— Ты чего придуриваешься — Степанов! Я уж подумала и правда что то серьёзное… Я серьёзно посмотрел ей в глаза:
— Если и есть что то серьёзное — так это мои к тебе отношения! — что то понесло меня не туда… А, впрочем — почему не туда? Союзник в женском лагере, да ещё и начальник, хоть и маленький — непременно пригодится. Со стоном поднялся с кровати, чуть повернув в её сторону распухшее ухо, которое и было тут же замечено…
— Бедненький… — староста осторожно прикоснулась к нему — больно?
— Больней всего для меня твоё невнимание… — тяжело вздохнул я.
Глаза старосты от изумления стали как блюдца, а когда до неё дошёл смысл — залилась краской во всё лицо.
— Что за глупости ты говоришь… — прошептала она растерянно, пряча от меня свой взгляд. Я придвинулся к ней ближе; чуть наклонился:
— Мне будет довольно лишь твоих редких ласковых взглядов в мою сторону… И положил руки ей на плечи… Девушка вздрогнула; взгляд беспомощно заметался по сторонам, ища и не находя поддержки…
— Я пойду… Нас могут увидеть… — отстранилась она. Вздохнул тяжко:
— Ну почему я такой несчастливый — ответь мне, Танечка?…
— Я скажу классному руководителю, что ты сильно болен… — бросила староста на ходу, спешно удаляясь из спальни. Неплохо. И убедительно. Девочка не ожидала от меня, прежнего, такого, но теперь она мой союзник. Надеюсь… Так: а теперь надо срочно принять душ…
Дождался, когда все, после перемены, разойдутся по классам и, словно раненая птица, осторожно понёс своё тело с четвёртого этажа на выход. Дежурный, на выходе из здания, критически окинул меня; презрительно хмыкнул, но ничего не сказал… Ни у пусть — хуже было бы оправдываться: почему я не на занятиях… До котельной, расположенной в самом углу обширного двора, дошёл словно под прицелом: спину "сверлили и жгли" взгляды их окон школы! А может показалось? Дошёл до массивной железной двери. Собрался с духом. Постучал…
Не расслышав знакомого — Войдите…, или чего то подобного, рванул дверь на себя. Она, вдруг, открылась довольно легко и без скрипа. Значит уход за ней присутствует! А это мне о многом говорит! Вошёл; пригляделся, проморгавшись, со свету… Ну что ж — типичный филиал "преисподней": довелось побывать в таких и не в одной. И даже поработать — по профилю. Истопника-кочегара. В далёкой юности…
Полумрак; тусклая лампочка освещает желтоватым, рассеянным светом деревянный стол со скамейкой… На противоположной стороне от двери — два длинных (похоже от паровоза) котла. С дальней стороны отходят толстые трубы: проходят вдоль всей стены и выходят наружу. Котлы покоятся на кирпичных квадратных коробках, в которых раздражённо гудит пламя. Дверцы, наподобие тех, что имеют паровозные топки, закрыты, но сквозь щели видно пламя внутри топки. Возле одной и топок — железная тачка, с лежащей в ней совковой лопатой. И правильно: здесь все свои и к чему катить пустую тачку в склад с углём, открывший свою тёмную, жадную пасть слева в стене…
Зачем ходить туда-сюда зазря: надо уголька подбросить в одну из топок: подошёл к тачке; прикатил её к угольному складу; накидал уголька и к топке. Дёрнул за рычаг — дверцы распахнулись: кидай в распахнутую пасть столько, сколько нужно! Накидал — закрыл дверцы… А тачка пусть постоит до следующей ходки… Не эстетично? Зато практично… Все эти мысли промелькнули в голове, пока окидывал быстрым взглядом незнакомое помещение — привычка! И только после этого обратил своё внимание на сидящего за столом истопника. М… да…! Колоритный, я вам скажу, тип! А исходя их этого и нужно строить с ним наш разговор. Главное — удивить и заинтересовать…
— Здравия желаю господин капитан! — вытянулся в струнку…
— Ты ничего не перепутал парень? — хрипловато и настороженно спросил, сидящий за деревянным столом, колоритнейший тип. Лет под тридцать пять-сорок: сразу видно — военная косточка, причём дореволюционная; мрачен и небрит, но за собой следит, вернее приглядывает время от времени… И что характерно: признаков борьбы с зелёным змеем не наблюдается! А на такой должности — сам бог велел! Однако — нет. И взгляд: равнодушный, но не потухший или злобный…
— Виноват, товарищ полковник — не разглядел сослепу! — вытянулся ещё сильнее — разрешите обратиться? Сидевший хмыкнул; уголки губ чуть дрогнули; глаза загадочно блеснули в полумраке:
— Ну… раз вошёл, хоть и не званный — обращайся… — буркнул он…
— Разрешите воспользоваться вашим душем для проведения лечебных мероприятий? Возникшие при этом неудобства обещаю компенсировать! — выпалил я. Брови истопника удивлённо приподнялись:
— Лечебные? — удивился. Я выпалил, перекрикивая гудящее пламя:
— Так точно — лечебные! — ответил почтительно — придурковато.
Хозяин "преисподней" заинтересованно склонил голову на бок, разглядывая меня, словно диковинку какую то заморскую…
— А чем компенсируешь? — в голосе послышались весёлые нотки.
— Бутылкой коньяка "Шустовский"! — выпалил я — правда не за один сеанс лечения… Ухмылка разрезала каменное лицо истопника:
— А деньги то у тебя есть на ТАКОЙ коньяк? — весело ухмыльнувшись, поинтересовался он. Я ответил, прямо глядя ему в глаза:
— Если я сказал — я слово своё держу! Истопник хотел сказать ещё что то весёлое, но, наткнувшись на мой взгляд, ответил:
— Ну… — раз у тебя всё так серьёзно — прошу. На процедуру… И махнул рукой в правую, от котлов, сторону. Огороженный деревянными досками четырёхугольник. Думаю — там всё как везде: комнатушка без крыши разделена пополам — раздевалка и душ. Так и оказалось. И что хорошо — полы деревянные и решётчатые. Разделся… А душ: он нисколько не изменился до наших дней, разве что краники у нас стали изящнее и пимпочки всякие добавили для эстетики. Но здесь её, пока нет: два крана по бокам смесителя; длинный "гусак" трубы вверх, загнутой к купающемуся и набалдажник с дырками сеточкой. И трубы, что удивительно, покрашены, хотя так и нужно, но такое далеко не везде…
Странный парень… — подумал истопник, глядя на душевую и прислушиваясь, сквозь гудящее в топках пламя — что у него там за лечебные процедуры? Наврал, наверное… Но как он угадал про капитана? И про полковника??? Засланный казачок? Кем??? Лицо мужчины нахмурилось, закаменело; тело напряглось, как перед броском: в такую минуту этому человеку лучше на пути не вставать — сомнёт, раздавит!
Да нет… — истопник расслабился — не та я персона, чтобы ко мне кого то подсылать, да ещё пацана, да ещё с таким подходом… Лицо расслабилось; память услужливо стала листать страницы прежней жизни:
Сын приказчика одного из небольших магазинов в Москве… Отец, каким то чудом зацепившийся за место приказчика в этом магазине, хотя до этого пришлось поработать и мальчиком на посылках и учеником… А потом — уже в приказчиках, хозяин предложил: вкладывай свою зарплату в дело! Вложишь 50 процентов от стоимости магазина — будешь младшим компаньоном. 70 процентов — полноправным компаньоном по прибыли, а выплатишь всё — сам станешь хозяином! Вот за это и ненавидел отец Николая — люто ненавидел первую революцию, впрочем как и хозяина! Горбатился, лебезил; унижался перед покупателями ради даже малой прибыли. Почти всю свою зарплату вкладывал в магазин! Семья хоть и не впроголодь жила, но цену знала каждой копейке. И осталось то приказчику всего-ничего: десять процентов до полной стоимости выплатить. Месяц, ну два… Два месяца!!!
И тут грянула первая революция — февральская! И хозяин — гореть ему в аду и жариться на сковородке без масла, взял и продал все магазины — сразу! И его отца магазин — ну почти его… — тоже продал! А когда отец показал новому хозяину бумагу с договором с прежним хозяином, новый только рассмеялся: договор то был и на бумаге, но юридической силы не имел — не был заверен у нотариуса! Но не врал бывший хозяин и не обманывал своих работников — отец сам знал двоих приказчиков, выкупивших, таким образом себе магазинчики! Да вот только когда началась эта проклятая революция, хозяин решил: своя рубашка ближе к телу! Да и продавал он, видимо не дорого, раз сумел продать всё и сразу! Потому и выгадал: если бы доли всех учитывал — получил бы намного меньше и продал ли — кому нужны компаньоны?
С договором этим: когда отец робко намекнул: У нотариуса бы заверить? — хозяин сказал только: Ты что — слову моему не веришь? — и потянул к себе бумагу с договором. А отец испугался: так не только работу потерять можно, но и репутацию: ославит хозяин — учеником приказчика не возьмут! Потому и замахал руками — не сомневаюсь, конечно! На том и остановились, к обоюдному согласию…
А сын, в это время воевал на фронте. Как закончивший реальное училище — отец на учёбу денег не жалел, потому и доля в магазине росла медленно, сразу же был отправлен из вольноопределяющихся в школу прапорщиков. Закончил с отличием: отец ещё в детстве приучил к тому, что если взялся за что — делай как следует! Вот он и делал: и учился и воевал… Прапорщик; подпоручик; поручик; штабс капитан — перед отставкой по ранению и полном развале армии и фронта… В 18 году, не в силах видеть и терпеть то, во что превращается армия — подал в отставку. Приятели посодействовали — вышел в чине капитана. Вернулся к родным — в Тушино, а там… Отец в расстроенных чувствах: без собственного магазинчика и без работы. Новый хозяин посмеялся над работником, да и уволил — от греха подальше. В своем праве… Так и начали "новую" жизнь: жили с огорода, да отец приторговывал — по старой памяти: здесь купил подешевле — там продал подороже… А сын сопровождал в поездках — время наступило суровое… Тут и нашли его красные товарищи… Нашли и предложили нехитрый выбор: или ты воюешь на их стороне против врагов советской власти, или поставим к стенке, как контру, а прежде — родителей твоих кончим… Так что выбор был небольшой. Пошёл воевать… За красных…
Сначала командир роты… Быстро получил батальон, а потом и полк. Всякое было — что греха таить: и наступали и отступали… И мародёрничали, но понемногу и экспроприацией продовольствия занимались… А чем бойцов кормить? Тем что давали вороватые интенданты? После очередного скандала с рапортом вышестоящему начальству, приятель из штаба дивизии предупредил: уймись! Ничего не исправишь, а вот на себя беду накличешь: есть уже на тебя две анонимки! Давно бы уже расстреляли как саботажника и контру, да воюешь очень лихо… Он и унялся — жизнь то одна. Но старался быть честным: и с самим собой и с сослуживцами и подчинёнными… Воевал аж до 24го года. Потом враги закончились и его начали выдавливать из армии: сначала в другой полк; потом на батальон… Он был одиночкой — ни к чьей группировке не примыкал: просто служил новой Родине. Хорошо служил, но этого оказалось мало! Когда перевели на роту — подал рапорт. Выперли мгновенно, правда дали небольшую сумму на обустройство. И снова — родное Тушино и постаревшие родители… Отец стал закладывать за воротник и хозяйство, считай, на матери держалось. А тут сын заявился: живой и почти здоровый — пара пулевых отметин и сабельный шрам на плече не в счёт… И зажили новой жизнью. Он пристроился в это заведение на должность сменного истопника: зарплата маленькая, а работа грязная и тяжёлая и директор не сахар! Но выдержал и себя показал: раз, два отдежурил за сменщика пьянчугу, а потом предложил своего батю в сменщики: я, мол всё равно здесь постоянно, так зачем мне чужой? А понадобиться куда — батя отстоит, не напортачит! Директриса подумала и согласилась. Так и стал работать… А что: еда три таза в день бесплатно, да ещё преподавательский паёк директриса выдавала за хорошую работу… Крыша над головой есть; зарплата двойная — жить можно. А что жизнь так сложилась — ну так… — как говорит маменька: На всё воля божья… Не принято говорить такое в Стране Советов, но ведь маменька же не кричит во всё горло — жизнь прожила не простую; понимает что можно, а что нельзя!
Парень, тем временем, закончил свои "лечебные процедуры" и вышел из душевой, прекратив тягостные воспоминания не самых лучших последних лет. А ничего так паренёк справный — не рохля какой-нибудь. Подошёл попросил: можно немного позаниматься? А мне что — жалко — разрешил… И самому интересно — чего он ещё отчебучит? Парень начал делать сначала странные, плавные движения руками, а потом, морщась иногда и движения телом: повороты: наклоны… Что то похожее на японскую борьбу дзю-дзюцу, как её называл его однополчанин, ещё тогда в империалистическую. Сам занимался и его приохотил. Вроде бы и похожа, а вроде и нет, хотя может это в медленном исполнении? Паренёк закончил; сунул полотенце в сумку; стал одеваться. Пригласил его к столу: как то негостеприимно, да и любопытство разбирает — что же это такое он делал? Паренёк подошел; задержался перед столом, прежде чем сесть. Нормальная реакция молодого мальчишки перед взрослым. Вот только глаза паренька…
Холодный, внимательный взгляд, цепко окинул истопника. Знакомый взгляд человека, прошедшего не один бой; убивавшего врагов и не страшащегося Госпожи Смерть. Правда, паренёк улыбнулся открыто и взгляд исчез. А может просто показалось? Встал из-за стола; протянул первым руку. Парень не чинясь — протянул в ответ свою. Как равный.
— Николай Ефимович Дергачёв… — представился истопник.
— Михаил Васильевич Степанов — представился я.
— Ну садись, Михаил — чаёк погоняем с вареньем. Очень полезен чаёк после бани то… — почему то по-крестьянски продолжил разговор хозяин и увидев еле заметную усмешку исправился — присаживайся: в ногах правды нет… И скажи мне, Михаил: откуда деньги на коньяк возьмёшь — дорогая это компенсация получается… Я пожал плечами:
— То моя забота Николай Ефимович… Одно скажу сразу — не с воровства будут деньги, это точно!
— Ну раз так, тогда, извини, ещё вопрос? Почему ты меня назвал сначала господин капитан, а потом товарищ полковник? — настороженно глядя мне в глаза спросил истопник.
Глава вторая
Орлёнок учится летать…
Я объяснил истопнику почему так к нему обратился: судя по его возрасту он попал на германский фронт в 1914–1915 году из школы прапорщиков или военного училища — прапорщиком или поручиком. Ну а за 2–3 года боевых действий мужчина, обладающий характером вполне может подняться до штабс капитана. Ну а капитана можно было получить при отставке в 1917–1918 году, как признательность за службу — такое случалось в то время довольно часто… А полковник… Когда над молодой Советской республикой нависла смертельная угроза — его могли призвать в ряды Красной Армии.
Сначала дали роту под командование; потом батальон, ну а потом и полк… Выше ему подняться не дало бы местное высокое начальство: у него не было "мохнатой лапы" в верхах; друзей в высшем командовании и национальность не та… Вот и получается: полком командовал — значит полковник… А после окончания Гражданской войны он оказался не у дел, судя по работе истопником. Причина та же — не было поддержки в высшем командном составе. Ну и, судя по характеру, не хотелось пресмыкаться, прислуживать новому генералитету, зная что они из себя представляют на самом деле… Истопник молча слушал: на его лице, словно вырезанном из камня, не дрогнул ни один мускул — разве что желваки катнулись на скулах…
— Я так понимаю — тебе объявлен бойкот? — утвердительно произнёс он, когда я закончил своё объяснение. Я молча кивнул…
— Можешь приходить сюда когда хочешь и заниматься здесь тем, что тебе нужно. Своего отца, который меня здесь иногда подменяет — я предупрежу… — закончил он совершенно неожиданно.
— Вот за это огромное вам от меня спасибо! — искренне обрадовался я: этим снимались многие сложности на начальном этапе моего врастания в нелёгкую действительность 1936 года…
И начались "трудовые" будни советского "отщепенца"… В классе со мной за парту никто не садился, а Алишеру я сам запретил: ни к чему ему создавать себе проблемы! Тот пошумел, погоношился, но сдался под моим нажимом. Сестрёнка выдержала четыре дня, а после стала восстанавливать отношения. Но осторожно — я её тоже предупредил о возможных последствиях со стороны жидёнка с компанией. Наташка фыркнула было, но я жёстко прихватил её за подбородок и прошипел, сломав её секундное сопротивление, уставившись в глаза:
— Хочешь иметь брата — делай что я скажу! Поняла?
— Отпусти! Мне больно!!! — попыталась возмутиться сестрёнка, но я сдавил нежную девичью кожу ещё сильнее:
— Ты поняла меня или нет?! — оскалился я, не глядя на слёзы, выступившие в её глазах. Жалко её, конечно, но что делать — надо!
— Поняла, поняла! — выдавила она сквозь слёзы и добавила жалобно — зачем ты так: синяки ведь останутся… И припечатала — Дурак!
Я улыбнулся доброжелательно; провёл нежно пальцами по щеке:
— Так надо. Чтобы до тебя быстрее дошло Натали…
Глаза сестрёнки широко распахнулись:
— Ты стал совсем другим Миша… — растерянно прошептала она…
Вот так — в хлопотах и заботах прошла неделя… Бойкот и игнорирование меня нисколько не волновали: я и в той жизни был не любителем бессмысленного общения и чесания языка словесным поносом. Жил; делал то, что считал первостепенным делом — восстанавливал связь нового тела с прежними навыками. В котельной я теперь пропадал по нескольку часов в день, когда выпадала такая возможность: работал над собой "в поте лица"! Сразу же сказалось слабое питание: для обычного ученика может быть, с натяжкой и хватало, но для меня… Заметив это, истопник — действительно капитан царской армии и командир полка, повоевавший и на юге России и на Западе и на Востоке — начал меня подкармливать. Я же — в ответ, стал нагружать себя работой в котельной: уголька подвести тачкой с угольной ямы и закинуть его в топку; помочь разгрузить привезённый уголь с машины… На "людях" старался быть как можно меньше…
Еврейчик с подручными пробовал несколько раз спровоцировать меня на драку, насмехаясь, оскорбляя, но я не реагировал и он отстал. А на прямое унижение он не осмелился: директриса — Кренкель Суламифь Соломоновна хоть и была еврейкой и, наверняка, находилась в штате НКВД и благоволила к своим, но по мелочам. А за жёсткий наезд на меня, да ещё безо всякого повода, наверняка бы наказала… Так что хрупкий мир взаимной неприязни пока находился в устойчивом состоянии, что мне и было нужно в данный момент — очень нужно! И вот к концу недели моего нахождения здесь я уже был готов к активным действиям. Истопник — Николай Ефимович, подключился к моим занятиям: он, оказывается, на фронте, познакомился с несколькими офицерами, которые знали кто английский бокс; кто французский сават; кто японское дзю-дзюцу, а кто и борьбу князей Галицыных… Он и нахватался всего помаленьку… Когда он начал демонстрировать мне стойки и удары — я не смог удержаться от ехидной усмешки. Истопник обиделся и потребовал объяснить причину насмешки. У меня вырвалось непроизвольно — Полный отстой… Что это такое он не понял, но догадался, что это явно не похвала! И потребовал показать — что, по моему, не отстой! Ну а мне что: для хорошего человека не жалко. И показал…
Когда в кино; на семинарах; на тренировках девушки демонстрируют, как они легко валят с ног здоровых мужиков или вырубают их — это голимое враньё! Законы физики: механика за восьмой класс, никто не отменял… Вот и мне повалить "благодетеля" — в два раза здоровее меня по силам и в полтора по массе — нереально! Любой приём на излом наткнётся на банальную силу, а выведение из равновесия — на его инертную массу. А "растаскать" его туда сюда — нужна и сила и высокое мастерство. Так что — подножки и сбивания за счёт его инерции…
Когда возможности в этом закончились — начались удары. По болевым точкам ног и рук. Руку здорового мужчины невозможно согнуть, но удар по определённой точке и рука сама сгибается! В общем впечатлился Николай Ефимович под самую маковку! И тут же предъявил — научи! Хитро так поглядывая: хочешь иметь место для тренировок?…