— Очень хорошо, — рассеянно пробормотал Гарт, вчитываясь в убористые строчки доклада, — очень, очень хорошо... Вижу, у вас, Стайн, всё под контролем, красота и полнейшее великолепие... машина вы, Стайн, а не человек, чтоб вы знали... — На одно мгновение на лице канцлера промелькнула почти незаметная тень разочарования. — Что ж, если это всё...
— Кое-что я в докладе не отразил, — Дор держался очень прямо, мысленно репетируя свой монолог. Гримаса начальственного неудовольствия тоже не скрылась от его глаз.
— Вот как. — Рифус Гарт откинулся в кресле и с едва угадывающимся интересом посмотрел на своего подчинённого. — Не всё, значит. А почему?
— Потому что не знаю, как лучше сформулировать свои подозрения, — честно ответил Дор, — да и доказательств у меня пока считайте что и нет.
— Хм. — Гарт выглядел утомлённым, раздосадованным и словно невыспавшимся. Даже безупречно сидящий костюм казался мятым, а рубашка невыглаженной. — Ну так не тяните кота за яйца. Или мне из вас клещами всё выдирать? Раз даже доклад за вас Гельт Орс пишет. И не надо на меня так смотреть, там из всех тридцати страниц ваша только подпись. Уж орсову руку я узнаю из тысячи. Говорите, что вы там не вписали, или не отнимайте у меня времени.
Дор молча таращился на канцлера, пытаясь унять мерзкое жжение где-то внизу живота. Рифус Гарт был настолько явно не в настроении, что Дор опасался, как бы после рассказа о вероятных сектантах он не вылетел из кабинета на недопустимых для его звания скоростях. Канцлер постучал ногтями по столешнице:
— Стайн, или говорите, или я вас не задерживаю.
Дор вдохнул поглубже и, на всякий случай мысленно попрощавшись со своим кабинетом под шпилем, начал своё повествование.
— ... и я распорядился провести погружение с учётом этих параметров, а так же...
— Так, стоп. — Гарт треснул рукой по столу, но глаза его, как ни странно, не полыхали бешенством, а сам государственный канцлер выглядел теперь чуть ли не довольным. — Стоп. Наконец-то. Почему вам к виску надо приставлять пистолет, чтобы вы выдали что-нибудь существенное? Не для галочки же работаете. Но я рад, что вы обратили внимание на этот вроде бы бессмысленный лепет и не отмахнулись от него. Значит, я всё-таки не зря поставил на вас. Надеюсь, вы понимаете, что такие дела не должны остаться незамеченными.
— Так точно, господин канцлер, — кивнул Дор, у которого от нервов зверски чесались шрамы на затылке и спине, — и я планирую навестить южный сателлит, посмотреть, как дела обстоят там. Чем больше малообразованных людей, тем легче проповедникам всех мастей найти ключик к их душам. А уж по части необразованности моя малая родина даст сто очков вперёд любому кварталу, даже Западному.
— Хм. Ну, если вас замучила ностальгия, почему бы и нет. Тем более, что ваши рассуждения не лишены смысла. Значит, говорите, тамошний альдов агент доверия вам не внушает.
— Он может быть превосходным агентом, но я там вырос. Я знаю этих людей, говорю на их языке. А некоторые детали можно узнать, только проведя там почти всю сознательную жизнь. В каждом районе свой сленг, и его впитываешь с молоком матери. Сержант Колин Дарт может лохануться на ровном месте.
— Ладно, с вашими трущобами разберётесь сами. Скажите мне лучше вот что, — Гарт встал из-за стола и подошёл к Дору почти вплотную, отчего молодому человеку стоило больших усилий не сделать шаг назад, — как вы считаете, капитан Стайн, эта ваша... секта... она давно существует? На ваш взгляд?
Дор сглотнул. Кажется, канцлер смотрел с Дором в одном направлении.
— Никак нет, господин канцлер. Я полагаю, что проповеди о лучшей жизни во Внешнем мире появились одновременно с истерикой в СМИ о притеснении свободы слова и иных гражданских свобод. И команду им отдавала одна и та же рука. Только целевая аудитория разная.
— Вот, — почти прошептал Рифус Гарт, глядя на Дора неподвижными светло-карими глазами, в которых отражалось какое-то странное, болезненное, противоестественное предвкушение, — во-от. Вот теперь я вижу, что ваша голова не только красивый фон для этих шрамов. Я рад. Я был абсолютно убеждён, что кроме газетной эпилепсии есть и второй фронт. Не мог не быть. Творятся опасные дела, капитан, и вам предстоит выжечь заразу калёным железом. Но не распыляйтесь попусту, ваша задача — искатели бога во Внешнем мире. Прессу оставьте другим, это вообще не ваше дело. Всю открывшуюся информацию пересылайте мне немедленно, я распоряжусь, чтобы вас пропускали в любое время без проволочек. Да, и не забудьте рассказать, как вы съездили в южный сателлит. На заре юности я любил смотреть боевики.
Глава 2
Дор вышел из кабинета канцлера на странно ослабевших ногах. Он всегда чувствовал себя в присутствии Рифуса Гарта как кролик перед удавом, несмотря на всю выдержку и перенесённые испытания. Канцлер гипнотизировал похлеще удава, он одним взглядом вытягивал все силы и заставлял сердце стучать под рёбрами дробно и неровно. Неудивительно, что любви подчинённых Гарт не снискал, зато показатели выросли чуть ли не вдвое. Нынешний премьер канцлера ценил, и все недоброжелатели были вынуждены довольствоваться шепотками в буфете или вне министерских стен. Дор, в отличие от многих, Рифуса Гарта искренне уважал, не в последнюю очередь из-за собственной должности и места службы. Гарт выращивал из него преемника на посту капитана «Красного отдела» методично и последовательно, подвергнув Дора Стайна сначала мощнейшему психологическому прессингу, а затем и модификации по наивысшему протоколу. Результатами канцлер остался доволен, он-таки сумел сделать из сателлитского молодчика, интересующегося лишь мотоциклами да хрустом купюр, образцового командира, калёным железом выжигавшего неподчинение и в то же время беззаветно преданного своему наставнику. Да, Гарт мог быть доволен своим выбором. Хотя Дор иногда мечтал отдать все земные блага за одну лишь возможность почувствовать себя обычным человеком. Но все эти мечты таяли, как дым на ветру; уже два с лишним года он был не просто капитаном, командиром особой бригады, но и модификантом протокола «М+», что раз и навсегда отделило его от обычных жителей Ойкумены. Человек, переделанный в угоду Внешнему миру, с изменённым геномом и искусственно отточенными рефлексами, человек, способный противостоять самым гибельным токсинам и даже радиации, человек, не имеющий возможности продолжить свой род, Дор уже потерял право называться Homo Sapiens, вот только наука ещё не решила, как классифицировать таких, как он. Таких, как он и государственный канцлер Рифус Гарт.
Минут пять Дор размышлял, прислонившись к массивным дверям министерства, как лучше выстроить свой день с учётом пожеланий канцлера. Визит в южный сателлит капитан решил перенести на завтра, чтобы успеть как следует подготовиться, а заодно и вспомнить былые навыки, особенно в части рукоприкладства. А сейчас Дор задумал как следует потрясти Альда Дира и весь агентурный отдел. Если, конечно, Дир сам уже не выбил из подчинённых всю доступную информацию о Западном квартале и его обитателях. Этот оскорблённый в лучших чувствах извращенец вполне мог развести кипучую деятельность, чтобы оправдаться перед капитаном. Да, решено, сначала в Отдел.
Дор ещё немного постоял на мраморных ступенях, выкурил полсигареты и сел в поджидающий его автомобиль. До здания со шпилем было минут двадцать езды.
* * *
Альд Дир, вопреки догадкам капитана, уже не наводил шороху среди своей агентуры, а решил выпить кофе в ожидании аналитической справки от лейтенанта Холта. Интуиция подсказывала Диру, что вскоре и ему самому придётся навестить культовое сооружение в Западном квартале, чтобы своими глазами увидеть и отца Никласа, и его паству. После справки, естественно. И после доклада командиру. Личное присутствие всегда лучше любых донесений. А сейчас Альд вертел головой в поисках свободного столика у окна, как он любил, но все места были, как назло, заняты. Единственным вариантом оставался столик с тем самым человеком, который всегда возбуждал в лейтенанте Дире плохо объяснимый интерес. Мэт Хард, внештатный испытуемый в проекте «Гипнос» и одновременно самый молодой доктор наук в области теоретической математики, в свои двадцать четыре уже имеющий собственную кафедру (не без помощи Отдела, естественно). Сейчас молодой человек пил чай в сумрачном одиночестве и, как заметил Альд Дир, пребывал в крайне расстроенных чувствах. «У него-то что не слава богу?» Дир подошёл:
— Не помешаю?
— А?.. — Мэт поднял на него усталые глаза неопределённого цвета. Белки глаз изрезали сеточки лопнувших сосудов, как будто Мэт Хард недавно плакал. И вообще доктор наук выглядел измученным и каким-то... погасшим. Дир нахмурился:
— У вас что-то случилось? Если вы хотите побыть один, я найду другой столик.
Мэт задумался на мгновение, опустив вихрастую голову. Потом пододвинул к себе свою чашку:
— Присаживайтесь. Наверное, даже хорошо, что вы подошли. Ну... что это именно вы...
Дир замер от неожиданности и чуть было не уронил свой кофе. Во всей Ойкумене не нашлось бы и трёх человек, которые искренне признались бы, что рады видеть начальника агентурного отдела. Но Мэт Хард был создан, чтобы ломать стереотипы. Альд сел напротив, сделал глоток и выжидательно уставился на рыжего веснушчатого математика.
— Рад слышать, что хоть кому-то приятно моё общество. Хотя, не скрою, я удивлён.
— Чему? — Мэт уныло сворачивал салфетки в трубочку. — Вы же... если я правильно помню, заместитель командира.
— Да, — кивнул Альд, — по оперативно-агентурной работе.
— Ну вот... Вы главный шпион, да?
Дир улыбнулся про себя. Наивность учёных из Института была прямо пропорциональна их гениальности. Мэт Хард имел степень доктора наук и занимался философией математики, что для Альда Дира было равнозначно поиску эликсира бессмертия. Но, как и все гении, Мэт был абсолютно неприспособлен к обычной жизни, имея о ней самые извращённые представления, как вот сейчас, например.
— У меня сеть осведомителей в разных частях конгломерата и всей Ойкумены. Мои агенты ищут вагантов и сталкеров. Это нельзя назвать шпионажем.
— Ну да, наверно... Но вы же работаете с людьми... вы слушаете их... донесения...
— Это моя профессиональная обязанность. Я, помимо всего прочего, дипломированный психолог с фактическим стажем службы в двадцать два года, почти столько, сколько вы живёте на земле. Но знаете, господин Хард, не надо иметь степень по психологии, чтобы увидеть, что вас что-то гнетёт. Я не хочу лезть вам в душу, но...
— А что в неё лезть? Что там можно найти? Я всегда мнил о себе бог знает что, а на деле я просто эгоист и ничтожество...
Дир исподволь оглядывал молодого человека, пытаясь понять, что же его довело до такого состояния. По своему опыту Альд Дир знал, что когда начинаются посыпания волос пеплом и прочий скулёж о собственной никчёмности, значит, дело либо в работе, либо в семье, и второе значительно чаще. «Что-то все вразнос пошли...» Дир отпил ещё немного кофе. Он не верил ни в совпадения, ни в загадочные наслоения судьбы. Тут тебе и капитан, размахивающий сумасшедшими сектантами, и грядущее погружение Мэта, которое тот, если будет и дальше предаваться самобичеванию, успешно сорвёт. «Чем чёрт не шутит...» Альд был настроен крайне скептически, но решил закатить пробный шар.
— Иногда помогает сходить в церковь. Я не думаю, что вы религиозны, но некоторые находят там утешение.
— Церковь? — Мэт скривился, будто съел лимон. — Вот уж увольте. Из-за этого все мои беды и начались.
Внутри Дира тренькнул тревожный звоночек. Совсем необязательно, чтобы веснушчатый математик был как-то связан с сегодняшними событиями, но охотничья натура Альда Дира уже чуяла близкий след. Он пододвинулся поближе к поникшему учёному.
— Я всегда был убеждён, что вся институтская братия атеисты до мозга костей. Я и сам отрицаю существование господа бога как совершенно бессмысленную и ничем не подкреплённую гипотезу, которую могут поддерживать лишь тёмные и необразованные люди, коих, к сожалению, ещё довольно много. Всё, что могут, делают сами люди, без каких-либо божественных вмешательств. Но какие у вас могут быть проблемы с церковью? Что там делать... математическому философу?
Мэт отвернулся, пряча глаза, а потом еле слышно произнёс:
— Я плохой сын, господин Дир. Я блестящий метатеоретик математики, неплохой заведующий кафедры и, как говорит госпожа Мирр-Гарт, подающий надежды сновидец. Но я плохой сын. И сейчас это вижу так же ясно, как вас перед собой.
«Значит, семья. При упоминании церкви его корёжит. Так что там? Родители, к старости ударившиеся в религию? Сто к одному, что да. А парень имеет учёную степень в области фундаментальных наук. Конечно, ему все эти моления как кость в горле, но и послать родных к такой-то матери он не может, не тот стержень. Неужели... Нет-нет, бред, бред сумасшедшего... но проверить стоит...»
— Почему вы так нетерпимы к себе, господин Хард? Что случилось? Вы чем-то обидели родителей? И причём здесь религия?
Мэт свернул ещё одну трубочку из салфетки и тихо сказал, стараясь не смотреть на своего собеседника:
— Я же повторяю, я плохой сын. Всю жизнь я думал только о себе, не считаясь с окружающими. Я же был вундеркиндом, юным гением, который закончил школу в четырнадцать лет. С отличием. А потом за три года прошёл все Ступени, и к семнадцати годам приступил к диссертации. В такой области, которая... которая не подразумевает чувства и эмоции, математика, господин Дир, наука точная. И очень красивая... Я посвятил ей себя целиком, без остатка. А родители... они так гордились мной...
— Ваши родители тоже учёные?
— Что? О, нет. В том-то и дело, что нет. Отец, правда, занимал в Институте важный административный пост, но он не имел отношения к научной деятельности. А мама... — тут он судорожно вздохнул, совсем по-детски шмыгнув носом, — мама вообще там не училась... Она гордилась моими успехами, но никогда не могла понять, чем же я занят, а с расспросами не лезла... И я этому радовался, потому что не мог объяснить полуобразованному человеку из сателлита, что такое аксиоматика теории множеств. Я иногда стыдился её... — тут Мэт снова шмыгнул, — старался не говорить о ней в Институте. Мне кажется, что я сознательно убивал в себе любые чувства. Родители это видели. Отец считал, что настоящий математик таким и должен быть. А мама... она всегда соглашалась с отцом. Всегда, во всём... и никогда мне даже намёком не давала понять, как её ранит моё безразличие... Она хотела, чтобы я нашёл девушку, которая нарожает ей внуков... а я... Знаете, господин Дир, — Мэт криво усмехнулся, — у меня ещё ни разу ничего не было с девушками. Вообще ни разу. Зато я в двадцать два стал доктором наук.
Дир неслышно хмыкнул. Его подозрения подтверждались с беспощадной точностью. Парень действительно балансировал на грани, раз уж не постеснялся признаться перед не самым близким человеком в своей сексуальной неискушённости. У Мэта Харда наблюдался странный перекос в эмоциях, Дир помнил, что этот юноша всегда был несколько отстранённым, все указания Алби выполнял молча и равнодушно, улыбаясь лишь тогда, когда сама Алби или Сая восхищались его интеллектом. Гений, упивающийся собственной исключительностью, и в то же время беспомощный карапуз, замкнувшийся в своей раковине из-за неумения общаться с людьми. Для такого и Альд Дир может выглядеть лучшим другом, если проявит немного участия. Вот только друзей у Дира отродясь не водилось.
— Если я правильно понял, вы и впрямь человек холодный и логичный, не нуждающийся в эмоциональной поддержке и состоявшийся как научное светило. Но ведь сейчас вы что-то чувствуете. Вам непривычны сильные переживания. Вы запутались. Что вас запутало, господин Хард? Я мог бы вам помочь, но решать должны вы.
— Вы не поймёте, — покачал головой Мэт, — и... Мне так стыдно... — Он закрыл лицо руками. — Я всю жизнь пользовался своими родными, которых считал просто слугами, удобными устроителями моего быта, чтобы самому не заниматься этой ерундой. А вот теперь я их потерял. Навсегда. Из-за своего эгоизма и безразличия.
Альд Дир молча слушал. Иногда не стоит даже задавать вопросов, просто сидеть напротив и терпеливо ждать. Что-то подсказывало вербовщику, что он может услышать нечто очень интересное. А ещё Дира неотвязно мучил вопрос, кого же ему напоминает этот угловатый веснушчатый тип с рыжими вихрастыми прядями и чрезмерно крупными зубами. «Ну не Селвина Реда же внебрачный ребёнок... но что-то неуловимо знакомое в нём есть... не пойму только, что...»
— Полгода назад мой папа умер, — Мэт Хард всё же взял себя в руки и начал говорить без спазмов в горле, — к сожалению, в той автокатастрофе выжить было невозможно. В его машину на полном ходу врезался какой-то пьяный мотоциклист. Они оба погибли на месте, их ничего бы не спасло... И даже тогда... Нет, поймите меня правильно, я любил отца. Уважал его. Он всегда старался, чтобы мои таланты развивались в полной мере... он сразу понял, что у меня есть способности к математике... отдал в школу с уклоном... да, я уважал его. Но не смог выдавить из себя даже слезинки на опознании. Просто не смог, стоял как пень и молчал. У мамы была истерика, а я в том морге был как болванчик, хотя это... такое ужасное зрелище было...
В голове у Альда Дира постепенно формировалось понимание ситуации. Смерть отца, бесчувственный сын, занятый своей непонятной философией математики, у его матери двойной шок: от жуткой гибели мужа и от равнодушия отпрыска... где может искать утешения несчастная женщина, раздавленная потерей и, как обронил Мэт, не сильно образованная? Кстати, откуда в не самой интеллектуальной семейке возникло это чудо теоретической математики? Воистину, природа тасует гены как ей вздумается. Так, не отвлекаться. Скорее всего, мать Харда нашла какое-то подобие поддержки в храме. А непутёвый философ-девственник только сейчас обнаружил, что мать от него отвернулась, найдя слова утешения и заботы совсем в другом месте. Но уж больно странная, болезненная реакция. Дир знал, что законченные эгоисты всегда очень остро воспринимают, когда их спихивают с пьедестала... какие же слова услышал этот парень, что не придумал ничего лучше, как спрятаться в стенах Отдела, куда никто в здравом рассудке не сунет нос?
— Я вас слушаю, господин Хард. Слушаю очень внимательно.
— За эти полгода с мамой что-то произошло. Ну, то есть, понятно, что... — Мэт чувствовал непреодолимую потребность выговориться хотя бы этому щёголю с идеальным пробором и бледно-зелёными глазами. — Знаете, ей даже стало неважно, что я иногда работаю на... на «Красный отдел». Сначала ей это не нравилось, мне даже показалось, что у неё с бригадой свои счёты, хотя откуда? Она всего лишь бывшая продавщица из сателлита, а все последние годы домохозяйка... папа не хотел, чтобы она работала.
«Его мать из сателлита? Интересно... но многое объясняет.»