Командующий гарнизоном полковник Курахов вихрем появляется в боевых отсеках крепости. Уже при параде, сверкающий иконостасом орденов и золотым шитьем аксельбанта и эполет. Низкорослый и крепкий, штаб-офицер кажется почти квадратным.
Мимо бегом проносятся санитары. На носилках задыхаются от боли, не в силах даже кричать, шокированные раненные. Пол скользкий от капающей крови.
— Держись, касатик, — командир останавливается возле одного, с наспех перебинтованным лицом. — В бункер их несите!
Ника содрогается под непрерывным огнем вражеских пушек. Пересекающий коридор полковник невозмутимо смахивает с плеча осыпающееся при сильных толчках крошево.
— Первое орудие товсь! — командует унтер-офицер, подгоняя суетящихся у пушки канониров. — Пли!
Щиплет глаза, всюду стоит истошный кашель — дышать от угарного газа и порохового дыма невозможно. Многих мутит.
— Докладывайте, — коротко, но резко бросает Курахов, судорожно, дрожащими пальцами застегивая пуговицы у горла.
— Множественные попадания в правый корпус, ваше высокопревосходительство, — штабс-капитан пытается говорить выстрелом, по уставу, но нервы подводят и он дрожит, глотая слова. — Главное орудие… больше нет.
Курахов ругается, грязно и по-мужицки, несмотря на чин и благородное происхождение. Корабельная пушка, с таким большим трудом доставленная и установленная на Нике. Это стомиллиметровое чудище должно было стать главным аргументом в обороне. И что теперь делать? А ведь проходит менее получаса с момента боя.
— Что с группой Сусоева и Данилова?
— Нет вестей, ваше благородие, — Керенский поспевает за полковником. — Минут как пятнадцать стрельба стихла.
Мертвы. Наверняка мертвы. И нет времени оплакивать, смерть всюду, дышит в лицо. Это не башибузуков по горам гонять. Готия. Вот канальи! Ударить так подло и в столь сложное время. Шамиля не то, что в полку, во всей дивизии заменить некем, а подпоручик вообще мальчишка, жизни не видевший. Как же можно так!
Курахов достигает наблюдательного поста. Перископ открывает картину боя — огневые точки готов по всему горизонту видны всполохами залпов. И метко бьют колбасники. Симерийские пушечки чадят как паровоз и откатываются после каждого выстрела, заставляя заново наводиться. А эти бью в копеечку.
Постепенно расцветает, но все еще хорошо видны росчерки трассеров, лентой тянущихся к врагу и обратно. Полковник улыбается — республиканцы натыкаются на основательно окопанные секреты. С поручиком Демидовым неполный взвод, а главное целых две картечницы. Истинное сокровище. Новое для армии оружие только начинает приживаться в войсках и исчисляется поштучно.
А вот от позиций симерийцев отделяется полыхающий огнем шар, стремительно несущийся на врага. Работают царские маги — загляденье. Жаль, говорят, раньше волшебники чуть не щелчком пальцев повергали в прах армии и ровняли с землей замки. На долю нынешнего поколения выпадает быть свидетелями заката могущества чародеев.
— Хорунжего Бердяева ко мне, — командует полковник. — Пусть Демидова со своими казачками поддержит.
Стрельба на переднем крае обрывается, резким ударом хлыста. Р-раз и тишина. Даже канонада лишь подчеркивает затишье на секретах.
— Может, схожу, а, господин полковник? — подошедший сзади казак Бердяев, сильно шепелявит, из-за нехватки зубов. — Возьму хоть пластунов, посмотрю, что да как.
Крепостной командир замирает, слушая частое биение сердца. Как!? Отменные стрелки, две картечницы в дзотах, да еще колдуны. Полчаса боя и весь передний край сносят, будто мусор метлой. Вот она, истинная мощь Готии.
— Отставить, — принимает трудное решение Курахов. — Всему личному составу занять оборону внутри крепости. Огонь, — он опускает взгляд, — перенести на позицию Демидова.
Но тут рассветное небо открывает величественное и страшное зрелище. Из облаков показываются гротескные корпусы трех заходящих на бомбометания дирижаблей.
Полковник снимает фуражку и не спеша крестится.
— Ну, вот и все, касатики, прощавайте.
Ольхово, в десяти километрах от крепости Ника.
Тоже время
Разбуженный разрывами, подполковник Швецов выбегает на балкон в одном нательном белье. С высоты графского имения открывается вся смертельная красота панорамы войны. Горизонт на западе полыхает огнем.
— Г-о-с-п-о-д-и! — воет от отчаяния офицер, хватаясь за голову.
За что такое наказание? За какие прегрешения? Он не должен тут находиться, в считанных десятках километров от фронта. Не должен вообще управлять войсками. Всего этого просто не должно происходить!
Часть первая. Глава 1 Долгая дорога домой
Симерийское царство. 21 мая 1853 г. (тридцать дней до часа Х)
Имение баронов Швецовых. Ок. 7 — 00
Семья Швецовых обитает вдали от города. Тут, среди настолько по-родному раскинувших ветви берез, течет тихая и мирная жизнь. Так и хочется представить обитателей роскошного особняка уединенными философами, сочиняющими стихи и ведущими умные беседы под тенью садов. Даже гул паровоза, прибывшего на станцию, не в силах разрушить идиллию, вкрадываясь отдаленным эхом.
Само имение отражает короткий период Симерийского царства, рьяно отдавшегося духу запада. И когда аристократические семьи вовсю стараются подчеркнуть культурную неповторимость, порой прямо ударяясь в старину, Швецовы обитель не трогают. Высокое белокаменное здание, щедро усеянное полукруглыми окнами с богатейшей резьбой и массивными колонами, делают поместье схожим с античным храмом. Перед домом раскинут парк, изобилующий декоративными деревьями и идеально подстриженными клумбами. Гуляя по мощеным дорожкам, встречаются множество кованных фигур тончайшей работы, увековечивающих народный эпос или видных деятелей страны давно канувших в лету.
— Сенька, а ну ка путь сюды, — раздается голос у железной калитки.
С десяток холопов торопливо загружают, позвякивая ящиками, запряженную двойкой лошадей повозку. За процессом наблюдает мужчина лет пятидесяти, сноровисто делающий пометки в блокноте. В отличии от мужицких портов и опоясанных рубах, одет в модный клетчатый костюм и соломенную шляпу.
— Поди-поди, — манит кого-то из холопов пальцем и поправляет щегольски закрученные кверху миниатюрные усики.
На зов вперевалочку появляется бородатый мужик в помятой и застиранной одежде. Идя, тот с надеждой поворачивается к товарищам, делающим вид очень-очень занятых погрузкой людей.
— Звали, Фрол Никитич? — холоп говорит очень неразборчиво, глотая слова.
— Звал-звал, — голос Швецовского управляющего дрожит, даже постукивает карандашом о блокнот. — Ты шампанское со склада доставал?
— Ну, я, — обреченно вздыхает Сеня.
— И? — усы Никитыча подрагивают, как крышка кипящего чайника, разве пар не идет. — И сколько, сучий ты сын, было там бутылок?
Холоп пытается изобразить смирение и даже опускает долу глаза. Вот только меж густых волос бороды поигрывает лисья улыбка.
— Ну, ка же, Фрол Никитич, — он стреляет глазами, следя за настроением управляющего. — Я человек простой, не грамотный, считать не умею. Разве до десяти.
И мужик с гордостью демонстрирует десять пальцев. Крупных, грязных и мозолистых. В качестве доказательства крепостной даже перечислять начинает, путаясь безбожно в цифрах. От такого позерства эконом становится похож на вулкан.
— Я тебе шельме, — полыхает Фрол праведным гневом, — за барское вино не то, что плетей, — пыхтит и рубает рукой воздух, — вольную велю выписать!
И вот тут мужик пугается не понарошку. В глазах появляется искренний страх, сам съеживается растаявшей на солнце зимней бабой.
— Не надо вольную, — лепечет Сенька, мня шапку. — У меня ж Марфовна, с пятерыми детишками. Помиру пойдем. Не погубите, век служить буду.
От порки и чего хуже нерадивого крепостного спасает автомобильный гудок, до зубной боли противный, схожий с утиным кряканьем. К имению приближается машина, по виду военная с откинутым тентом. Хотя, какое там приближается. Больше похоже на ковыляние не ко времени разбуженного, да еще и не трезвого мишки. Ходячий самовар. Управляющий достает платок и демонстративно, морща нос, машет вокруг. Так и хочется крикнуть — купи лошадь!
— Ну что стоишь глазищами то хлопаешь, олух! — распекает Сеньку Никитич. — Ворота отворяй, дурья башка.
И для пущего эффекта наддает под зад.
Приезжих двое. Один, молодой улыбчивый парень так и остается за рулем, барабаня о баранку какой-то марш. Ко второму домашние присматриваются внимательнее. Статный, с тщательно ухоженными усами, голубоглазый и русоволосый, как и все симерийцы. И хотя незваный гость облачен в защищающий от дорожной пыли и мазута кожаный плащ, вкупе с очками и кожаным же шлемом, можно явственно представить погоны царского офицера. Особую породу и взгляд ни с чем не спутать.
— Что же ты, Фрол Никитич, — раздается баритон военного, снимающего перчатки и заправляющего за пояс, — не признаешь совсем, не здороваешься?
Несколько секунд управляющий непонимающе смотрит на офицера. И вот уже всплескивает руками, коря себя за оплошность.
— Батюшкин свет! — эконом радостно бросается барскому сыну на шею, свойски расцеловав в обе щеки. — Алексей Петрович, радость то какая. Сколько лет, сколько зим. А изменились как, не узнать, право слово, будто другой человек.
Управляющий с искренней любовью рассматривает барона, даже глаза увлажняются. Правда, не узнать Алексея. Уехал подростком из отчего дома, с мечтой поступить в магическую школу. Затем внезапный уход в войска и последовавшая за тем курхская война с башибузуками. Проходят долгие годы, домой возвращается мужчина.
— А мы и не ожидали совсем, — качает головой от досады Никитич. — Ну да не беда, сейчас Авдотью подниму, пусть накроет на стол.
Швецов сводит брови и зачем-то надолго смотрит на выступающий сильно вперед балкон второго этажа.
— Не ожидали, говоришь? — негромко, как бы самому себе, говорит он, не отводя взгляд от окна.
А ведь весть офицер посылает загодя.
Звенит колокольчик и барон, наконец, пересекает порог отчего дома. Успевший смыть грязь с лица, при параде, сверкая эполетами подполковника, останавливается около дверей. Отец и мать в просторном и светлом зале. Постаревшие. Годы увеличивают отцовские седины и еще больше живот. Мать наоборот будто уменьшается в росте и усыхает, только и видна тонкая гусиная шея.