Изо рта Уилла вырвался короткий сдавленный возглас. Но Лэйд почти не расслышал его. Это ведь, в сущности, очень просто, подумал он.
Пропавшие девушки на улицах Нового Бангора.
Крепкая, запирающаяся на замок, дверь в «Ржавой Шпоре».
Мертвые выпотрошенные девушки на стене.
Нет, подумал Лэйд, силясь этим мысленным «нет» перекрыть быстро ширящиеся щели в страшной, сбивающей дух, загадке.
Роттердрах презрительно рыкнул.
— Ничего удивительного. Требовать первенца — старая забава тиранов, или вы не помните притчу про Авраама и Исаака? Дьяволу было мало моих мучений. Он хотел, чтоб я собственноручно положил в его пасть собственное дитя. И знаете, что? Я встретил эту оферту[2] согласием. Не лучшая сделка, которую мне приходилось заключать в жизни, но… Жаль, я сам не художник, мистер Уильям, иначе запечатлел бы на холсте ваше выражение лица. Судя по нему, только в этот миг я стал для вас настоящим чудовищем.
— И вы пошли на это?
Роттердрах клацнул зубами.
— Я был готов на все. Даже на то, чтоб принести в жертву свое собственное дитя. Которое, к слову, мне еще только предстояло зачать. Забавно, на тот момент это не казалось мне проблемой. Надо было лишь найти подходящую кандидатуру — и я приступил к поискам.
— Должно быть, это было не самой простой частью плана… — пробормотал Уилл, едва шевеля побледневшими губами, — О, простите, я…
Но чудовище не рассердилось, как ожидал Лэйд. Лишь хмыкнуло, покосившись в сторону Уилла глазом, похожим на пруд кипящей кислоты.
— В те дни я не был таким красавцем, как сейчас. Кроме того, я обладал некоторым запасом денег, определенной харизмой и хорошим вкусом. Комбинируя это друг с другом, можно добиться весьма неплохих результатов. В то время затея еще не казалась мне сложной. Господи, в одном только Лондоне, говорят, за неделю топят в Темзе не меньше двух десятков младенцев, плодов несчастной любви, которые оказались не нужны своим родителям. Зачатие жизни вам, людям искусства и философам, кажется мистерией, я же всегда полагал это весьма простой штукой. Ах, дурак…
— Вы не добились своего? — осторожно спросил Уилл.
Роттердрах недобро ощерился, отчего по его мясистому алому лицу поползли лоснящиеся извивающиеся морщины.
— Представьте себе, не добился. О нет, я зачал ребенка. Даже не одного, куда больше, чем требовалось по договору. Я всегда был осторожен по части сделок, перестраховывался даже в тех случаях, когда в этом не было нужды. Да, дурак, проклятый дурак… Я словно был недалеким скрягой, спешащим вложить свое состояние по меньшей мере в дюжину разных банков, чтобы уж наверняка обеспечить себя дивидендами, не доверив все яйца одной корзине. Так спешил убраться с Нового Бангора любой ценой! Вот только все это было тщетно.
— Почему? — вырвалось у Уилла.
Так и не понял. Не успел понять. Но сейчас, конечно, поймет. Он не глуп, этот Уилл, хоть и отчаянно простодушен в некоторых жизненных аспектах. У него просто нет опыта — опыта жизни в Новом Бангоре.
Роттердрах внезапно страшным ударом ноги отшвырнул одного из мертвых клерков Канцелярии, сидевших у стены. Силы, заключенной в этот удар, было достаточно, чтобы тело переломилось пополам и распласталось на полу. Выместив свою злость, демон оскалился.
— Вообразите себе, ни одна из девиц, которых я охмурил, не смогла родить. Да, такое иногда случается с девицами и не только в Новом Бангоре. Болезни, выкидыши, физическая слабость вкупе с неспособностью выносить плод… Такое случается и в Англии, верно? Ни одна из них не одарила меня наследником — наследником, которого я обязался скормить Левиафану.
— Но…
— Невероятно, какое-то время я даже корил сам себя, подозревая, что дело во мне самом, что я слишком стар, чтобы зачать ребенка. Болван, трижды болван… Тело, которое я считал своим, уже не принадлежало мне. Он уже начал его перекраивать, хоть я этого не замечал. Стиснув зубы, я пытался выполнить свою часть договора. С тех пор я сделался разборчив. Очень разборчив. Я выбирал не тех, что ответили мне взаимностью — на нее мне к тому моменту уже было плевать — а тех, кто мог успешно разродиться. Оценивал их, как скот на выставке. Старался выбирать молодых, крепких, не злоупотреблявших рыбой или спиртным, с хорошей наследственностью. Тщетно. Ни одна не доносила плод до положенного срока. Даже в тех случаях, когда дело не кончалось выкидышем или болезнью, приканчивавшей или мать или дитя или обоих вместе, никто из них не приблизился даже к третьему триместру. Одна выжила из ума и ночью утопилась в океане. Другую сбил на улице локомобиль. Третья в два дня сгорела от лихорадки. Вообразите себе мое отчаянье, мистер Уильям. Моя сделка трещала по швам. Если кто-то и мог понять меня, так это египтяне, тоже потерявшие тысячи первенцев из-за божьего гнева. Они потеряли их в одну ночь, я же терял своих годами!
— Едва ли вам стоило заключать этот договор.
Роттердрах легко поднял за шею тело второго клерка и, удовлетворенно заворчав, подцепил его узловатыми алыми пальцами за подбородок. Лэйд знал, что увидит, едва услышав треск — и это был не треск похоронного костюма. Демон вырвал голову из тела так легко, будто картофелину из податливой почвы. Картофелину, за которой тянулся извивающийся алый шлейф разорванных позвонков и сизых обрывков легких.
— Простите, мистер Уильям, меня нередко охватывает злость, когда я вспоминаю те времена. И есть, отчего. Все мои надежды покинуть остров превращались в алые комки на акушерском подносе. Мой банковский взнос, ведущий к свободе, обращался в тлен. Я бесновался от гнева, я рычал, точно зверь! Я приобретал лучших женщин Нового Бангора везде, где их находил. Бедных проституток из Шипси можно было купить за серебро. Почтенных вдов, достаточно здоровых и крепких, чтобы выносить потомство, я покупал за обещания и лесть — эти валюты тоже все еще в ходу в наше время. Романтичных девушек я покупал за красивые сказки, разочарованных в жизни синих чулок — нарочитой грубостью, которую часто принимают за шарм. Однако подчас мне приходилось пускать в ход и другие методы. Я запугивал стойких, соблазнял невинных, обманывал прямодушных, совращал юных. Иногда, когда другие средства не приносили успеха, я добивался своего силой. Вы кривитесь, мистер Уильям? Что ж, могу вас понять… А вы меня — нет!
— Я могу вас понять, — твердо возразил Уилл, — Вы несчастный человек, погубленный злой силой. Только сила эта — не Левиафан. Все божества живут в нашей груди. Дьявол, с которым вы изощренно боролись все эти годы, это вы сами, мистер Роттердрах.
Роттердрах неспешно подошел к нему и, выпростав коготь, мягко провел по бесплотному лицу Уилла вертикальную черту.
— Не стоит грубить мне, мистер Уильям. Я не могу навредить вам, это верно, но так уж сложилось, что волей обстоятельств нам с вами придется делить общество друг друга еще… какое-то время. Так что вам лучше воздержаться от необдуманных слов.
Это едва ли, подумал Лэйд. Ты еще плохо знаешь этого парня, Роттердрах. Если он от чего-то и не в силах воздержаться, так это от слов.
— Эти женщины… — Уилл, вздрогнув, покосился в сторону стены, — Тоже ваши… избранницы?
Демон почти по-человечески вздохнул.
— Мое тело менялось. И стремительнее, чем мне бы того хотелось. В какой-то момент изменения сделались столь сильны, что я старался не показываться на улице, чтоб не привлекать к себе нездорового внимания. Куда уж тут думать о продолжении рода. Даже самые отчаявшиеся проститутки из Шипси, завидев меня во всей красе, торопились отказаться от денег и переубедить их был бессилен даже блеск золота. Согласитесь, я оказался в непростом положении, мистер Уильям. Я должен был выполнить уговор с дьяволом, но как? У меня остался единственный способ, но знали бы вы, до чего он непрост! Зачать ребенка против желания матери и такне самая простая задача, уж можете мне поверить. Многие погибали в процессе, не успев осознать радость материнства. Еще труднее было заставить ее сохранить и выносить плод… Черт возьми, это было по-настоящему непросто. Мне нужен был ребенок — мой ребенок. И я собирался получить его любой ценой.
— Любой ценой… — повторил вслед за ним Уилл, — Вот какой, значит…
— Пришлось обустроить собственный родильный дом. Прямо тут, в центре Скрэпси. По счастью, я отыскал вполне подходящее место, требовалось лишь незначительно усовершенствовать обстановку. Прочные решетки, прочная дверь, кровати с прочными веревками… Здесь, в этой комнате, окруженное заботой и вниманием, годами вызревало мое потомство.
У Лэйда закружилась голова — при том, что он неподвижно лежал, будучи прихваченным веревками. Уиллу, должно быть, было куда сложнее сохранить равновесие, он покачнулся.
— Я похищал их по ночам. В разных районах города, всегда проявляя недюжинную осторожность. Старался выбирать помоложе — чем сильнее организм, тем больше шансов дожить до родов. В остальном же у меня не было особых предпочтений. Британки, полли, китаянки, филиппинки, брюнетки, блондинки… — Роттердрах с нежностью, от которой у Лэйда по животу прошла тяжелая колючая волна, провел алыми пальцами по выпотрошенному телу, висящему ближе всего, — Я помню их всех, всех своих девочек, мистер Уильям. Я ведь надеялся связать с ними жизнь в некотором роде… Это Аргарет, прелестница Аргарет. Рыжая как первые лучи рассвета над Новым Бангором, хотя сейчас, конечно, по ней этого не скажешь. Тихая, молчаливая, она так и не произнесла ни слова, хотя выдержала почти до конца второго триместра… Славная девушка, мне до сих пор ее не хватает. Должно быть, в глубине души я очень сентиментальное чудовище.
Мне надо закрыть глаза, подумал Лэйд, раз уж я не могу отвернутся.
Но глаза отчего-то отказались подчиняться, словно веки приржавели к коже. Он видел, как Роттердрах неспешно идет вдоль своей вивисекционной выставки, ласково трепля выпотрошенные тела, поглаживая их или шутливо щипая.
— Это Орис. Как она вам, мистер Уильям? Вы не в восторге? Что ж, не буду спорить, с потерей головы бедняжка Орис потеряла и толику своего обаяния. Прожила всего один триместр, но все это время я имел возможность бесконечно наслаждаться ее красотой. Потом, конечно, красота ее сделалась своеобразной. Знаете, лопающиеся ребра и вспученные животы не красят дам, к тому же, она беспрестанно кричала… А это Эйтлин. Как нелепо, я почти не знал ее, несмотря на то, что мы жили под одним кровом несколько месяцев. Дело в том, что в ту пору я опробовал новую методу, держал будущую мать в постоянном наркотическом сне. Думал, это увеличивает шанс доносить плод или, по крайней мере, не даст навредить себе. Увы! Что ж, в положении Эйтлин, возможно, это было и плюсом, она так ни разу и не пришла в себя. Возможно, даже не сознавала, где находится и что с ней происходит, а меня считала чем-то вроде смутного кошмарного сна… Тихо истекла кровью в сентябре прошлого года.
Ты выдержишь, приказал себе Лэйд. Потому что выдерживал не раз. Даже когда знал, что милосерднее будет сдаться и закрыть глаза. Выдерживал не потому, что это что-то значило, а потому, что так привык. Что взрастил в себе злую животную не рассуждающую силу, которая скалит клыки, пока жива. Значит, выдержишь и сейчас. Значит…
— Изандра, — Роттердрах фамильярно похлопал выпотрошенное тело по серой сухой груди, свисающей точно высохшая гнилая мешковина, — На нее я, к слову, возлагал определенные надежды. Она была из полли, настоящая дикарка. Такая, знаете, крепкая, с большим тазом, не испорченным корсетом, силы как в ломовой лошади… Такие обычно легко рожают. Увы, выносить моего отпрыска — тяжелый труд, с которым справится не каждая. Она выдержала что-то около двух месяцев, а перед этим отгрызла себе язык в тщетной попытке свести счеты с жизнью… Упрямица, упрямица Изандра!
— Сколько их здесь? — мертвым голосом спросил Уилл.
— Тридцать семь. Тут не все, конечно, лишь избранные. От некоторых, слишком обезображенных после смерти, мне пришлось избавиться. Ну разве не славная компания? Хотите познакомиться с ними поближе, с моими девочками? Это Оренсия, это Агнолия, это Эрилин. Эту бедняжку зовут Энси. Смотрится немного потрепанным, неправда ли? Больно смотреть на женское тело, когда оно выглядит так, словно побывало под паровым прессом. Роды были столь бурны и болезненны, что ее буквально разорвало пополам, у нее выкрошились все зубы, так их стискивала… Ее соседке, Ринуле, пришлось легче, я пытался облегчить ее муки, проведя кесарево сечение. Увы, неудачно. Но меня утешает хотя бы то, что умерла она легкой смертью. Для моих бедных девочек, боюсь, это редкость… Увы, ни одна из них не оделила меня наследником. Даже те из них, кто пережили зачатие, оказались неспособны выносить плод. Мой плод.
Уилл издал короткий неразборчивый возглас.
— Так в этих банках… Там, внизу…
Роттердрах улыбнулся. Польщенно, как благодушный отец семейства, радующийся чужому вниманию.
— Ну конечно. Мои дети. Хотите, покажу вам их? Как и все отцы, я немного самолюбив, думаю, это простительный грех. Жаль, ни один из них не дожил до рождения…
Роттердрах бережно поднял один из сосудов. Только тогда Лэйд смог разглядеть, что там. Не забальзамированные внутренние органы несчастных рожениц, как он сперва полагал. В мутной жиже плавало нечто иное, похожее на ком сырого мяса, переплетенный обрывками сизых вен.
Лэйд с отвращением разобрал его очертания. Это существо не могло родиться из человеческого тела, но, без сомнения, состояло в отдаленном родстве с человеком — раздутая вытянутая голова гидроцефала, узловатые конечности, безвольно плавающий в консервирующем растворе хвост…
Это существо не могло выжить, понял Лэйд, ощущая внезапное облегчение, отчасти постыдное, но искреннее. Оно было изувечено не родовыми травмами и не болезнями матери, оно было изувечено одной только своей противоестественной природой. Глазные яблоки были слишком велики, чтоб уместиться в голове и выпирали наружу, отчего кости черепа лопнули по шву. Внутренние органы не сформировались, многие из них так и остались полупрозрачными пузырями, прилепившимися друг к другу, словно виноградины в кисти. Сплющенные и сросшиеся кости торчали в разные стороны из тела.
Оно не могло родиться, это несчастное дитя Великого Алого Дракона. Он был прав, договор с Ним с самого начала был никчемным. Ни одна женщина в Новом Бангоре не могла бы выносить в своем теле чего-то подобного.
Роттердрах мягко провел по мутному стеклу пальцем, словно лаская свое не рожденное дитя. Потом взял другую банку, в глубинах которой покачивалось что-то больше похожее на глубоководную плотоядную рыбину — зубы-иглы, горящие холодной желтой злостью глаза, выпавшие из требухи переплетенные щупальца…
— Он обманул меня, — произнес Роттердрах глухо, вглядываясь в содержимое своих стеклянных сокровищ, — Даровал мне тело монстра и позволил самолично уничтожить душу. Сгноить ее в этой оболочке, отравив собственными страхами и надеждами. Он забавлялся, наблюдая за тем, как я пожираю сам себя, превращаясь в чудовище из числа тех, что прежде боялся. Но кое-чего Он не знал, а может, не предвидел… Измываясь надо мной, Левиафан впервые совершил ошибку, за которую вынужден будет расплачиваться. Я боялся Его — это верно. Я ненавидел Его — с той первой минуты, как ступил на берег Нового Бангора. Но именно этой бесконечной пыткой древняя тварь родила во мне новое чувство, которое отныне ведет меня, и это чувство уже не соткано страхом. Я больше не боюсь Левиафана. Я не желаю бежать от Него — в каком бы обличье ни пришлось это делать. Я желаю Его уничтожить.
Роттердрах сдавил банки своими узловатыми алыми пальцами. Захрустело стекло, на пол плеснуло консервирующим раствором. Но Роттердрах продолжал сжимать кулаки, не обращая внимания на хлюпанье и выдавливающиеся между пальцами рыхлые комки розово-серой плоти.
— И знаете, что, мистер Уильям? Впервые у меня для этого есть не только желание. Впервые у меня есть подходящее оружие.
— Какое оружие? — слабым голосом спросил Уилл.
Чудовище усмехнулось ему в ответ.
— Вы.
***
— Я никогда не сделаюсь оружием в чьей бы то ни было руке, — с достоинством возразил Уилл, — Понимаю, вы ведете свою войну с островом. Как и мистер Лайвстоун. Не мне судить, кто ее развязал и кто больше преступлений совершил, однако смею заверить — ни одному из вас не удастся втянуть меня в нее. Я исследователь и быть оружием не желаю. Какие бы идеи, побуждения и мысли не двигали тем, кто его сжимает.