От жадного поцелуя пол под ногами качнулся.
"Нельзя! Бежать! Спасаться!" — закричал кто-то в голове.
Наверное, здравый смысл. Но тело не послушалось. Оно желало иного — оказаться в объятиях Эйвана Лучистого. А мертвая девятнадцатилетняя девочка со светлой фамилией Солнечная жаждала воскреснуть. Хотя бы на одну ночь…
****
Я лежала, едва прикрытая простыней из тончайшего шелка, в тайной квартирке Эйвана над рестораном "Луч". В квартирке, куда он, наверняка, приводил множество случайных подруг. Тех, которые ничего для него не значили. Мой вновь обретенный любовник спал на животе, спрятав руки под подушку. А я лежала без сна, прислушивалась к звукам ночной улицы из приоткрытого окна и думала, думала…
Странная получилась ночь. Бурная, наполненная глубоким наслаждением, но не такая, как
я рассчитывала. Эйван изменился. Звериная сущность, которую я ощутила мимоходом при встрече в "Белом тюльпане" проявилась и сегодня. Нет, он не был груб. Скорее, напорист и властен, в каждом движении проявлял превосходство. Он получал удовольствие, доминируя и подчиняя. Не причинял боли, но требовал стопроцентного послушания.
Я же помнила его другим. Нежным, касающимся меня бережно, словно я — самое ценное, что есть на свете, и могу сломаться, если надавить. Соглашаясь сегодня на близость, я
надеялась получить того Эйвана и снова превратиться в саму себя, вернуть счастливые мгновения нашей юности. Но этого не случилось. Эйван был нынешним Эйваном, а я марионеткой, проведшей ночь с незнакомцем. Приятную в целом ночь. Но не ту, о которой вспоминают с блаженной улыбкой на губах.
…Он проснулся, когда я принимала душ. Вернувшись в комнату, тонувшую в сумраке пасмурного осеннего утра, я застала любовника у зеркала. В брюках, но с голым торсом. Эйван внимательно осматривал сонное лицо, будто сканировал взглядом.
— Подойди, — велел он властным тоном.
Едва я поравнялась с ним, поставил меня перед зеркалом и стянул мокрое полотенце, полностью обнажив тело. Руки легли на бедра. По-хозяйски.
— Посмотри на себя. Ты идеально сложена. Просто совершенно.
Душу коготками царапнула обида. Не мое тело. Релии.
— Это комплимент? — я приподняла брови, глядя в глаза его отражению.
— Констатация факта, — Эйван поцеловал меня в шею. — Сегодня вечером жду тебя здесь. В десять. Нет. Лучше в половине одиннадцатого.
— А ты самонадеян, — усмехнулась я.
— Уверен в себе.
— Кстати, — я вдруг вспомнила о контрамарке Роэна. С Квентином я поругалась, а мне нужна пара. — Можем встретиться раньше. У меня есть два билета в театр на вечер.
По лицу Эйвана прошла тень. Ему не понравилось предложение. Сильно.
Руки обвили талию. Крепче, чем следовало.
— Ты же сообразительная девочка, Релия. Развлечения прекрасны, пока остаются в спальне и не касаются посторонних. Иначе начинаются проблемы. Согласна?
— Согласна.
А что еще следовало ответить?
— Дорогу найдешь сама, — Эйван быстро оделся и направился к выходу, но в дверях остановился. — В половине одиннадцатого. Запомни.
Я не сразу покинула тайную квартиру. Просидела на кровати около получаса, так и не потрудившись одеться. Смотрела в одну точку, плохо представляя, во что вляпалась, а, главное, с кем провела ночь. От прежнего Эйвана Лучистого, парня, с которым я мечтала вместе состариться, не осталось и намека. Как и от мертвой девчонки по фамилии Солнечная.
Солнце больше не светило. Да и Луч, вероятно, теперь не достоин этого света…
Хотя чего я ожидала? Жизнь Эйвана тоже однажды рухнула. Вмиг.
Как и моя…
…Домой я добралась на такси-лѐте, уверенная, что в пентхаусе пусто. Скинула пальто в холле прямо на пол. Сим уберет, за ним не заржавеет. Поймала хмурое отражение в зеркале, выругалась и отправилась в спальню через гостиную. Влетела фурией и остановилась на пороге. Качнулась и схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть.
На диване, уставившись в личный экран, сидел Квентин. Злой, как питбуль. Ночка или утро (а, может, все сразу) у напарника явно не задались.
К щекам мгновенно прилил жар. Некстати вспомнилось, что робот легко вычисляет состояние организма. Оно, конечно, и так понятно, что раз не ночевала дома, не под луной гуляла. Но отчего-то напала неловкость, словно родители застукали с парнем в спальне. Я ринулась обратно в холл, налетела на Сима, обругала прислужника ни за что и галопом умчалась в спальню кружным путем через коридор, огибающий квартиру. По дороге еще и локтем об угол со зла приложилась. Аж звездочки перед глазами заплясали. Парами!
Но эта глупая беготня с препятствиями сыграла положительную роль, отрезвила контуженный нелепой ночью разум. Что за ребячество, в самом деле? Надо привести себя
в чувство и топать к Квентину — мириться. В конце концов, нам с ним еще убийство раскрывать и девчонку Лису из камеры вытаскивать.
Так я и сделала. Минут через пятнадцать. Когда переоделась и окончательно остыла. А еще попила кофе, принесенный Симом в спальню. После бурной и преимущественно бессонной ночи требовался заряд бодрости.
Квентин, по-прежнему, сидел на диване. В той же позе, что я его оставила, хотя сто раз напоминала, что людям подобное не свойственно. Они не памятники. На меня робот демонстративно не взглянул. Но я не собиралась капитулировать и вестись на показную обиду. Устроилась рядом и ловко взяла под руку. Прижалась щекой к теплому плечу.
— Квентин, прости меня за вчерашнее. Я перегнула палку. Ладно-ладно, не перегнула, а слетела с катушек. Капитально. Не стоило вымещать на тебе плохое настроение.
Напарник вздрогнул. Как живой. Он ожидал чего угодно. Только не этого.
— Квентин, не молчи, пожалуйста. Я не хочу с тобой ссориться. Только тебе я могу доверять. Кроме тебя, у меня никого нет. Никого на свете.
Робот хмыкнул. Слишком по-человечески. И поинтересовался ядовито:
— А если б существовал кто-то еще, можно было б ссориться со мной без зазрения совести?
Я тяжело вздохнула. Вот зачем он так? Будто, вправду, обиделся.
Хотя кто разберет его шестеренки…
— Не придирайся к словам. Я же извинилась. Искренне. И вообще…
Я замолчала, почувствовав себя вдруг невероятно одинокой. Более одинокой, чем в темнице Лесного Дола или во время беспросветной жизни на улице в роли бродяжки. В самом деле! Сижу и, как дура, умасливаю бесчувственную железяку. Прижалась к наглой машине и жду ответной ласки. Не идиотизм ли?
Как на грех, вспомнилось детство. Мать в спальне с Арией и я, подглядывающая через приоткрытую дверь. Сестренка, так похожая на отчима, ластилась к матери, а та гладила
ее по волосам, что-то нежно приговаривая. Это был их ритуал, в котором мне не находилось места. "Ты уже большая девочка, веди себя соответственно", — говорила мать мне, когда я искала ласки. И я вела, но сходила с ума от зависти.
Тогда я не понимала, почему она так по-разному относится к нам. Лишь повзрослев, осознала неприятную правду. Как и сестра, я унаследовала внешность отца. Своего отца — нелюбимого мужа матери. Ария — дитя любви. Я — последствие вынужденного брака, близости с ненавистным мужчиной. Нет, мать никогда не выказывала неприязни ко мне, но и доверительные отношения у нас отсутствовали. Я научилась компенсировать это общением с друзьями, любовью к музыке и театру. Я искала свет и позитив во всем, что меня окружало, а потом появился Эйван, и всѐ остальное утратило важность…
Эйван, для которого я нынешняя ничего не знаю. Игрушка. Не более…
— Релия, ты чего?
В голосе Квентина прозвучал явный испуг, и я дернулась.
— Что?
— Ты… ты…
До меня дошло. Я ревела навзрыд, сама не заметив, когда это началось.
— Ох, Квентин, — вот теперь стало тошно по-настоящему, но вместо того, чтобы бежать от стыда в спальню, я положила голову роботу на колени. — Я устала, понимаешь? Я сама уже не знаю, кто я…
Должно быть, робот опешил. Со дня побега из лаборатории Лиира я ни разу не выказывала слабости. Да и там — в прозрачной клетке, в которой меня держали — я демонстрировала лишь злость, пообещав себе, что мучители не увидят слез, не услышат мольбы. Хорошо, что сейчас я не могла видеть выражения лица Квентина. Наверняка, сидит, вытаращив глаза, и понятия не имеет, что предпринять.
Но вдруг волос коснулись пальцы. Не настоящие. Но если не знать, что под плотью сплав металла и пластика, ни за что не заподозришь подделку. Пальцы погладили меня. Потом еще раз и еще. Так, как никогда не гладила мать — женщина, обрекшая одного ребенка на смерть во имя благополучия второго — любимого.
— Понимаю, — голос Квентина звучал непривычно мягко. — Притворяться непросто. Но мы те, кто есть. Или те, кем хотим быть. Главное, не играть друг перед другом.
Я подняла голову. Посмотрела в синие глаза. Спокойные, как море в штиль
— Мир? — спросила с надеждой.