— Граф Лаубер?
Это не было похоже на обмен сердечными приветствиями. Скорее, на ритуальный салют перед поединком, скупое обозначение намерений. Гримберт ощутил неприятную щекотку, прошедшую по спине.
— Этот мессир возле меня — барон Магнебод. Назовете своих спутников?
— Сир Аскарик и сир Виллибад из моего знамени.
Это было в характере Лаубера — называть своих рыцарей на древне-имперский манер, сирами, а не мессирами, как принято в Туринской марке и окрестных графствах. Гримберт отстраненно подумал, что некоторые люди не меняются со временем. Несмотря на то, что граф Женевский прожил тут не один десяток лет, он так и не приучился к здешним нравам. Наверно, в его возрасте не так-то просто меняться, изучая непривычную культуру.
— Очень досадно, что вы не известили меня о намерении нанести визит, — Гримберт почтительно приложил руку к сердцу, — Я бы подготовился должным образом.
Он позаботился о том, чтоб это прозвучало искренне. Именно в обрамлении из искренности ложь становится еще более ядовитой и очевидной, как фальшивый изумруд — в оправе из подлинного золота. И Лаубер, без сомнения, это почувствовал. Не мог не почувствовать.
— Не стоило себя утруждать, — обронил он, разглядывая собеседника, — Если бы я хотел нанести официальный визит, то послал бы герольда.
«И еще целую свиту дрессированных обезьян в расшитых ливреях, — мысленно добавил Гримберт, — Склонность старых имперских родов к болезненной роскоши хорошо известна».
Он лукавил сам себе, что немного испортило ему настроение. Если у графа Женевского и были весомые грехи или постыдные склонности, он маскировал их достаточно умело, чтобы его собственные лазутчики смогли обнаружить хотя бы их тень.
Лаубер определенно не был аскетом, но не был и развращенным гедонистом, как многие аристократы при дворе. Не испытывал слабости к выпивке или наркотикам и имел столь банальные предпочтения в вопросах любви, что выглядел омерзительно старомодным даже на взгляд самого Гримберта. Гордыня, гнев, чревоугодие, алчность — все эти смертные грехи, казалось, не имели над ним власти. Всегда выдержанный, всегда спокойный, всегда неестественно вежливый, Лаубер не зря считался одним из самых дисциплинированных и талантливых рыцарей его императорского величества. Если это и было маскировкой, то высочайшего уровня.
И все же Гримберт сделал еще одну попытку.
— Как жаль, что мне приходится принимать вас здесь, в этом жалком шатре, а не в моем дворце в Турине. Уверен, мои повара смогли усладить бы ваш вкус, а музыканты очаровали бы своим талантом. Знаете, у меня есть собственная театральная труппа, они ставят потрясающие пьесы на сцене. Мы смогли бы наслаждаться приятной беседой, как и подобает старым приятелям вроде нас…
Он ощутил предупреждающий сигнал сродни тревожному зуммеру «Тура». Перестарался, пожалуй, это уже выглядит откровенным паясничаньем. Надо знать меру.
— …однако мы вынуждены прозябать тут, в негостеприимных варварских краях, населенных язычниками и еретиками, страдая от холода и жажды, смиряя плоть и уповая на то, что Арбория все-таки падет завтра на рассвете.
Он нарочно завел этот бессмысленный и бездумный разговор, совершенно никуда не ведущий и пропитанный таким количеством глупейших метафор и нелепых аллюзий, что делалось кисло на языке. Некоторых такой обманчивый стиль позволял сбить с толку — они раскрывались раньше положенного или делали неумелые выпады или совершали еще какую-нибудь ошибку из числа тех, которые Гримберт распознавал лучше бреши во вражеской броне.
Однако ему пришлось признать, что Лаубер и здесь на голову выше всех его противников. Всю эту выспоренную болтовню он попросту пропустил мимо ушей, невозмутимый, как проклятый голем. В бою он был таким же — холодным, спокойным и рассудительным. Неприятный противник. Под такой стиль боя тяжело подстраиваться.
— С минуты на минуту господин императорский сенешаль объявит начало военного совета. Поэтому я хотел бы сэкономить нам обоим время, господин маркграф. Я здесь лишь затем, чтобы задать один вопрос.
— Я весь во внимании, дорогой граф, — Гримберт широко улыбнулся. Будь на месте Лаубера какой-нибудь несдержанный барон, эта улыбка болезненно полоснула бы его подобно широкому ножу. Но от холодной брони Лаубера она отскочила, как от бронеплиты. Пожалуй, подумал Гримберт, ему потребуются более мощные снаряды, чтоб найти слабое место в этой броне…
— Этим утром вы вступили в схватку с рыцарем из моей свиты.
Спорить с этим было бы тяжело — даже если бы Гримберт и собирался. Он нарочно не переоделся, оставшись в своем рыцарском комбинезоне, еще влажном от пота.
— Из вашей свиты? Быть того не может! Ох, погодите… Неужели это тот самый… Как его звали… «Ночной Болван»?
— «Полуночный Гром».
— Да, точно, точно. Так значит, этот недотепа был из вашей свиты, граф? Как жаль, что я не знал об этом.
— Вы знали.
Это произнесено было со спокойной уверенностью автомата. Как и все прочие реплики — голос графа Женевского был беден на интонации.
— Даже не догадывался, — Гримберт все еще улыбался, — Просто хотел проучить выскочку, невесть что о себе возомнившего.
— Эдиктом его императорского величества запрещены все схватки во время боевого похода.
— Это не была схватка, дорогой граф. Всего лишь турнир по взаимовыгодному согласию и с использованием имитационных снарядов. Всякий рыцарь имеет право защищать свою честь от попирания, вне зависимости от того, в походе он или нет, разве не так?
— Снаряд, который перебил ему ногу, не был имитационным.
— По всей видимости, не был, — согласился Гримберт, — Ужасная, досадная ошибка. Полагаю, в боеукладку случайно попал боевой снаряд. Не сомневайтесь, я прикажу спустить шкуру с оруженосцев, которые допустили эту оплошность.
Лаубер не выглядел удовлетворенным.
— По вашей вине доспех моего рыцаря серьезно пострадал. Он не сможет участвовать в завтрашнем штурме Арбории. Это значит, что эффективность моего знамени упала еще до того, как мы впервые скрестили копья с противником.
— Великий Боже, граф! — Гримберт с нарочитой небрежностью взмахнул рукой, — В вашем знамени три дюжины рыцарей. Одним больше, одним меньше… Не думаю, что лангобарды ощутят разницу, тем более, что сир «Ночной Болван», судя по всему, был полным недоумком. Едва ли его потеря сильно ослабит ваш отряд.
Рыцари за спиной Лаубера напряглись, но сдержались, лишь глухо зароптали, заставив Гримберта ощутить подобие уважения. Послушны и беспрекословно повинуются. Другие бы на их месте не сдержались, глядя как унижают их собрата, а эти стоят точно статуи. Разве что у сира Виллибада, того, что справа, немного дергается лицо. Что ж, Гримберт мог его понять.
— В этот раз вы хватили через край, — отчеканил Лаубер. Под его пристальным взглядом Гримберт непроизвольно стиснул зубы, — Вы можете сколько угодно долго плести интриги, сидя у себя в Турине, но сейчас мы оба — в боевом походе. Походе, от результатов которого может зависеть не только будущее Лангобардии, но и наших с вами фамильных владений. Однако даже в этой ситуации вы предпочитаете досаждать мне, вместо того, чтоб выполнять ту работу, которой ждет от вас его императорское величество.
Гримберт поманил пальцем слугу и взял с подноса сочную спелую грушу. Ему не хотелось есть, но он желал уязвить гостя настолько, насколько это возможно, оставаясь при этом в рамках приличий. Он откусил кусок, позволив прозрачному соку стекать по подбородку. В самом деле сочная. И сладкая, как мед, выращенная в его собственных садах в Турине. После всех битв, что разыгрались на территории марки за последнее столетие, почва загрязнена неимоверно и едва не стонет от количества навеки засевшей в ней радиации, но сады маркграфа, как и прежде, пребывают в отличном состоянии.
— Вздор, — отозвался он безмятежно, откусывая еще кусок, — Не понимаю, чего вы хотите добиться, врываясь ко мне с подобными обвинениями, столь же нелепыми, сколь и беспочвенными? Полагаю, мы можем забыть о них, как и подобает старым друзьями. Или…
Гримберт оставил это «или» висеть в воздухе, хорошо зная, что все собравшиеся понимают его истинный смысл. Или Лаубер мог бы пойти дальше. Направить Гримберту официальный вызов, как полагается между рыцарями.
В том, что вызова не последует, он не сомневался. Лаубер слишком осторожен и сдержан, чтобы решать конфликты с оружием в руках. Кроме того, он хорошо сознает последствия такого опрометчивого шага. Выкованный в лучших кузницах Женевы «Урановый Феникс», конечно, на многих наводит ужас, но все присутствующие здесь рыцари понимают, что ему никогда не справиться с самим «Золотым Туром» и его хозяином, непревзойденным и не знавшим ни одного поражения Гримбертом, маркграфом Туринским. Лаубер понимает это и будет искать другой путь.
— Я буду вынужден доложить об этом императорскому сенешалю, — холодно сообщил он, — Подобная выходка может привести к провалу всего похода. Уверен, герцог сделает из этого соответствующие выводы.
— Конечно, вам определенно стоит поделиться с Алафридом своим беспокойством, — согласился Гримберт, — Желаю удачи вам, граф. И обязательно навестите меня, если будете в Турине. Не помню, я говорил, что у меня превосходный театр?
— Удачного вам дня, маркграф.
— Благодарю. Ступайте, ваше сиятельство, и помните — мои глаза всегда будут при вас.
Возможно, ему удалось смутить Лаубера. На половину секунды, не более.
— Что это значит?
— Ох, простите. Я вечно забываю о том, что вы плохо знакомы с нравами восточных провинций. Это поговорка, — Гримберт ободряюще улыбнулся гостю, — Означает, что я буду следить за вашей судьбой.
Острота не достигла цели — Лаубер молча развернулся и вышел из шатра. Его рыцари последовали за ним.
Гримберт был уверен, что самообладание не изменило ему на протяжении всего разговора, но все равно почувствовал необходимость перевести дух. Каждый разговор с графом Женевским выматывал его больше, чем самая изнурительная схватка. Правду говорят о нем, человек с необычайной выдержкой и стальным сердцем. Может ли на свете хоть что-то пронять его?
— Это было опасно, — произнес Магнебод, глядя на него из-под насупленных бровей, — Ты рисковал, дразня дракона, Гримберт.
Гримберт разжал пальцы, позволив наполовину съеденной груше упасть на ковер. Он ощутил, что внезапно утратил аппетит.
— Я хотел вывести его из себя. Чем более человек взвинчен, тем необдуманнее действует, тем поспешнее принимает решения. Мне нужно лишить его душевного равновесия, если я хочу довести план до конца.
— План! — едва не простонал Магнебод, — Опять твой план! Лаубер нажалуется Алафриду и сенешалю придется донести это до императора. А ты знаешь, как важен императору этот поход! Если он узнает, что ты подвергаешь его опасности из-за своей затянувшейся вражды с графом…
— Алафрид на моей стороне, — возразил Гримберт, — Он не признает этого открыто, но и не донесет на меня. К тому же, мне требуется совсем немного времени. Завтра все решится.
Завтра. Гримберт стиснул кулаки. Он еще не видел зарева над Арборией, но словно чувствовал пожар лицом. Завтра его сиятельство граф Женевский получит по заслугам.
Остатки груши превратились в липкую кляксу, когда он наступил на нее ногой. Вот что останется от графа Женевского. Гримберт все еще пытался брезгливо очистить ботинок, когда в шатер несмело заглянул Гунтерих.
— Ваше сиятельство…
— Что тебе?
Кутильер прочистил горло.
— Герцог де Гиеннь, императорский сенешаль, велел сообщить о начале военного совета. Он ожидает вас в своем шатре около полудня. Там же будут присутствовать все рыцари.