Во двор въехала незнакомая машина. Черная. Опасная. Чем-то встревожившая. Из нее раздался четкий гнусавый голос:
— Здесь?
Происходящее на улице я слышал прекрасно, у старушки окна старые, деревянные, все в щелях.
— Баба Нюся, быстрее, — взмолился я. — Куда пошла девушка? Что случилось?
— Как все было, сама я не видала, — выдала, наконец, говорливая бабушка. — Шурка рассказала. Из соседнего дома. Знаешь, из пятьдесят…
— Знаю, баба Нюся. Что рассказала?
— Пошла твоя красотулечка вон туда, на овраг, церкву смотреть. Увидела, как выносят гроб. И захлопала в ладоши, умалишенная.
— В ладоши?!
— Ну, дык. А хоронили Петьку, местного алкаша. Из сто десятой. Вот, его дружки, уже не раз помянувшие, и учудили. Уделали бедняжку…
— Где она?! В полиции? В больнице? В…
Слово «морг» не вылетело, застряв на языке.
— В полиции? — Баба Нюся отрицательно покачала головой. — Нет, полицию сюда не вызывали, полицию эту самую, чтоб ей пусто было, сразу в травма-пункт вызвали. Но сюда они тоже должны приехать, им же надо опросить, как все было. А кто расскажет, как не Анна Макарьевна? Ты заходи потом, я тебе все расскажу.
Подъехали еще две машины. Отнюдь не полиция. Часть выгрузившихся ребят окружала дом, несколько человек двинулись по направлению подъезда. Некоторые смотрели на мои открытые окна вверху.
— Спасибо, баб Нюсь. Огромное!
Чмокнув старушку в сморщенную щеку, я опрометью бросился к выходу, потом вверх, в квартиру. И — через окно — на корабль.
— Взлет!
Кольцо окружения на улице плотно, но бесплодно сжималось.
Глава 5
Глава 5
Вот она, родная: медикаментами с ног до головы перемазана, бинтами перемотана, сидит на стульчике в коридоре, среди прочих бедолаг. Увидела меня, расцвела, что-то радостно залопотала.
— О, порка мадонна… — выплеснулась из меня запомненная энергичная фраза, весьма уместная для такого случая.
Глаза Челесты вылезли из орбит:
— Довэ ай аскольтато квеста скифецца?!*
*(Где ты услышал эту мерзость?)
Я был безумно рад ее видеть.
— Сказал что-то не то? Сорри. Впредь буду ругаться своими словами, а не твоими.
В регистратуре выяснилось, что девушка попала сюда с многочисленными ушибами и переломом руки. Ее долго не хотели обслуживать без полиса и документов, но, спасибо какому-то мужику с оторванным ухом, застращал иностранным подданством бедолаги. Первую помощь оказали до выяснения паспортных данных.
— Полицию вызвали, ждем, — напоследок сообщила регистраторша. — А они ищут переводчика. А вы кто ей будете?
— Знакомый. Не надо переводчика. Я ее забираю.
— Нельзя! Нужно дождаться…
Ее уже никто не слушал.
Ойкнув, подхваченная на руки Челеста с восторгом повисла на мне, как коала на любимом эвкалипте.
— Осторожно! — завопил я встречному потоку. — Дорогу!
Бегать по заполненным инвалидами лестничным пролетам — еще то удовольствие. Меня проклинали, о болтавшиеся сбоку девичьи ножки кто-то стукался, иногда эти ножки задевали стены или перила. Челеста терпела и счастливо прижималась. Я летел, в мозгу полыхало: промедление смерти подобно. Каждая потерянная секунда приближала развязку, от которой не поздоровится. Да, не поздоровится именно мне, это эгоистично, но как же иначе, ведь для меня — более чем принципиально.
Заботливо придержанная кем-то дверь выбросила нас на улицу, где я впрыгнул в корабль, очень изумив хромавшего в травмпункт пьяницу. Пока я располагал девушку на постели и выруливал вверх в обход многочисленных проводов, тот долго тер глаза и тряс головой.
Передвигаться по самому низу центральных улиц было сложно, везде что-то висело и мешало, но летательный аппарат успешно вышел из опасной зоны. Я направил его далеко за город.
Челеста виновато моргала. Непривычно тихая, она сидела, не двигаясь. Даже не жестикулировала, что для нее совершенно непривычно. Словно побитая собака. Причем, действительно побитая. Щеки и лоб расцарапаны, под глазом что-то наливается, шея в грязи. На остальное вообще смотреть страшно.
— Ключ, надеюсь, не потеряла?
— Си-си, — закивала девушка. — Экко ла кьяве. Нелла таска.*
*(Да-да. Вот ключ. В кармане)
— Только скажи: зачем ты хлопала на похоронах?
Я изобразил «жмура»: руки сложены на животе, глаза закрыты, тело склонилось назад — типа, лег. Потом резко отстранился и зааплодировал, как бы глядя со стороны.
— Э пер традиционэ.*
*(По традиции)
Кажется, говорит, что это традиция такая. У меня вырвался выдох облегчения: головой юнга не повредилась, и это радовало.
Она была в своем красном платье, ныне выглядевшем более чем плачевно, в моей куртке и в туфельках, совершенно неуместных в средней полосе в такое время. Одна рука — в гипсе, остальное просто перевязано на местах многочисленных ссадин и ушибов.
Горло перехватывало от ее усилий не выдать боль. От вымученной улыбки. Невероятного оптимизма. И бесконечной веры в меня.
Пожав хрупкими плечиками (и конвульсивно дернувшись от этого движения), Челеста пробормотала под нос:
— Ки нон ведэ иль фондо нон пасси ль аква.*
*(Не зная броду не суйся в воду)
Я потянул с шеи медальон.
— Потерпи, если будет больно. Надеюсь, это недолго.
Наступать на прежние грабли? Увольте. Проведем эксперимент. Развязав веревочку укротителя корабля, я разулся и прилег рядом с девушкой.
Челеста заинтригованно наблюдала за моими манипуляциями. Страха не заметно, что логично: если кто-то помогает ей, пока она в таком положении, то это, с большой долей уверенности, друг. И предыдущие мои действия тоже, как мне кажется, показывали, что я больше друг, чем наоборот. Намного больше.
Я продел веревочку под напрягшейся девичьей шейкой, голова прижалась к голове, и завязки медальона, надетого теперь на две шеи, соединились.
На минуту мы застыли. Челеста молчала, прислушиваясь к ощущениям. И я молчал.
Мысли после бессонной ночи уныло ворочались. Ворочались-ворочались — и остановились.
Проспал я недолго, но почувствовал себя только что родившимся. Мгновенно вспомнилось все.
Вокруг ничего не изменилось. Во мне тоже. Все члены и чувства функционировали, как заложено природой, никто в их работу не вмешивался.
Я осторожно отвязал веревочку, вытянул и закрепил на себе, лишь после этого нашлись силы улыбнуться недоуменно моргавшей девушке. Она боялась пошевелиться без моей команды.