— Монитор, вашбродь, — рапортует он. — «Святая Елена».
Вот так-так. Не просто заплывшие невесть как и куда рыбаки или контрабандисты. Готский боевой корабль. Что тут нужно республиканцам? Опять провокация?
Анатолий усмехается, глядя на беспечно дрейфующих готов. Пульсирующий пучок магии окутывает вуалью света едва виднеющийся над уровнем воды корпус. Только башня и торчит, неся непомерно громадную мортиру. А ведь они до сих пор не замечают «Архангела». Старпом даже представляет в шутку, как корвет обстреливает зазевавшихся капиталистов. Пушки «Гавриила» не причинят большого вреда «Елене». Бортовое оружие корвета старое, а обманчиво крошечные мониторы на удивление толстошкуры. Разве что пока готы очнутся и развернут крупнокалиберные мастодонты орудий, патрульный корабль успеет удрать.
Все это конечно глупые фантазии. Не станут же Готия и Симерия стрелять друг в друга. Да и «Елена» скорее всего, просто заблудилась, что случается не так уж и редко.
— Просигнальте, — снова кашляет Орлов, чуть пополам не сгибаясь. Шумно втянув воздух носом продолжает. — Пусть объяснятся.
Корвет обозначается вспышками сообщений — вы во внутренних водах Симерийского царства, немедленно остановитесь.
— Так и думал, — хмыкает Анатолий, глядя как мелькает фонарь с ответом. — Сбились с курса. Теперь их еще конвоировать.
— Отметьте в журнале, будьте… кхе-кхе… так любезны, — капитан сплевывает мокроту в платок и украдкой смотрит на содержимое. — И пошлите на всякий случай голубя на берег.
Екатеринград. Царский дворец
Ок. 3 — 45
Посол Готской Федеративной Республики вот уже пять минут сидит неподвижно, изучая расписную вазу. Филипп Линкольн служит особым представителем цивилизованного мира в этом архаичном, покрытом плесенью мирке долгие годы. Невысокий полноватый мужчина шестидесяти лет, в неизменном костюме тройке, котелке и при трости становится привычным атрибутом царского двора. Своего рода талисман, вечно ироничный, ловко подшучивающий над старомодной жизнью симерийцев.
Линкольн в который раз достает из кармана серебряные часы, обеспокоенно шевеля усами-щетками. В эту ночь посол необычайно хмур. Даже более, вечный живчик кажется прогнувшимся под непомерным грузом. Будто туча нависает над человеком и вот-вот поразит гром.
Раздаются шаги в коридоре и Филипп неуверенно поднимается. Тухнущий взгляд напряженно смотрит на источник шума и приближающиеся, становящиеся более отчетливыми голоса.
— Ваше царское величество, — раздается грудной голос, — я понимаю, мужики сами не заинтересованы и будут трудности, но выгода, сулящая от реформы налицо.
Все еще незримый за углом царь издает громкий возглас.
— Мой отец и мой дед говорили об отмене крепостного права, — голос у правителя волевой, звенящий сталью, — и я понимаю, почему дальше разговоров ничего не зашло. Симерийский мужик больше столетия сидит на шее барина и слазить не желает.
Наконец беседующие появляются перед послом. Впереди идет сам царь, Александр Четвертый, бодрствующий несмотря на позднее время. Монарх молод, ему исполняется сорок, но он рано теряет волосы, компенсируя лысину роскошными усами. Военная форма со ставшими нарицательными погонами полковника обтягивает крепкое, закаленное трудом тело. Следом за широкими шагами очень высокого царя едва поспевает Туринский. Министр сельского хозяйства чем-то напоминает готского посла, как манерой одежды, так и тучной внешностью. Разве взгляд более жесткий, как у цепного пса.
— И все же, ваше величество, я дерзну настаивать…, - продолжает министр.
Александр замедляет шаг и жестом просит Туринского помолчать. Глаза монарха упираются в съежившегося Линкольна.
— Право слово, сударь, — царь приближается к послу, заведя руки за спину, желваки подрагивают при речи, — это переходит все границы приличия. Если речь об очередной ноте протеста по поводу распущенной Думы, мы не желаем и слушать.
Филипп дрожащими пальцами достает платок из внутреннего кармана, промокая сильно потеющий лоб. Человек набирает воздух, но не в силах вымолвить и слова. Ноги подкашиваются и он грузно оседает на скамейку.
— Силы великие, — царь оборачивается, обмениваясь улыбками с Туринским, — вам нужно больше заботиться о своем здоровье, господин посол. Прав слово, принесите кто-нибудь воды.
Наконец задыхающегося Линкольна приводят в чувство. Гот открывает крышку часов, боясь опоздать.
— Сэр… то есть ваше величество, — запинается Филипп. — Мое правительство поручило мне и я со всей искренностью сожалею, но дальнейшие отношения Готской Республики и монаршего дома Брянцевых заходит в тупик. Я вынужден, по воле Господа отмерившего мне эту роль, объявитьСимерии, — он переводит дыхание, как бы еще сомневаясь, — войну.
С минуту правитель стоит, не шевелясь и вообще не издавая ни звука.
— Да как вам не стыдно, — шепчет государь, по щекам скатывается одинокая слеза.
— Ваше величество, я…, - на посла, уменьшающегося в росте под уничтожающим взглядом помазанника, жалко смотреть.
— Готия втрое, — царь жестко поднимает вверх палец, — превосходит нас по территориям и почти вчетверо по населению. А ваши технологии оставляют нас далеко позади в прошлой эпохе. Так с какой совестью вы, колосс этого мира, идете войной на нас, столь незначительных, что теряемся меж башмаков ваших солдат. Так ответьте мне, господин посол.
— Сэр Александр, — Линкольн неожиданно находит силы взглянуть в лицо монарха. — Я прошу, нет, умоляю, как человек, проживший тут долгие годы — капитулируйте. Сейчас, пока еще не слишком поздно. Я успею послать телеграмму премьер-министру в Стэнтон-сити. Остановим это безумие.
— Ни слова более, — так же тихо обрывает тираду гота Брянцев. — Мы можем позволить себе умереть. Но раздавить, как государь царство Симерийского нашу национальную гордость, раздавить тут и сейчас, своими же руками, — Александр трясет сжатыми кулаками, — мы права не имеем.
Крепость Ника. 3 — 55
Сусоев пытается предупредить Данилова, но тот, не таясь, выходит вперед. На слабый фонарный свет и правда появляются дозорные, посланные навстречу.
— Мишка, ты что ль? — кричит, все еще неясно всматриваясь в предрассветную муть подпоручик.
— Я вашбродь! — доносится веселый голос солдата.
— Вот шельма! Опять пьяный?
Офицер виновато смотрит на курха. Стыдно перед дальним гостем. Не служба, а не пойми что. Данилов на Нике недавно и все никак не свыкнется с природным для крепости бардаком.
— Да все нормально, вашбродь, не извольте сомневаться. Мы по чуть-чуть, для аппетиту, — слова солдата подхватывает смех сопровождающих. Хотя, судя по походке бойцов, упомянутым «чуть-чуть» не ограничивается. — Тут какое дело, вашбродь, кабель-то, будто кто кусачками перерезал кто. Ну так и есть, крест на пузо.
И солдат первым же и падает, сраженный наповал метким выстрелом.
— Что происходит! Откуда стреляют!
Крики, брань, гвалт и беспорядочная пальба смешиваются в неуправляемый вихрь. Сусоев падает на колено, пытаясь хоть как-то сориентироваться. Опыт и инстинкты говорят, врагов немного, но они будто повсюду и бьют наповал! Вспышки слева, справа, спереди. Разведчик делает шаг назад, чуть не перецепивши о что-то мягкое.
— Аллаху Акбар…, - шепчет он, глядя на совсем юное, безбородое лицо соотечественника.
Симерийцы пытаются отстреливаться. Тяжелой пуле «шестилинейки» не то, что кусты нипочем, деревья валить можно. Вот только винтовки при стрельбе задирает нещадно вверх, а дым и огнь тот час превращают стрелков в мишени.
Данилов быстро перебирает пальцами, складывая в сложные фигуры и яростно что-то нашептывая. Ближайшие кустарники вспыхивают, мгновенно переходя на высохшие, густорастущие деревья. И вот тут Шамиль видит врагов, почти в упор. В странной форме, будто в кусты одетые, они быстро перебегают с место на место, отстреливая мельтешащих симерийцев. Оттянув курок карабина, курх стреляет навскидку. Есть! Один заваливается, кубарем скатившись в овраг.
— Уводи людей! — подпоручик самозабвенно лупит из револьвера. — Отходите к крепости, немедленно.
Заклинание Данилова отделяет отряды друг от друга, другого шанса не будет. Выстрелив еще раз, Сусоев криком созывает рассеянных по балке бойцов. Вот только далеко уйти не удается. Не пройдя и двадцати метров, симерийцы натыкаются на ожившую пулеметную точку.
«Загнали, — обреченно понимает Шамиль, — как лисиц в норе»
Корвет «Архангел Гавриил». 4 — 00
— Они в своем уме! — кричит, ослепленный ярким светом Звягинцев.
Обозначившего себя сигналами «Архангела» готы освящают мощными лучами прожекторов. Как по хлопку ладоней, трехмачтовый корабль предстает блеющей овечкой перед пускающим слюну волком. Весь экипаж застывает в невесомости, не зная, что делать.
Первым приходит в себя капитан.
— Поднять паруса! Котлы на полную! — оказывается, Орлов не просто умеет орать, глотка у вечно кашляющего старика подобна рупору. — Уходим отсюда! Да поживее!
На корабле, сбросившем-таки оцепенение, поднимается рабочий гам, свист боцманов и топот ног о палубу. Выбросив клубы едко-черного дыма, пароходо-корвет приходит в движение, постепенно набирая обороты. «Гавриила» резко толкает и старпом едва успевает ухватиться за перилла. Орлов при этом стоит вросшей в мостик скалой, даже не покачнувшись.
А не отдать ли приказ канонирам? Звягинцев украдкой смотрит на хранящего молчание, тесно сжавшего губы капитана. Дмитрий Геннадиевич наверняка думает о том же.
— Выстрел!!!
Взрыв! Эсминец подбрасывает на волнах и сотрясает от носа до кормы. Все матросы и офицеры кубарем скатываются, кто где стоит. Застонав, задыхается двигатель.
— Попадание в машинное отделение! — истошно орут снизу.
— Пушки к бою! — отдает все жекоманду Орлов. — Огонь!
Да только поздно. Просыпается главное орудие «Святой Елены».
«Мамочка», — успевает подумать Анатолий, прежде чем первый же залп отправляет маленький корвет на дно.
Крепость Ника. Ок. 4 — 30