В случайность не верилось совершенно. Ну в самом деле, что могло случайно взорваться в старом брошенном доме? Имелось бы там что-то опасное — давно бы уже проявило себя или, по крайней мере, отреагировало на какие-то более активные действия, но не вот так, когда полицейский просто взялся за ручку двери! И даже если Брамс спровоцировала взрыв, всё равно это было исключительно странно и нелепо: ну не печка же там бабахнула! Да еще так, словно в доме хранили бутыль нитроглицерина. Ни один, даже очень толковый, вещевик не сумеет заставить взорваться то, чему взрываться природой не положено!
Не говоря уже о всех тех странностях, которые происходили до взрыва и о которых Титов подумал только теперь.
Ну, положим, бомба. Бабах — и нет поручика. А вот эти странные шевеления стен старого дома, да и первый, предупреждающий, толчок? Просто совпало и где-то рядом ударила молния? Вот только на гром всё это тоже не походило, а больше ни единого разумного, внятного предположения у мужчины не появилось…
— Что это было? — жалобным тоном протянула Аэлита.
— Это я у вас хотел спросить, — отозвался Натан. — Зачем вы за флейту взялись?
— Не знаю. Мне этот дом сразу не понравился, потом я поняла, что чувствую что-то не то, и вот… попыталась проверить, что это. Я не успела подумать как следует, вы хотели в дом зайти.
— Знаете, Брамс… В следующий раз, если вам что-то такое почудится, а я продолжу упорствовать, — бейте, — с нервным смешком ответил поручик.
— То есть как? — девушка подняла на него изумлённый взгляд.
— То есть сильно, от души, — кривовато усмехнулся Титов. — Только по голове не надо, она и так дурная.
— Натан Ильич, вы чего? — уже всерьёз встревожилась Аэлита и нахмурилась.
— Это я вас так поблагодарить пытаюсь, — вздохнул мужчина и тоже нахмурился. — Готов поручиться, что ваше чутьё только что нас обоих спасло. Спасибо. Обязуюсь впредь слушаться!
Девушка в ответ неуверенно улыбнулась, а потом наконец осознала сказанное, и глаза её сделались совершенно сияющими, восторженными, словно ей преподнесли подарок огромной ценности. Брамс молча кивнула в ответ, не отводя взгляда.
Под этим взглядом мысли у поручика отчего-то разбредались, не желали выстраиваться друг за другом и постоянно норовили уползти куда-то не туда. Например, цеплялись за то, что ладонь девушки лежит у него на груди точнёхонько против сердца, и колотится то неровно, уж очень торопливо, в трепетном волнении, в предвкушении какой-то радости.
Всё же контузило, что ли? Или просто свистнула над самой макушкой коса старухи и пока не получается толком осознать это событие — и миновавшую смерть, и чудесное спасение? Или это всё же о другом?..
Может, Титов и сообразил бы, отчего сердце так заходится, да только в этот момент с еловой ветки сорвалась ещё одна капля, прямо на нос вещевичке. Та дёрнулась, недовольно фыркнув, отпрянула, а там и пожарная сирена взвыла совсем рядом, тряхнув еловые лапы, и стало вовсе уж не до размышлений.
Глава 11. Семейная драма
Титов и Брамс сидели на скамье пожарной машины — огнеборцы гостеприимно потеснились. Огонь уже давно погас, почти без усилий со стороны людей: прошедшая гроза столь щедро залила пепелище, что прибывшим пожарным не пришлось даже разворачивать рукава. Они давно бы уже отбыли в часть, но из-за неясной природы взрыва, вызвавшего возгорание, пришлось задержаться.
Брандмейстер с вещевиком, ответственным за хозяйство расчёта, ругаясь, бродили по пепелищу. Мокрые от дождя и грязные от золы и сажи как черти, они сначала разглядывали место происшествия вдвоём, потом — со срочно вызванным взрывотехником. Не оставалось сомнений, что сработала некая бомба, а они пытались определить какая, где именно и почему. Полицейские тоже не уезжали, ожидая вердикта. А больше на улице никого не было: зевак быстро разогнал дождь, хотя на окнах ближайших домов порой недвусмысленно шевелились занавески.
Брамс ревниво поглядывала на ёлки, за которыми неразборчиво слышались приглушённые голоса мужчин, вздыхала, куталась в свой анорак и жалась к тёплому плечу поручика, но помалкивала. Аэлита очень хотела бы поучаствовать в осмотре, но помощи своей не предлагала: понимала, что во взрывах она — так себе специалист. Да и особенного смысла рваться вперёд прямо сейчас не видела, от неё ведь не собирались скрывать результаты. Титов явственно был настроен если не на равноправную (вещевичка признавала, что для самостоятельного ведения следствия у неё недостаточно знаний и навыков) работу, то как минимум на откровенность, и Брамс это несказанно радовало.
Да и, что скрывать, обыкновенные бытовые неудобства останавливали от излишних проявлений любознательности, девушке очень не хотелось бродить по мокрому пепелищу. И так извозилась до безобразия, но то было непреднамеренно и неизбежно, а тут уже получится — по доброй воле!
А ещё Аэлиту пока совсем не тянуло на геройство, она пока переживала недавнее происшествие и смаковала эти свои переживания. Понимание, что именно она оказалась права и поступила верно, предугадав опасность, чрезвычайно грело душу. Девушка радовалась собственному маленькому триумфу, благодаря которому наконец-то почувствовала себя в роли следователя — ну ладно, помощника следователя! — гораздо увереннее. Ощутить себя полезной, нужной не только в привычной, научной, области, но в новой, столь желанной и интересной, — это ли не счастье!
То есть поручик, конечно, говорил, что её вычисления принесли пользу, но то была польза неявная, эфемерная, которую Брамс не вполне сознавала и не могла пока уяснить. А тут — столь яркий, столь замечательный поступок, достойный книжной героини! Искреннее же и добровольное признание её правоты поручиком и вовсе заставляло трепетать от восторга. Недели не прошло с их знакомства, а Натан Ильич уже не глядит на неё с недоумением, как на неведомую зверушку, а напротив, относится с явным уважением и вон с каким интересом смотрит! Чем не повод для радости и гордости?
О том, почему за эти несколько дней мнение и одобрение петроградца вдруг стали ей настолько важны, Брамс не задумывалась, как не задумывалась и о подоплёке всего происшествия: ей для этого было слишком хорошо, покойно и радостно.
А еще хотелось поделиться своим маленьким счастьем со всем миром и особенно с задумчивым и погружённым в мысли Титовым. Обнять за шею, расцеловать в колючие и чуть сизоватые от тёмной щетины щёки, полюбоваться смешливыми золотистыми искорками в карих глазах… Почему-то казалось, что для полного счастья не хватало именно этого, но тут Аэлита проявила редкое благоразумие и сдержанность: понимала, что, как бы ни хотелось, кидаться с поцелуями к постороннему мужчине — не самое лучшее решение. Ладно бы наедине, но сейчас точно не поймёт, небось ещё заругает и всё испортит.
Настроение же Титова было строго противоположно девичьему. Поручик был хмур, мрачен и с каждой минутой, с каждой мыслью смурнел всё больше.
Недавно следователю казалось, что картинка начала складываться, но эта бомба разнесла её вдребезги, вместе с портретом возможного убийцы. Взрыв никуда не укладывался, да и сам этот брошенный дом — тоже. Если до взрыва Титов еще мог бы предположить, что Навалова через пустой участок и дыру в заборе (а их тут хватало) выбиралась в переулок и шла куда-то пешком, то бомба в доме напрочь перечёркивала даже эту слабую, шаткую, за уши притянутую версию.
А если быть честным с собой, то и без всякого взрыва картина складывалась нелепая.
Проститутка ходит на встречи с любовником, всё. А тут — шпионская конспирация на хорошем, высоком уровне! Зачем было так скрываться? От жены? Да кто в таком случае эта жена, служащая Охранки?! Или Навалову с самого начала собирались убить и потому так скрывали связь? Но зачем и кому она в таком случае помешала? Какой смысл был столь долго выстраивать с ней отношения?
Или убийца впрямь безумен? То есть в прямом смысле психически больной человек, который страдает ко всему прочему паранойей. Тогда он мог прикончить проститутку, например, за нарушение какого-то из его правил, и Навалова ещё долго продержалась в этой игре! Тоже воздушный замок, построенный из одних догадок, но сюда хоть как-то можно было приплести взрыв.
Правда, Титов даже предположить не сумел, какую сказку мог скормить любовник Наваловой, чтобы она решилась соблюдать все его правила. Хитрая, умная, расчётливая баба, наверняка не лишённая чутья. Что он ей пообещал? Жениться и увезти? Может быть, но как заставил Аглаю в это поверить?
А если это был не любовник, то кто? Навалова примкнула к политическому подполью? Дикость какая. Всё, что Натан успел выяснить об этой женщине, категорически не подходило бунтарке. Протестуют обыкновенно балованные дети обеспеченных родителей, романтики, легковерные простаки и верховодящие всем этим представители иностранного капитала. Иногда люди, доведённые до крайней степени отчаяния, но таковых в Ρоссии, слава Богу, в последнее время было немного. И уж точно Навалова не входила ни в одну из указанных групп людей.
Добавила Титову дурного настроения и Брамс. Нет, девушке поручик был искренне и глубоко благодарен, она в самом деле совершила чудо. Если бы она ещё могла объяснить, что именно почувствовала и что хотела скомандовать незнакомой вещи! Но нет же, обычно весьма собранная и рассудительная вещевичка тут неуверенно мямлила и, кажется, сама не понимала, кой чёрт дёрнул её достать флейту. Только Аэлиту, в отличие от Титова, подобное отчего-то не беспокоило вовсе.
Натан, конечно, понимал, что это совсем не конец расследования и даже не тупик. Что нужно поговорить с соседями, обойти пепелище по периметру и осмотреть забор, особенно — дальнюю от калитки часть, и, наверное, появится какая-то более разумная идея, обнаружится интересный факт. Но никак не мог заставить себя подняться со скамейки, и всё откладывал этот момент, и в итоге пришёл к договору с самим собой: дождаться результатов осмотра пожарными, затем оглядеть место, потом привести мундир в порядок и только после этого разговаривать с соседями. Нечего пугать законопослушных горожан затрапезным видом — мундир грязный, фуражка вообще такая, что противно на голову надевать: по ней явно кто-то прошёлся, и как бы не сам Натан.
А еще поручика вновь преследовало ощущение чужого взгляда — пристального, очень внимательного, и это тоже сердило, хотя враждебности в этом наблюдателе не ощущалось. И как ни пытался мужчина списать эти чувства на зевак за окнами, взгляд нет-нет да и возвращался к тёмным, хмурым елям, скользил по их мохнатым лапам и пытался пронзить плотный сумрак у самых стволов. Чудилось, что таинственный зевака притаился вот там, в густой тени, — непонятный, невидимый. На Титова опять накатило чувство, будто он потихоньку трогается умом, мужчина в раздражении тряхнул головой и рывком поднялся с лавки, благо в это время через калитку вышли пожарные.
Отчёт получился достаточно скупым и почти без конкретики: взорвался обыкновенный динамит, взрывателем служила некая вещь — распространённая практика и в горном деле, и в военном. А вот что именно это была за вещь, внятно ответить пожарные не смогли, взрыв разрушил её полностью.
Даже Брамс с её чудесами математики разводила руками. Одно дело, аккуратно стёртая с целого предмета умбра — это почти лабораторные, чистые и удобные условия, а совсем иное — полное уничтожение и самой вещи-взрывателя, и всего её окружения. Тут уже никакой речи о восстановлении умбры, вещевики всё же не боги.
Осмотр забора показал то, чего Титов и ожидал: где-то доски просто отсутствовали, где-то — едва держались, и выбраться с участка не составляло труда. За домом вдоль рухнувшего от взрыва забора тянулся узкий, угрюмый проулок. Замусоренный и заполонённый сухостоем прошлогоднего бурьяна, пестрящего молодой зеленью, он упирался в оживлённую улицу. Получалось, Навалова действительно могла проходить через брошенный дом на другую сторону, чтобы избежать преследования, но основной вопрос по-прежнему никуда не делся: зачем нужна подобная секретность? И зачем понадобилась бомба?!
Окончив разговор с пожарными, разошлись по домам — приводить себя в порядок. То есть Брамс сначала завезла безлошадного поручика, а потом погнала «Буцефала» к родным пенатам, условившись с Натаном встретиться в буфете Департамента, чтобы обсудить происшествие, пообедать и всё же услышать от петроградца ответ на вопрос, что же не так сказал Антон Денисович.
— Алечка, что с тобой?! — ахнула Людмила Βикторовна Брамс, когда дочь заявилась домой чумазая и присыпанная прелой хвоей.
— Нас с господином поручиком взорвать пытались, но неудачно, — легкомысленно отмахнулась дочь, минуя осевшую в кресло мать и на ходу расстёгивая блузу. — Натан Ильич очень моё чутьё хвалил и обещал слушаться, ежели в следующий раз я что неладное заподозрю, — бодро похвасталась она из спальни, скидывая одежду.
— В какой такой следующий раз?! — возмутилась Брамс-старшая, входя в комнату Аэлиты и хмуро наблюдая за торопливым переодеванием дочери.
— Ну, если мне опять почудится неладное, а он всё равно станет вперёд переть, — легко пояснила вещевичка.
— Куда «вперёд»? — продолжила недоумевать Людмила Βикторовна. — Куда тебя этот поручик потащил?!
— Никуда не тащил, — слегка растерялась Аэлита. — Мы с ним осматривали место, которое посещала первая покойница, а там бомба оказалась. Но ты не волнуйся, я же её заметила. Мама, а ты не помнишь, где мои вишнёвые брюки? Я думаю, в них удобнее будет, чем так. А то нам сейчас ещё свидетелей опрашивать, и вообще…
— Никаких свидетелей! — решительно заявила мать семейства, перегораживая проход. — Я подумала, он приличный мужчина, а он тебя по всяческим злачным местам?!.
— По каким еще местам? — совсем потеряла нить беседы Аэлита и даже выглянула из шкафа, с тем чтобы бросить полный удивления взгляд на мать. Та стояла в дверях, бледная, взъерошенная и с очень странным выражением лица — во всяком случае, вещевичка его истолковать не сумела. — Ну что ты придумываешь тоже? Мы даже в бордель ходили, наверное, самый приличный в городе. Во всяком случае, от борделя я ожидала чего-то более… вызывающего. А там всё так благопристойно, что даже тошно. Ах, ну вот и они, я же помню, сюда клала!
С этими словами Аэлита выудила из платяного шкафа последний писк моды, вещь буквально на грани приличия — широкие брюки из тёмного, винного цвета тонкого габардина, с пуговицами на боку.
— В бордель?! — ахнула Людмила Βикторовна. — Нет, всё, довольно с меня! — не выдержав, женщина всплеснула руками. — Я долго терпела, всё позволяла, но довольно. Сегодня же попрошу Чиркова уволить тебя из этого проклятого Департамента!
Аэлита, до этого времени успевшая застегнуть и брюки, и свежую блузку, замерла и растерянно уставилась на мать.
— Что значит — попрошу уволить? Какое он право имеет? — хмурясь, уточнила вещевичка.
— Какое-нибудь да найдёт! А только нет такого закона, по которому позволено приличной девушке по подобным местам шляться! — вспылила Брамс-старшая. — Я тебе запрещаю! Я терпела твою науку, я твоё это чудовище одноглазое, грохочущее, терпела, но это последняя капля! Никакого больше сыска, хватит этих развлечений, побаловалась и будет. В бордель они ходили! Может, ещё и в опиумный притон? Нет, всё, довольно. Ты теперь сидишь дома, покуда я с Чирковым не поговорю, чтобы он тебя на пушечный выстрел больше к этому своему уголовному сыску не подпустил! И к поручику этому. Надо же было догадаться, девицу с собой потащить! А казался таким перспективным, приличным мужчиной, хорошей партией… Нет, всё, будет с тебя развлечений!
Во время этой пылкой, пламенной, яростной речи Аэлита всё больше хмурилась и мрачнела. Оговорки матери, по которым другая бы на её месте поняла куда больше, вещевичка не замечала, но поняла главное: ей снова пытались не позволить делать то, что только-только начало получаться, на основе опостылевшего уже аргумента, что она девушка.
Ослеплённая собственными страхами и беспокойством, Людмила Викторовна не обратила внимания на то, как нехорошо сощурились и потемнели глаза дочери — верный, хотя и очень редкий признак того, что вещевичка всерьёз сердита. Да и откуда бы матери знать об этой особенности, если подобные сильные эмоции Аэлита прежде проявляла всего несколько раз и свидетельницей таких проявлений родительница не оказывалась: мимо неё прошли как выяснение отношений с отставным женихом, так и те моменты, когда юная вещевичка доказывала более искушённым вещевикам, да еще женоненавистникам, собственную правоту. Как мать старалась оберегать дочь от всего подряд, так и дочь не стремилась посвящать родителей в собственные проблемы, решая их, по возможности, самостоятельно.
Спорить Аэлита не стала. Только смерила мать тяжёлым, острым взглядом, под которым та осеклась, а потом вдруг по — кошачьи легко вспрыгнула на стул, оттуда — на подоконник, настежь распахнув приоткрытое окно. Не успела Людмила Βикторовна глазом моргнуть, как непокорная дочь — с той же лёгкостью и без малейшей заминки — шагнула наружу.
Пока Брамс-старшая опомнилась и выскочила на улицу — конечно, более обыденным путём, через входную дверь, — дочь её уже завела «Буцефала».
— Аэлита, стой! Вернись немедленно! — выкрикнула женщина, перекрывая рёв мотора, но вещевичка даже не обернулась.
Совсем недавно радужное, настроение девушки вмиг переменилось, и с каждой саженью, ложащейся под колёса «Буцефала», портилось всё больше. Привыкшая к спокойствию и поддержке дома, Аэлита теперь совершенно не понимала, что она сказала или сделала не так, чем можно было объяснить недовольство матери. Что теперь делать и как относиться к произошедшему… скандалу, верно? Ведь это был именно он, да?
В правильности собственного ухода Аэлита не сомневалась: она слишком не любила ругаться, особенно если не разумела причины ссоры. Но даже при всех своих особенностях вещевичка сознавала, что вот такой шаг ничего не изменил и не исправил, а просто отсрочил неприятный разговор, дал время разобраться и подготовиться.
Брамс могла бы понять беспокойство матери, даже готова была успокаивать её, начни та причитать. Но вот эта странная выволочка от человека, который прежде никогда не выказывал недовольства поступками и решениями Аэлиты, ставила девушку в тупик. На её взгляд выходило, что прежде маму всё устраивало — а тут вдруг перестало. Ведь ничего же не изменилось, ведь служба сыскаря подразумевала подобное, об этом писали во всех романах! И сегодняшний взрыв куда больше укладывался в книжные представления, чем постоянные и одинаковые разговоры, которые большей частью вёл Титов. И Аэлита терялась в догадках почему?
В итоге поручик нашёл вещевичку в буфете над блюдцем с одиноким пирожком. Девушка подпирала ладонью голову с совершенно отсутствующим видом и вяло крутила за ручку полную чашку чая.