— Аэлита Львовна, вы уже пообедали? — уточнил Натан, в растерянности разглядывая эту картину. Буфет при Департаменте только именовался буфетом, на деле же здесь можно было получить полноценный горячий обед, просто выбор блюд был невелик. И насколько успел заметить Титов, вещевичка отличалась здоровым аппетитом, и такой скромный выбор его озадачил.
— А? — вздрогнула Брамс, вскинула взгляд на мужчину и встряхнулась, стараясь взять себя в руки: — Нет, я не голодна, спасибо. Мы теперь куда?
— Обратно, на место взрыва, надо всё же опросить соседей. Если Навалова имела обыкновение входить в этот дом, кто-то мог её заметить. Ну и вообще надо выяснить, кому он принадлежал, почему заброшен. А еще меня чрезвычайно смущают эти ёлки. Им уже по полвека, и неясно, зачем их вообще посадили среди города? Примета же, насколько я понимаю, весьма дурная. И ладно посадили, но почему до сих пор не спилили? Воспротивиться некому, а мешают они решительно всем соседям… Аэлита Львовна, да что с вами? — осёкся Титов, потому что рассеянный вид Брамс ясно говорил о том, что слова его падают в пустоту.
— А? — вновь вздрогнула вещевичка. — Простите, пожалуйста. Вы кушайте, не отвлекайтесь.
Натан ответил на это замечание удивлённым взглядом, но молча последовал совету, недоверчиво косясь на девушку и гадая, что могло привести её к такому состоянию. Не задумчивая и погружённая в собственные мысли, какой Титов её уже видел, а совершенно рассеянная и даже как будто всерьёз расстроенная. Что могло случиться за минувшие полчаса, пока он чистил китель?! Однако сейчас Натан не стал пытать расспросами Аэлиту, обстановка не располагала, поэтому быстро пообедал и предложил Брамс отправляться.
А когда отодвинул девушке стул, помогая подняться, забыл все прежние вопросы и лишь искренне порадовался, что вещевичка нынче особенно ненаблюдательна, иначе получилось бы неловко.
Дело в том, что Натан вполне оценил наряд девушки, и взгляд сам собой соскальзывал на красную ткань, фривольно обтягивающую ладную фигурку, а вернее — нижнюю её часть. И на какое-то время Титову стало, прямо сказать, не до душевного состояния Брамс, куда сильнее его занимала гамма собственных чувств.
В целом мужчина ничего не имел против современных веяний моды и не считал женщин, подверженных им, порочными или испорченными. Больше того, подобные вещи он находил красивыми, приятно волнующими, привлекательными и вообще радующими глаз. Но все прежние представления были очень абстрактными, общими, подходящими для каких-то посторонних, незнакомых женщин. А вот применить их к рассеянно подцепившей его под локоть вещевичке не получалось, и потому Титов метался.
С одной стороны, хотелось отчитать девицу как маленькую и отправить переодеваться, но он понимал, что не имеет на такой поступок никакого права, поскольку Брамс — взрослая и вполне самостоятельная особа. С другой же — сложно было не признать, что Аэлита в этом наряде исключительно привлекательна, во всех смыслах, и отправить её переодеваться, конечно, было бы правильно, но чисто по-мужски подобного совсем не хотелось. Хотелось наслаждаться волнующим зрелищем и впредь, и это добавляло к прежним чувствам изрядную долю смущения.
А еще Натан сердился на себя. За все эти мысли, за беспорядок в голове; за то, что большую часть его внимания занимает изящная ладошка, лежащая на сгибе его руки, и тёплое плечо, касающееся локтя; за то, что в голову постоянно лезут совершенно неуместные детали, вроде того, какие у вещевички необычные, яркие глаза, и как приятно её обнимать, и…
Вот на это всё Титов и злился. На то, что вместо мыслей о деле, которое принимало всё более крутой оборот, его голова занята хорошенькой вещевичкой.
И вообще, не Натан ли по осени проклинал весь женский род скопом и убеждал себя, что от чувств к этим сосудам греха одни расстройства и разочарования, полностью уверенный, что впредь не только не женится, но даже ухаживать за женщинами не станет? Конечно, чего спьяну да в расстроенных чувствах не решишь, да и равнять Брамс со всеми прочими знакомствами было неуместно, но… Но неужели он всерьёз готов увлечься этой девушкой? Или уже это сделал?
Да чёрт побери, дело конечно не в самой вещевичке, она очаровательная особа. Но как же всё это не вовремя! По городу гуляет маньяк, убиты уже две женщины, а он в облаках витает!
За время пути к знакомому подъезду Титов с горем пополам избавился от этих мыслей, твёрдо решив крепко обдумать собственное чересчур нежное отношение к вещевичке вечером, в спокойной обстановке, когда будет на то время. И пока Брамс устраивалась на «Буцефале», поручик предусмотрительно отводил взгляд, чтобы мысли не свернули опять в прежнюю колею.
А когда они добрались до места происшествия, сосредоточиться на служебных обязанностях было уже не так трудно.
На разговор соседи «нехорошего дома» шли охотно и щедро потчевали Титова байками и страшилками, в которых мелькало это строение. Одни уверяли, что жила там чуть ли не Баба-Яга, другие — будто собирались на шабаш всяческие сатанинские отродья. Третьи заверяли, что в доме замуровали злющего слепого старика — не то живым, не то уже мёртвым, не то тогдашние соседи, не то дальние родственники. Все сходились в одном: ночами оттуда порой слышались леденящие душу стоны, и вообще будто бы пропадали кошки, собаки и даже люди, в частности, некий «хромой Матвей». Правда, одна из соседок припомнила, что последний просто с перепоя околел в сугробе под Крещение, и ей Натан был склонен верить больше других.
Толком про визиты Наваловой, увы, тоже никто не мог сказать: вроде и была какая-то, но одна и та же, и та ли самая, никто внятно не ответил — горожанам мешала бурная фантазия. Визиты проститутки расцвечивались жуткими красками пожирания её нечистью, историями шабашей и прочими далёкими от правдоподобности образами, которые никак не получалось отделить от реальности.
Титов в конце опроса пришёл к выводу, что появление женщины действительно видели, а вот как она уходила — не заметил никто. Это хорошо сочеталось с версией о том, что Навалова просто проходила через брошенный дом, чтобы замести следы, но никак не вязалось со взрывом. А отделить тот от истории с Наваловой не получалось: Титов попросту не представлял, кому еще могла понадобиться эта бомба. Тем более заложили её всяко не десять лет назад, когда умер последний хозяин.
Брамс всё это время отвлекала на себя часть внимания поручика, но уже совершенно в ином ключе: её странное поведение всё больше беспокоили мужчину. Например, когда одна пожилая особа из числа соседок устроила вещевичке настоящий выговор по поводу её наружности и непристойного внешнего вида, сетуя на нравы нынешней молодёжи, Титов внутренне холодел, пытаясь осторожно отвлечь разговорчивую даму: меньше всего ему нужен был скандал. Но рассеянная Аэлита пропустила мимо ушей всё до последнего слова, и поручик совершенно встревожился.
Однако разговор этот опять пришлось отложить на потом: никакая смертельная опасность той явно не грозила, а прочее могло подождать. Тем более Титову пришла в голову очень удачная идея.
Оставив в покое взрослых, поручик переключился на детей, и этот ход оказался верным. За двадцать минут и несколько мелких монет он получил гораздо больше полезных сведений, чем за минувшие до этого полтора часа. Разумеется, мальчишки не могли пропустить столь интересный и овеянный легендами дом и лазали в него почти все. Кто вправду, кто наврал — тут уже не разберёшь, но страшилок они рассказывали, на удивление, меньше взрослых.
С их слов получалось, что это, в общем-то, обычный старый дом, ветхий и заброшенный, и никаких запертых покойников там, конечно, нет. Кое-кто уверял, что слышал стоны и видел призрака у печки, кто-то якобы встречался с ним во дворе, но и только. Главное, ещё неделю назад никакой бомбы там не было, а после этого…
С одним из пострелят случилось странное. Он на спор, как и прочие, полез в этот дом третьего дня вечером, но просто не сумел открыть дверь, словно её держали с той стороны. Бился-бился, да и плюнул на это дело, обсказав ожидавшим сверстникам всё как есть. Те поначалу, конечно, обозвали неудачника трусом и посмеялись. Но потом всей гурьбой отправились проверять и с изумлением обнаружили, что дверь, прежде открытая, действительно не поддаётся даже слаженным усилиям. Причём они клялись и божились, что замок давно заржавел и запереть его никто не мог.
Верить этому или нет, Титов так и не определился, но смахнул со лба испарину, мысленно перекрестившись и отметив, что бог всё же бережёт детей. Хотя дверь, конечно, держал в любом случае не он. Ребята застали бомбиста, который как раз закладывал заряд? Или тот приладил какой-нибудь хитрый вещевой засов, который не всякий способен открыть?
После разговора с мальчишками Натан, оставив рассеянную Брамс у мотоциклета, еще раз обошёл пепелище, но, конечно, ничего нового там не обнаружил. Чёрные лужи, печные развалины, обгорелые рёбра венцов и ощущение чьего-то пристального, внимательного взгляда, которому мужчина даже почти не удивился и на который уже не обращал внимания.
От развалин дома Титов направился в Φедорку, где Иванов давно уже подготовил для него список подозреваемых вещевиков. Спасибо старику, там имелись не только сорок три фамилии, но и описание, частью весьма подробное — кажется, профессор нашёл уместным привести все сведения, имевшиеся у него об этих людях. Брамс при Иванове малость ожила, даже в разговоре участвовала, и у поручика немного отлегло от сердца: не так с ней всё плохо.
Хотя серьёзный разговор с вещевичкой вновь пришлось отложить, на этот раз — чтобы вернуться в Департамент в надежде застать на рабочем месте Элеонору. Перед обедом Титов просил делопроизводительницу выяснить, кто владел ныне взорванным домом, а теперь планировал озадачить Михельсон списком Иванова, чтобы она добавила к профессорским заметкам то, что имелось на вещевиков у полиции.
Как и ожидалось, утреннее задание Элеонора выполнила, хотя никакой пользы следствию это не принесло: последним его хозяином был одинокий старик, учитель истории Богданов, который умер больше десяти лет назад, и после его похорон дом стоял покинутым. Почему до сих пор не ушёл с молотка — загадка, место-то хорошее. Но, видать, попросту забыли, такое тоже порой случалось и не казалось удивительным.
— Натан Ильич, а вы теперь домой? — негромко поинтересовалась Брамс, когда они с поручиком шли к выходу.
— Думаю, да. Для визитов уже поздновато, а завтра нам с вами предстоят сложные разговоры. Сначала с Чирковым, потом с Охранкой, потом на «Взлёт» поедем. Я…
— Натан Ильич, а можно… можно я у вас переночую? — совсем уж тихо и жалобно попросила она, оборвав мужчину на полуслове.
— То есть как? — настолько опешил он, что даже забыл возмутиться.
— Я не хочу возвращаться домой, — вздохнула Аэлита печально.
— Что стряслось? — нахмурился Натан.
— Ничего не стряслось. Не хочу, и всё, — упрямо отмахнулась она.
Титов искоса глянул на грустную, потерянную вещевичку, и все правильные, нужные слова — о том, насколько неприлично и неподобающе для молодой незамужней девушки подобное поведение, — встали поперёк горла. Он совершенно отчётливо сознавал, что в ответ на нечто подобное Брамс покивает, наморщив нос, и, может, даже пообещает отправиться домой, но на деле — никуда не поедет. И хорошо, если просто останется в Департаменте, где она, по крайней мере, будет в безопасности. А скорее вещевичка навлечёт на себя беду этим упрямством и обидой, и хорошо, если жива останется.
Оставить девушку в таком состоянии Титов, конечно, не мог.
— Пойдёмте, — кивнул он. — Чаю выпьем, отдохнём и решим, что делать.
До дома дошли в молчании. Аэлита хмурилась, думая о чём-то своём, а Титов поглядывал на неё и пытался понять, что же могло произойти за те полчаса, в которые Брамс отправилась переменить одежду. Случилось дома, тут и гадать не о чем. Неужели мать проболталась о семейном заговоре? Да нет, навряд ли: тогда бы вещевичка поделилась бы негодованием с Титовым, а не замкнулась вот так в себе. Но чутьё и жизненный опыт подсказывали, что направление верное, оставалось только разговорить понурую Брамс, поскольку на догадках решения проблемы не найдёшь, а разобраться в неприятностях Аэлиты он намеревался твёрдо. И потому, что чувствовал себя в изрядной степени ответственным за девушку, и потому, что ему не хотелось никаких неприятностей для такого необыкновенного создания, а ещё потому, что было непривычно и горько видеть энергичную вещевичку столь унылой и потерянной.
Марфа Ивановна появление гостьи встретила изумлением, но ничего не сказала, а потом Титов вкратце обрисовал обстоятельства — мол, беда какая-то у девушки дома приключилась, вызнать надо, что за напасть, и помочь, — и вдова прониклась пониманием и сочувствием.
Брамс усадили к столу, вручили большую кружку кипрея с мёдом. Хозяйка неторопливо рассказывала обо всём подряд. Натан, отнёсший фуражку, китель и портупею с прочим имуществом в комнату, поддержал женщину, тоже припомнил несколько забавных историй — частью из детства, частью из кадетских будней. Аэлита в этой тёплой, домашней обстановке потихоньку оттаяла, даже заулыбалась, что-то спрашивала… а потом вдруг разревелась — горько, отчаянно, навзрыд, уткнувшись в плечо сидящему рядом поручику.
Тот обменялся с Прокловой растерянными взглядами, оба не ожидали столь бурного проявления чувств, но призывать девушку к порядку, конечно, не стали. Титов чуть повернулся, осторожно обнял Аэлиту, молча гладя по рыжим кудряшкам, и та с готовностью, как-то очень уютно и почти привычно вцепилась обеими руками в рубашку мужчины. Марфа Ивановна бесшумной тенью вышла из горницы в заднюю комнату, где жила сама, и принесла чистый носовой платок.
В уютных, крепких объятьях поручика Аэлите стало очень хорошо и покойно, отступило недавнее мучительное чувство, будто в мире или даже внутри у самой вещевички что-то невозвратно изменилось, переломилось, пришло в негодность, так что безутешные рыдания смолкли достаточно быстро.
— Спасибо. — Шмыгнув носом, Брамс приняла у мужчины платок, не спеша притом отстраняться и соблюдать какие-то приличия — о последнем сейчас совершенно не думалось.
— Аэлита, может быть, вы раскроете причину вашей печали? — тихо спросил Титов, опустив неуместное в подобных обстоятельствах отчество и тоже не торопясь размыкать объятья.
Брамс нахмурилась, утирая глаза и нос, а после решительно кивнула и, сбиваясь, захлёбываясь словами, принялась рассказывать о событиях в доме. О запрете матери, о её непонятных и неожиданных угрозах, о том, насколько странным всё это показалось девушке, привыкшей к постоянной поддержке и одобрению собственных начинаний. Договорилась даже до того, что мать её подменили или вообще бес попутал.
Вещевичка, молодой гениальный учёный — о бесах заговорила!
А потом, высказавшись, с детской доверчивостью опять прижалась к мужчине, крепко обняв обеими руками и уткнувшись носом ему в шею.
Титов шумно вздохнул, вновь погладил кудрявую голову и беспомощно глянул на сидящую через стол хозяйку.
— Да, дела-а, — протянула та, покачав головой. — Горе луковое. Нешто ты думала, что материнское сердце такое покойно встретит? Шутка ли, дочь едва не убилась…
— Она не волновалась, она ругалась, — упрямо пробурчала Брамс поручику в ключицу.
— И напрасно! — задумчиво покивала Проклова. — Хворостину бы лучше взяла да выдрала от души, может, дойдёт…
— Ну, знаете ли! — возмущённо ахнула Аэлита, резко отстранилась от мужчины и попыталась встать.
— Не сердитесь, Аэлита, — мягко попросил Натан и бросил укоряющий взгляд на хозяйку, не пуская девушку. — Марфа Ивановна просто таким образом хотела сказать, что понимает негодование вашей матери. Родительское беспокойство порой принимает подобные формы, увы.
— Но она же Чиркова хотела просить, чтобы тот мне от места отказал! — возмутилась Брамс.
— Тут, видите ли, какая штука, — осторожно подбирая слова, заговорил Титов. — Это всё от страха, что с вами беда может случиться. Прежде, пока вас к следственной работе не привлекали, это и негодования такого не вызывало, а тут ваша матушка перепугалась не на шутку, вот и наговорила в пылу всякого.
— А почему же она Коленьке ничего такого никогда не говорит?!
— Только не сердитесь, но это всё объясняется тем, что вы девушка. Всё же в глазах матери счастье дочери — в большой дружной семье. Я думаю, она любит вас и желает добра, но принять ваше стремление рисковать собой ей довольно трудно, — сказал Натан, мысленно посылая ругательства Людмиле Викторовне Брамс. Она свою дочь понять не желает, поговорить с ней не может толком, плетёт за спиной интриги, а он еще её выгораживать должен!
А если хотела, чтобы дочь скромно дома сидела, так надо было её сызмала воспитывать соответственно, а не взрослой уже девице выговаривать. И за хворостину хвататься.
— Но я не хочу уходить из сыска! — нахмурила брови Аэлита. — А если она и впрямь к Чиркову пойдёт? А если он её послушает?!