятие…
— Конечно, конечно! Мы все это понимаем.