— Не желаете? — нарочито удивился Роттердрах, — Вот как? Позвольте спросить, а желает ли отлитая в форму свинцовая пуля утонуть в чьих-то внутренностях? Желает ли она сокрушить кости и превратить утробу незнакомого ей человека в подобие пробитого барабана? Едва ли. Однако она делает это, просто потому, что природой ей предназначено такое свойство — быть пулей. Впрочем, понимаю, вашей благородной натуре претит быть оружием, мистер Уильям. Пусть это вас не беспокоит. Вы будете пулей, которая сразит не невиновного и не дичь на охоте. Вы пронзите чудовище — самое страшное из всех, что когда-либо существовали. Вы станете убийцей дьявола, мистер Уильям.
— Я не намерен никого убивать, — твердо ответил Уилл, — И я уж точно не стану частью вашего плана. По той простой причине, что у нас с Новым Бангором заключен своего рода пакт о ненападении. Он не в силах причинить мне вред, а я — ему.
Роттердрах расхохотался. Насколько мог судить Лэйд, совершенно искренне.
— Пакт? Вы это всерьез? Дьявол не заключает пактов, мистер Уильям. Это не в его природе! Если Он не сожрал вас или не изувечил, поверьте, это случилось не потому, что ему вздумалось заключить с вами дипломатическое соглашение.
Его смех смутил Уилла, но не сбил с толку. Он даже нашел в себе силы, чтобы небрежно поправить рукава. Лэйд знал, какой ценой далась ему эта показная небрежность.
— Тем не менее, это так. Он не убил меня, хотя мог. Более того, он трижды отводил угрожающую мне опасность. Включая вас.
— Включая меня, — с непонятным удовольствием повторил Роттердрах, — И вы, конечно, возомнили это милостью с его стороны? Его подношением вам, смиренному философу, тщащемуся постичь природу человеческих страстей и суть Нового Бангора? Мистер Уильям, я провел в Новом Бангоре много лет и видел много вещей, столь странных, сколь и невозможных. Но вы… Вы не исследователь, как бы ни хотели себя в этом уверить. Вы просто агнец.
Этот удар пробил невидимую защиту Уилла. Лэйд видел, как он дрогнул. Не так, как вздрагивает идущий полный ходом дредноут, получив чудовищный удар вражеским снарядом в лобовую броню. Скорее, как солдат, успевший ощутить слабый толчок в грудь и теперь изумленно разглядывающий алые разводы, едва видимые на форменном красном сукне.
— Я…
— Агнец. Жертвенный ягненок. Тихое и кроткое существо, которое так импонирует вашей христианской натуре. Одомашненная тупая скотина, созданная для того, чтобы приносить человеку шерсть и мясо, которая не слышит хрипа забиваемых сородичей сквозь треск мясницкого топора. Иногда мне даже интересно, кто мог сотворить вас, столь… блаженного и наивного. Сотворить — и отправить в мир, для которого вы не созданы и который медленно убиваете.
Агнец, подумал Лэйд. Вот это слово, которое вечно крутилось в голове, но никак не могло родиться, а теперь родилось, безболезненно и просто, с подачи алого палача, одержимого убийством божества. Кроткий безмятежный агнец, чистый взгляд которого видит те вещи, которые не замечаем мы, но в то же время не видит очевидного. Теперь ясно, отчего мы с тобой с самого начала образовали столь странное и противоестественное сочетание — Тигр и Агнец… Воистину, может ли существовать более причудливая пара?
— Вы думаете, Новый Бангор благословил вас? — прохрипел Роттердрах, роняя на пол шипящие хлопья слюны, — Наделил своей защитой и опекой, польщенный вашим желанием проникнуть в его суть? Как бы не так! Он ненавидит вас. Ненавидит так, как может ненавидеть сам дьявол. Была бы его воля, он растерзал бы вас на тысячи кусочков и каждый этот кусочек был бы обречен испытывать все муки ада!
— Вы… лжете.
— Вы — часть чужого мира, которая уничтожает его изнутри. Вы — раковая опухоль Нового Бангора, мистер Уильям. Вы причиняете ему невероятные мучения одним только тем, что находитесь внутри него. О, я это чувствую, уж поверьте. Начал чувствовать с самого начала, месяц назад. Я сохранил рассудок человека, но моя кровеносная и нервная система давно и безнадежно срослась с Новым Бангором, оттого я чувствую то, что чувствует он, пусть и не могу облечь это в понятные человеку ощущения. Он растерзал бы вас, имея такую возможность, однако — как зла бывает ирония! — вы единственное существо здесь, над которым он не имеет власти. Вы точно благородный газ[3], с которым он не в силах прореагировать. И это бесит его. По-настоящему бесит. Сводит с ума.
— Вздор!
— Ниодно существо, обитающее в Новом Бангоре, не в силах причинить вам вреда, — признал демон, ощерившись, — Но верно и обратное, вы тоже не в силах этого сделать. Желаете доказательство? Не люблю трюки напоказ, но некоторые из них могут быть эффектны. Держите. Держите!
Он протянул Уиллу предмет, который показался Лэйду знакомым, а мгновенье спустя — мучительно знакомым. Довольно небольшой предмет из тусклого металла, лаконичный и завершенный в своей форме. Пятизарядный револьвер системы Томаса, собственность мистера Лэйда Лайвстоуна с Хейвуд-стрит.
Уилл отшатнулся было, но грубый окрик Роттердраха парализовал его, как точно рассчитанный удар хлыстом парализует перепуганного ягненка.
— Я не… хочу.
— Занятная игрушка, я уже зарядил ее, — Роттердрах покрутил револьвер в пальцах, достаточно сильных, чтоб раздавить револьвер всмятку, — Возможно, мне даже приходилось где-то ее видеть, но я не помню, где. Знакомый будто бы запах… Ах, проклятая память… Ну, держите! Смелее, мистер Уильям! Ах да, вы же полагаете, что вам непозволительно быть оружием? Как это цинично звучит от человека, медленно убивающего тысячи Его подданных … Что ж, уверен, что знаю способ придать вам нужную мотивацию. И мистер Лайвстоун нам поможет.
Он оказался возле кровати слишком быстро, но даже будь его шаги медленнее, едва ли Лэйд нашелся бы, как к этому подготовиться. Единственное, что он в силах был сделать — это закрыть глаза.
В лицо ударил тошнотворно резкий уксусный запах, от которого воздух истлел прямо в легких, а на языке запузырилась горькая желчь. Чудовище нагнулось над ним, источая ядовитый пот — ухмыляющийся великан из лоснящейся алой плоти. Роттердрах поднял увитую мышцами лапу и мягко провел когтем по лбу Лэйда. Коготь у него был шершавый и тупой, он медленно, почти ласково скользил по коже Лэйда, оставляя легкое жжение. Но Лэйд знал, что ни его кожа, ни мышцы, ни кости не станут для этого когтя серьезным препятствием. Одно короткое движение — и этот коготь погрузится в его череп, раздавив глазницу с легким хрустом, как устричную раковину и вытащив ее содержимое.
Сейчас будет больно, Чабб, предупредил он себя, пытаясь мысленно прижечь зудящие от ожидания нервные окончания. Сейчас ты услышишь треск кожи, а вслед за ним придет боль — столько боли, сколько тебе еще не приходилось испытывать. И ты не сможешь даже закричать из-за кляпа по рту. Ты будешь рычать от боли и, вполне вероятно, обоссышься. Может, если повезет, потеряешь сознание. Но глаза ты не закроешь, как бы ни было страшно. Взгляни на эту ситуацию с другой стороны. Все самое плохое, что могло с тобой произойти, произошло двадцать пять лет назад…
— Вы предпочитаете правый глаз, мистер Уильям? А может, вам больше импонируют какие-то другие части тела вашего спутника? Не стесняйтесь, говорите. Губы? Нос? Быть может, что-то пониже?..
Будет больно, Чабб. Черт подери, сейчас будет больно, приготовься к этому.
У него нет той защиты, что покрывает Уилла, нет права экстерриториальности. Они с Роттердрахом на территории Нового Бангора в равной степени живы, а значит, остаются уязвимыми друг для друга. Вещественными. И коготь, который с хрустом погрузится в его череп, вырывая смятое глазное яблоко из окровавленной глазницы, тоже будет очень, очень вещественным…
— Ваш запах и верно знаком мне… — пробормотал Роттердрах, позволяя когтю кружить вокруг правого глаза Лэйда, — Запах старческого страха, похожий на запах выветрившейся мочи в подворотне. Почти уверен, нам с вами приходилось где-то встречаться, мистер Тигр, но не помню, при каких обстоятельствах. Что ж, у нас еще будет время предаться воспоминаниям… Мистер Уильям, позвольте преподнести вам небольшой подарок…
Лэйд ощутил боль. И хоть он ждал этой боли, она пришла внезапно, заставив его выгнуться на кровати. Можно сто лет уверять себя в том, что можешь вытерпеть пытку, что тигриное нутро способно выдержать все — когда приходит боль, это не имеет никакого значения. Тело все равно возьмет свое.
— Довольно! Дайте револьвер.
Боль стихла. Удивительно быстро, но Лэйд еще несколько секунд вынужден был моргать правым глазом, прежде чем изображение в нем перестало двоится и обрело истинные цвета. Первое, что он увидел — разочарованное лицо Роттердраха.
— Приятно иметь дело с здравомыслящим джентльменом. Он ваш.
Роттердрах передал Уиллу револьвер. Торжественно, как церемониймейстер вручает виновнику торжества запечатанную бутылку шампанского. Глаз, которого Лэйд едва не лишился, запечатлел тот момент, который, предстань он в виде фотографии, мог бы показаться подделкой — человек и чудовище держали один и тот же предмет, при этом их пальцы, соприкасаясь на холодном металле, проходили друг сквозь друга, как пересекающиеся солнечные лучи.
— Меня всегда забавляло, до чего странно организована материя в Его чертогах, — Роттердрах усмехнулся, разжимая хватку, — Мы с вами нематериальны друг для друга, однако одинаково материальны для окружающих нас предметов. Разве не забавно?
Кажется, Уилл не видел в этом ничего забавного. Едва удерживая на весу тяжесть револьвера, он выпрямил руку так, чтоб тот смотрел прямо в ухмыляющуюся алую морду.
— Стреляйте, мистер Уильям. Это отнюдь не тяжело, надо просто…
Лэйд успел услышать сухой хлопок капсюля, мгновенно заглушенный оглушительным грохотом выстрела. В полыхнувшем багрово-красном цветке, ударившем Роттердраха прямо в лицо, мелькнули огненные прожилки. Мелькнули — и растворились в густом пороховом дыму, расплывшемся по комнате.
Яви чудо, попросил мысленно Лэйд. Ты, чертово чудовище, властитель вод и повелитель материи. Мы с тобой редко в чем-то сходились, мы с тобой ненавидим друг друга, но сейчас тебя просит не Бангорский Тигр, сейчас тебя просит Лэйд Лайвстоун — яви это чертово чудо, потому что только оно в силах спасти нас обоих…
Он надеялся увидеть развороченный череп и розовую накипь на опаленных выстрелом деревянных панелях. Свисающие алые лохмотья мышц и раздробленные белые пластины, вплавленные в месиво из обожженных сухожилий. Но увидел лишь торжествующую ухмылку демона в обрамлении клочьев порохового дыма.
— Весьма наглядно, по-моему, — Роттердрах рассмеялся, — Теперь вы видите, мистер Уильям? На вас не лежит Его благословение, как бы вы ни силились уверить себя в этом. Вы просто бесконечно чужой Новому Бангору, заблудившийся кусочек чужого мира.
Уилл выронил револьвер и тот ударился об пол. Не весомо и жутко, как полагается оружию, а глухо и как-то обыденно, точно реквизит, который уже сыграл свою роль и больше не нужен на сцене.
— Значит, я не…
— Не светоч гуманизма в поисках познания меж райских кущей? Нет, мистер Уильям. Вы — раковая клетка Нового Бангора. Смертоносная, неизлечимая болезнь, пожирающая его потроха. Болезнь, от которой не может спастись даже такое древнее чудовище, как он.
Кажется, нечто схожее говорил полковник Уизерс. Лэйд не был в этом уверен, но припоминал что-то похожее. Наверно, так и должно случиться, когда древнее чудовище ненароком глотает с воздухом крошечную песчинку иного мира — мира, который ему не принадлежит, бесконечно чужого и далекого. Сперва эта неудобная песчинка вызывает зуд, потом раздражение, а следом — отторжение, заражение крови, лихорадку и смерть. Вот почему Уилл должен был отплыть на «Мемфиде» этим вечером. Полковник Уизерс пытался вырезать злосчастную песчинку. Вышвырнуть с острова проклятого самоуверенного Агнца. А Роттердрах…
— Новый Бангор кипит, — багряный демон сделал несколько стремительных шагов по комнате, не обращая внимания на хруст стекла под ногами — осколки стеклянных плодов, некогда вмещавших его не родившихся детей, — Вы этого не чувствуете, но я чувствую вполне. Он бушует, мистер Уильям. Он полыхает невидимым огнем и теряет контроль. Айронглоу, Миддлдэк, Шипси, Коппертаун — все они наливаются отравленной кровью и гноем, которые скоро хлынут на улицы. Все чудовища острова беспокоятся в своих норах, все крысы навострили носы. Скоро начнется самое интересное. Вы уже входите в терминальную стадию, мистер Уильям. Это значит, Ему осталось недолго. Уже вскоре, сведенный с ума бесконечной болью, ослепленный, ревущий от ненависти, Он сожрет сам себя, истаяв в адском пламени. Можно ли вообразить более волнующее и грандиозное зрелище? По сравнению с ним Откровения Иоанна Богослова с их косноязыкими знамениями будут похожи на сценку из уличного театра. Мы с вами увидим все до конца. До последней ноты, до последнего хрипа издыхающей твари. Вы и я. До самого конца…
Уилл беспомощно оглянулся, чего-то ища. Поздно, с сожалением подумал Лэйд. Слишком поздно, паршивый ты агнец. Даже револьвер, лежащий у твоих ног, отныне не оружие. Роттердрах не в силах прикоснуться к тебе, но ему это и не требуется. Он попросту не выпустит тебя из комнаты. Оставит пожизненным пленником «Ржавой Шпоры», впрочем, едва ли твое заключение продлится очень долго. Если Новый Бангор и верно полыхает изнутри последний месяц, как угольная шахта, в недрах которой разгорается адское пламя, времени в запасе может быть совсем мало.
«Мемфида» — эта мысль обожгла его, как отлетевший от пламени уголек. «Мемфида» — единственный корабль, который отчаливает от острова, полковник Уизерс упоминал об этом. Ему и его крысам пришлось потрудиться, чтобы организовать этот рейс — последнюю для Уилла возможность бежать. Если корабль уйдет, так его и не дождавшись…
Взгляд Уилла лихорадочно прыгал, спотыкаясь о разбросанные по логову Роттердраха вещи и тела его жертв, превращенные в страшные экспонаты. Но он искал не оружие, понял вдруг Лэйд, он искал слова. Человек, странно устроенный внутри, он слишком верил в силу слов. Даже сейчас, когда его собственная участь была предрешена.
— Возможно, вы сможете погубить Новый Бангор… — острая усмешка на губах Роттердраха заставила Уилла поправиться, — Я смогу. Но подумайте, что станет с вами. Вы сами привязаны цепью к тому чудовищу, что желаете умертвить, цепью, которую едва ли можно разорвать. Вы — подданный Нового Бангора. Что станется с вами, когда Он будет повержен?
— Благодарю за вашу заботу, мистер Уильям, я почти польщен тем, сколь много моя жизнь значит для вас, — Роттердрах ухмыльнулся, — Вы хотите знать, не боюсь ли я смерти?
Он придвинулся к Уиллу и тот вновь машинально попятился. По сравнению с гипертрофированным великаном он выглядел столь жалко, что не походил на противника.
— Мистер Уильям, я потерял все, что только способен потерять человек. Потерял свое тело и свое человеческую душу. Потерял прошлое и будущее. Потерял бесчисленное множество детей. Потерял честь и достоинство, согласившись на унизительную сделку с дьяволом. Потерял большую часть памяти. Потерял смысл существования, превратившись в Великого Красного Дракона, чудовище, которым крысы пугают своих детей. И вы хотите знать, не боюсь ли я потерять жизнь?
Уилл вжал голову в плечи.
— Я просто… Я думал…
— Не беспокойтесь, я не питаю иллюзий на этот счет. Я вскормлен чудовищем, я — его неотъемлемая часть. Когда умрет целое, умрет и то, из чего оно состоит, таков один из основных законов бытия. Значит, и я тоже умру. Распадусь в агонии вместе с тварью, что сожрала меня. Или вы полагаете, что подобная участь должна меня пугать? Нет, она не пугает меня. Напротив, я ожидаю ее с вожделением. Я хочу разделить с Новым Бангором предсмертную судорогу, как любовники разделяют дрожь соития. Я жажду этого, мистер Уильям. Жажду — и непременно дождусь. А вы сможете разделить со мной этот волнующий момент. Скорее всего, при этом вы тоже умрете. Из какой бы материи вы ни состояли, этот мир в момент гибели скорее всего уничтожит все, что в него заключено. Но, я думаю, человека с вашим воображением и вашим взглядом на жизнь это не должно страшить. Напротив. Вы увидите самое волнительное зрелище, которое только может испытать человек. Выше голову, мистер Уильям, вы увидите гибель Эдема! Узрите, как льющиеся с небес огонь и сера выжгут райские кущи дотла, превратив их в мятущийся в ветре небытия пепел. Как добродетель сплавится с пороком, а плоды познания обратятся золой вместе с протянутыми к ним руками. Как свет и тьма перестанут отличаться друг от друга, вернувшись в свое изначальное состояние… Только вообразите себе это!
Лэйд поблагодарил судьбу, обделившую его, как и многих лавочников, живым воображением. Зато Уилл представил эту картину в полной мере — Лэйд понял это по его лицу. Тонкие веки затрепетали, будто уже были опалены невидимым жаром. Почудилось даже страшное — если веки Уилла вдруг широко распахнутся, вместо глаз под ними окажутся выжженные пустые глазницы…
— И какова моя роль в уничтожении мира? Чего вы хотите от меня?
— От вас? Господи помилуй! — исторгнутый багровыми губами демона, этот возглас прозвучал отвратительным святотатством, — Ровным счетом ничего! Вам даже не потребуется предпринимать для этого какие-то усилия. Всего лишь оставаться гостем Нового Бангора еще некоторое время. И моим гостем. Я думаю, достаточно небольшое, день или два. Судя по тем стонам, которые испускает Новый Бангор и которые не слышны для человеческого уха, болезнь скоро перейдет в терминальную стадию и процессы станут необратимы. Новый Бангор, это старое чудище, начнет пожирать сам себя.
— Значит, мне остается лишь оставаться здесь и ждать?
— Именно, мистер Уильям. Просто ждать. Располагайтесь, как вам будет удобно, мой добрый друг. Я полностью беру на себя ваше содержание. Согласен, «Ржавая Шпора» и в лучшие свои годы едва ли могла предложить своим постояльцам приемлемый уровень комфорта, да и я за прошедшие годы порядком запустил ее, мои гости по своей натуре были весьма неприхотливы… Однако же все ваши потребности я обеспечу с лихвой. Пища, вода, если понадобится — табак, алкоголь, опий, рыба. Что угодно для вас, мистер Уильям, только скажите. Может, вам недостает женского общества? Уверен, мои девочки с удовольствием составят вам компанию, — Роттердрах запустил руку в ссохшиеся внутренности ближайшего тела и потеребил их, заставив бальзамированный труп кокетливо подергиваться на вбитых крючьях, — Впрочем, что такое для вас, художника, красота тела, мимолетная, как у живущей один день бабочки? Так, пустышка… Но я знаю, я знаю, чем вас порадовать. Я принесу вам холст и краски — любые краски, которые можно раздобыть на острове. И вы напишите свою величайшую картину. Картину низвержения Левиафана. О, это будет великое полотно, — кулаки Роттердраха стиснулись с такой силой, что затрещали видоизмененные кости, — Величайшее. У него не будет ни критиков, ни зрителей, ему не суждено будет оказаться на выставках, да и просуществует оно, может, на пару мгновений дольше своего создателя, но согласитесь, это не имеет никакого значения. Истинное искусство может существовать только в вечности, где между секундой и тысячелетием нет никакой разницы. А может, краски кажутся вам слишком обыденным инструментом для такого момента? Может, вы хотите запечатлеть эту картину в стихах?..
— А если я не соглашусь?