— Предупреди Чаганова. — Сталин тоже достаёт папиросу. — Выходит так и есть, упорно хотят они его замазать, а на тебя тень падёт.
— Считаешь, хотят на пленуме бой нам дать?
— Доходят до меня такие слухи… — Хозяин чиркает спичкой. — но как то мне не верится, что Ежов встанет на их сторону: должен он понимать, что скинут они его как только к власти придут.
— Что делать будем? — Киров затушил папиросу в пепельнице.
— Ждать будем. Время сейчас на нас играет. А осенью, после выборов, мы с ними по другому поговорим.
— Боюсь они не захотят ждать.
— … и готовиться. — Продолжает Сталин. — Будённого надо сориентировать, кандидатуру на место Ежова подготовить…
— О ком думаешь?
— … как временная фигура, вполне подойдёт Ворошилов. Некого больше назначить из своих, а чужим доверять в это неспокойное время было бы опрометчиво. Сейчас самое важное — укрепить руководство всех центральных газет и Радиокомитета. Ты займись этим, как секретарь ЦК, поезжай в редакции, установи личную связь, прощупай людей. Может такое статься, что вопрос власти будет решаться на страницах газет и в радиопередачах.
— Как Ильич завещал: вокзал, почта, телеграф, теперь ещё газеты и радио добавились. А так, всё как двадцать лет назад. — Киров выхватает из пачки следующую папиросу и закуривает её. — Ну хорошо, я не сомневаюсь, победим мы и в этот раз, вычистим из ЦК эту новую партийную аристократию. Только вот не боишься ли ты, Коба, что ещё через двадцать лет, году, скажем, в пятьдесят седьмом, или даже раньше, на её месте вырастет новое поколение бюрократов?
— Как Лернейская гидра, — согласно кивает головой Сталин и тоже тянется за папиросой. — вместо одной отрубленной вырастает три новых. Думал я об этом. Менять надо задачи нашей партии, оставить за ней только разработку теории и пропаганду. Лишить права расстановки кадров и надзора за исполнительной и представительной властями. Глядишь и поток желающих получить партийный билет, чтобы командовать и ни за что не отвечать, поиссякнет. Многое для этого уже заложено в Конституции, в законе о выборах.
— Но если мы так ослабим партию, то ослабнет и связь между республиками Союза! И это накануне войны!
— Во время войны будут действовать законы военного времени. Сядь, Мироныч. А что касается мирного времени, то на смену партии придёт исполнительная связь с её подчинённостью и подотчётностью снизу до верху. В ней все руководители на виду, достаточно взглянуть на статотчётность: тут сладкоголосые бездельники на верху не удержатся.
— А как же мы, Коба? — Ехидно щурится Киров.
— Мнэ с табой, панимаш, партийны разгавор тягаца трудна, — принимает игру Сталин. — пайду музей таварища Сталина работать, экспанатом. Киров заразительно смеётся, вдруг смех переходит в кашель.
— А если говорить о войне, — хозяин стучит гостя по спине. — то, мы недавно перед майскими праздниками с Димитровым обсуждали этот вопрос. Он написал статью в «Правду» и приходил посоветоваться. Мы немного поспорили, но в основном сошлись: подготовка к войне идёт полным ходом. Говорили об активизации прогерманских элементов в Бельгии, во Франции, в Чехословакии и Австрии, прояпонских — в Китае. Даже в Америке, и в той, фашисты поднимают голову. Договорились, что он подправит статью. В общем, не успел Димитров сдать статью к первому мая. А тут вчера читаю докладную Кольцова Мехлису, где он пишет, что Чаганов самовольно в эфире, вместо того чтобы просто поздравить с праздником, стал вносить предложения и делать оценки международной обстановки…
— Ничего такого там не было! — Снова вскакивает на ноги Киров.
— Знаю-знаю, — Сталин делает успокаивающий жест. — прочитал я запись его выступления. Молодец, настойчивый товарищ. Не вышло с семидневкой через верха, начал атаку снизу… Но я о другом. Там он так уверенно говорит: Китай, Австрия и Чехословакия. Как-то удивила меня такая его уверенность. Подумал, может быть Чаганов доступ к разведсводкам ИНО и Разведупра имеет? Проверил. Нет, не имеет. Да хоть бы даже и имел: ничего такого в них не найдёшь. Пишут о Польше и Румынии, которые могут выставить 600 тысяч штыков на нашей западной границе, о Японии, готовящейся напасть на Дальний Восток. А тут вдруг — Китай, Австрия, Чехословакия и именно в этом порядке. Это точь-в-точь цитатата из моего выступления на Политбюро. Он что, знает о чём мы на заседаниях Политбюро говорим.
— Ты же не думаешь, Коба, что я с Чагановым этим делюсь? — Киров обиженно засопел и набычил голову.
Их глаза встретились.
— … Хорошо, — Сталин поднимается с кресла и прекращает затянувшуюся дуэль взглядов. — верю, что ты в этом чист. Мы сейчас должны быть уверены друг в друге как никогда. Давай пройдёмся.
— Смотри, Мироныч, — продолжил хозяин, когда они вышли на дорожку, идущую вокруг здания. — если ты… (Киров резко поворачивает голову к собеседнику) так как ты не говорил об этом с Чагановым, выходит он — весьма разносторонняя личность: кроме выдающихся достижений в электротехнике… ты слыхал, мне на днях доложили, что в его СКБ создан вычислитель для управления артиллерийским огнём, который лучше, чем имеет «Сперри». Как это может делать один человек с десятком помощников?… Международную обстановку понимает лучше Димитрова… Что если, всё таки, подсовывают его нам? Не наши, конечно. Из заграницы. Не жалеют своих секретов, чтоб получить своего человека в нашем руководстве.
— Не-ет, не может такого быть! — Киров хлопает ладонью себе по бедру. — Коба, наш он человек. И доказал это уже не раз. Не знаю чем тебе доказать, но я чувствую это. И потом, ему всего двадцать три года. Кто, когда и где его в шпионы готовил? Небось, Ежов уже всю его короткую жизнь по минутам разобрал.
— Верно, материала собрано немало. — Сталин бесстрастно смотрит себе под ноги. — Ещё Ягода начинал собирать. Кроме голословных сомнений в том, был ли Чаганов секретным сотрудником оперода до покушения, ничего нет. Его знакомые, кого удалось найти, в один голос утверждают — это тот самый человек, кого они знали раньше. Вся его жизнь была на виду, в коллективе: шайка беспризорников, школа-коммуна, студенческая коммуна.
— Вот видишь!
— … Ежов думает, что Чаганов был завербован в Америке троцкистами, а в Испании встречался со своей связной, некоей Мириам Гольдман, дочерью американского друга Троцкого с дореволюционных времён.
— У него все троцкисты и шпионы… Повторяю, я за Чаганова ручаюсь головой.
— … Ежов приходил вчера ко мне, просил разрешить арест Чаганова. — Сталин останавливается у ровного ряда ёлочек и берёт в руку ветку одной из них.
— А ты? — Киров исподлобья смотрит на вождя.
— … А я попросил его не прыгать через голову Пятницкого, — теребит мягкие светло-зелёные иголочки, подносит к лицу и с удовольствием вдыхает их смолистый аромат. — если он не возражает, тогда с делом ко мне — буду включать вопрос в повестку заседания Политбюро. А что ты хотел? Нарком Ежов — в своём праве.
— О каком праве ты говоришь? — Почти кричит Киров. — Он сам ни на секунду не верит в виновность Алексея. Это же шантаж! Он так добивается себе места в Политбюро. Будто говорит: «Введёшь меня — и нет никакого дела, не введешь — переметнусь к твоим врагам».
— Да, это возможно… — Сталин двигается с места и тянет за собой спутника. — как и то, что время терпит, изменить состав Политбюро можно лишь на пленуме ЦК. Но его угроза — вполне реальна и нам надо действовать осторожно. Пойми, Мироныч, на карту поставлена судьба страны и нет такой жертвы на которую бы мы не пошли ради её блага.
— Если мы отдадим Чаганова, то следующим за ним буду я. И плакало наше большинство в Политбюро.
— … Заладил. — Недовольно хмурится вождь. — Возьмём дело на контроль секретариата ЦК, создадим партийную комиссию. Потребуем железных доказательств. Вот только будет плохо если Ежов найдёт у себя микрофоны, тогда отбиться от обвинений в шпионаже будет трудно.
— Мы что же всё свалим на парня? — Киров хватается за рукав вождя.
— Не мы, а ты. И не свалишь, а ответишь, что ни о какой прослушке не знаешь. — Жёстко рубит слова Сталин и освобождает руку. — Нам народ доверил судьбу страны, а ты нюни распускаешь. (И уже мягче). С Чагановым твоим, если правильно будет себя вести, ничего не случится, в самом плохом случае окажется ненадолго в своём же КБ в другом, правда, качестве. Поговори с ним, объясни ситуацию, проинструктируй людей, тех что были с ним на связи. И всё, закончили с этим.
Москва, ул. Большая Татарская, 35.
ОКБ спецотдела ГУГБ.
12 мая 1937 года, 12:00
Сворачиваю с Новокузнецкой улицы в Вишняковский переулок и вижу в его конце «заводскую проходную, что в люди вывела меня». Этой ночью закончил отладку микромощной УКВ ЧМ радиостанции и проверку радиоканала между дачей Молотова в Мещерино и дачей Кирова в Горках. Теперь голоса из гостиной Ежова без задержки несутся в комнату связи, оставшуюся с тех времён, как здесь в старом поместье на берегу Пахры доживал свои дни Ленин. Закончил, поговорил с дежурным в пункте прослушки в Мещерино и тут в комнату зашёл смущённый Киров…
Последовавший за этим разговор меня потряс. Сидя затем на заднем сиденье «эмки», везущей меня обратно в Москву, и перебирая в памяти свои заслуги, сильно себя жалел.
— Выходит, после всего, что ты сделал для них сделал, — нашёптывал мне на ухо сладким голоском, неведомо откуда взявшийся в моей голове, жирный тролль-троцкист. — построил локатор, раскрыл заговор военных, Кирова спас, а они тебя выбрасывают на помойку, как… как, не знаю выбрасывают ли сейчас что-нибудь на помойку, ненужную вещь. Позор джунглям!
Захожу домой, полуголая Катя с коричневым фингалом, что её непортит, вся в слезах, бросается мне в объятья. Оказывается у неё тоже неудачный день: арестован Жжёнов, прямо на репитиции. Прижимаю палец к её губам и лишь позднее, в кровати, удалось узнать детали (их поведала Кате её подруга-машинистка): по дороге из Сибири в Москву «Жорик» ехал в одном купе с американским дипломатом и вёл с ним, по свидетельству других соседей, «интимные беседы». Похоже, всё таки, в первоначальном понимании слова интимный. Эта история, или, скорее, Катино жаркое дыхание, её нежное тело и последовавшая за этим разрядка, несколько успокоили меня.
«В самом деле, ничего же ещё не произошло. Жжёнов на нарах — я на свободе, с его подругой. Да и техническими новинками ни к лицу бахвалиться: локатор бы и без меня построили, Тухачевского бы сами прищучили, Кирова нет — не спасли б, но так он и обещал драться за меня до конца. Теперь — Жжёнов, окончил школу с физико-математическим уклоном, закончил образование в цирковом техникуме на акробатическом отделении. Зачем пообещал помочь? Добренький очень? Ну так поэтому у меня и релюхи тырят со склада. Руководитель должен быть как кремень, если надо для выполнения поставленной задачи, должен без колебаний послать кого-то на смерть, прикрывая отход основных сил»…
Перед стеклянной будкой на проходной — очередь.
— Шокин, нет вас в списке. Следующий. — «Долговязая вохровка» своим низким голосом перекрикивает толпу.
— Сашка! — Хлопаю по плечу своего знакомого, с которым вместе пересекали на пароходе «Нормандия» Атлантический океан. — Ты чего здесь?
— Ой, Лёха, здоров. — Расплывается в улыбке Шокин. — Вот не пускают к тебе. Все наши здесь (стоящие рядом закивали головами)… а меня в списке нет.
«Неужели ещё одна „жертва террора“»?
— А кто списки составлял? — С недоверием гляжу на жизнерадостное в меру упитанное лицо будущего «министра невероятной промышленности».
— Да я сам и составлял, — разводит он руками, вокруг раздаётся хохот. — там моя подпись внизу. Зам начальника КБ при ЗАТЭМ (завод автоматики, электромеханики и электрических машин). Забыл про себя.
— Ничего, Валя, — обращаюсь я к «долговязой». — выпиши временный пропуск Александру… Ивановичу (подсказывает очередь) Шокину. Я подпишу.
— С сегодняшнего дня все пропуска только с подписью товарища Орешкина. — Бойко рапортует вохровка.
Вчера начальник Пятого (Особого) Отдела комиссар ГБ 3-го ранга Курский, невысокий полный человек с сумашедшинкой в глазах, представил мне нашего нового особиста лейтенанта Орешкина: неопределённого возраста, поджарого, с маленькими глазками на круглом лице и редкими волосами, проигравшими войну с проступающей масляной лысиной.
Вспомнились слова Фриновского в пересказе Кирова: «Так вы будете инспектировать спецотдел»? Ежов отвечает: «Буду, но позже… скажи Курскому, чтобы он теперь этим занялся».
«Что имел в виду Ежов? Уж, наверняка, не такие мелкие уколы»…
— Звони ему, — сдвигаю грозно брови.
— Нет на месте… — Валя опускает телефонную трубку.
— Я подпишу. — Размашисто, с чувством подписываю пропуск Шокина. — Что ж, товарищи, (указываю на появившегося в дверях Петрова), это — Евгений Павлович Петров он проведёт с вами сегодняшнее занятие.
Солидные мужики послушно потянулись за тщедушной фигурой практиканта.