К следующему полнолунию я был готов. Даже побрился зачем-то.
Еще до заката хлипкий плотик переправил меня на тот берег, где я замаскировался в кустах у самой воды, в самой их середине. Даже в упор посмотришь — не поймешь, что за бугор такой в непроходимой поросли торчит. С собой — только нож, на всякий случай. Бинокль остался в землянке. Зрелище, если состоится, буду наблюдать прямо из партера. К тому же блеск окуляра мог выдать — в армии о таких вещах всю плешь проели. В общем, расположился я с максимально возможными удобствами, маскировка — на уровне, осталось узнать, не зря ли вся эта подготовка. Подо мной последний раз чавкнула грязь, шелохнулись ветви, и все затихло. Ждем-с.
По шее полз молоденький паучишка. Пели какие-то птички. Жужжали злые комары, к которым я стал уже привыкать, живем теперь вместе, соседи, какие-никакие. В городе бывает соседство и хуже. Хотя, как известно, человек ко всему привыкает. Даже к невыносимым соседям.
Вокруг было тепло, тихо и…
Уже не тихо.
В грязь я залез не зря. Жрицы неведомого Альфавиль-виля вновь явились. Та же шестерка. Нет, плюс еще одна, седьмая. Столь же молоденькая. Даже моложе остальных. Смешливая, тихая, взгляд скромный и наивный. На вид — едва ли не школьница, то есть ребенок по сравнению с прочими. Крепенькая, порывистая, светловолосая. Она стремилась скрыться за спинами, а ее упорно выдвигали вперед. На всех снова длинные льняные сарафаны, на головах венки. Шли осторожно, но быстро.
— Может, не надо? — видимо, не первый раз поинтересовалась младшая.
Она вновь спряталась за кого-то из старших. Не получилось, одновременно несколько рук вытолкнули ее на поляну, из мрака в свет.
— Глупенькая, — сказала ей одна, самая полненькая. — Счастья своего не понимаешь.
— Не бойся, — ласково прибавила другая. — Любая с радостью поменялась бы с тобой.
Она вздохнула.
Что-то непонятное нарушило ночную тишину. Все замерли, их лица, как по команде, обернулись к реке.
Вылупившаяся луна красила водную дорожку сиянием. Едва видная в этом свете, к месту сборища по реке быстро приближалась голова неизвестного. Потом стало казаться, что голов две, слышался плеск, мелькали руки. Через минуту загадка разрешилась: мокро-блестящий пловец тащил плывущий пластиковый пакет с вещами. Пловец выполз внизу на отмель. Выползла. Поскольку тоже оказалась девицей, приятные глазу признаки не оставили сомнений. Вытащенное из пакета полотенце отерло многовыпуклую фигуру, ее покрыл такой же, как у всех, балахон. Я не успел огорчиться, ибо застыл, не смея шевельнуться, даже глаза пришлось превратить в щелки, чтоб не блестели: новоприбывшая, взобравшись по откосу, огляделась по сторонам и быстрым шагом направилась ко мне.
Провал. Сквозь щетку ресниц я глядел, как она приближается. Бежать? Или просто сдаться? Интересно, что сделают со случайным свидетелем. Если происходящее для них вроде ролевой игры — перебьемся. Пожурят и отпустят. А то и в компанию примут, чем черт не шутит. Против такого развития событий нисколько не возражаю. Если же все всерьез…
И если учесть, что свидетель вовсе не случайный…
Дойдя до зарослей, девушка остановилась. Целью оказались ветки — из них с помощью ее проворных пальцев быстро получился венок. Водрузив его на мокрые волосы, она двинулась обратно:
— Здорово, красавицы! Наши ряды и шансы растут?
— Запаздываешь, Настена.
— Филька, скотина, никак не вырубался, — оправдывалась Настена. — Пришлось второй пузырь раскупорить.
— Та же история, — ввернула одна из пришедших ранее, полненькая, с грустными глазами. — Не засыпал, хоть тресни.
— В прошлый раз вообще выбраться не смогла, — перебила Настена.
Она с удовольствием оглядела потупившуюся новенькую. Даже вокруг обошла.
— А я своего в город отправила, к братьям, — объявила еще одна.
— Загуляют, Санька, без твоего присмотра. — Настена с сомнением покачала головой. — До чертиков ведь упьются. Опять в больницу как на работу ездить будешь.
— Пусть. — Санька передернула плечами. — Зато я здесь.
— Не понимаю вас. Зачем за алкашей держаться? — брезгливо вставила еще одна, самая статная, яркая и отточено-правильная во всем — от черт лица до жестов и походки. И, пожалуй, самая спокойная в этой компании. Все то и дело оглядывались, перешушукивались, вздрагивали от случайного шороха. Эта не боялась ничего, смотрела прямо и строго. Она знала, что делает, и зачем это нужно. Остальные как бы играли в опасную игру, эта же занималась делом — четко, бесстрастно.
— Тебе хорошо, Полинка, ты свободная, — завистливо проговорила грустноглазая светловолосая пышечка.
Порыв ветра разбросал ее длинные локоны, прижатая ткань обрисовала большую красивую фигуру. В ожидании назревающих событий девушка томилась, лоб хмурился, пухлая ножка водила ступней по траве. Получался знак бесконечности. Не факт, что девушка рисовала именно его, лицо было простым, взгляд — усталым. Жизнь с выпивохой радости не приносила, оттого, наверное, она бежала сюда — за эмоциями, которых не давала семья. Или еще за чем-то. Чужая душа — не только потемки, в комплекте — еще и минное поле. Постороннему и неподготовленному лучше не соваться.
— А по мне, — втиснула доселе молчавшая крепко сбитая молодка, — пусть пьет, но чтоб был.
Что ж, подобная мысль тоже имеет право на существование, я такое слышал неоднократно, хотя не понимал.
Настена снова кивнула. Остальные взглядами показали разброд мнений по данному вопросу.
— Мой сегодня будто почувствовал что-то, — подала голос еще одна, — все слюнявиться лез.
— И мой долго возился, — поддакнула другая, черноглазая и черноволосая.
— Может, вам уже и не надо было приходить? — съязвила молодка, похожая на спортсменку-штангистку, которая заявляла «чтоб был».
Брюнетка хвастливо подбоченилась:
— Может, и не надо.
Ей в бок прилетел локоть кого-то из соседок, но было поздно.
— Аська, это вы о… — новоприведенная младшенькая осеклась и прикрыла рот ладонью.
Чернявая Аська, чей мужик сегодня «долго возился», под испепеляющим взглядом Полины заговорила:
— Это мы, сестренка, о своем, о женском. Не бери в голову.
Ого, отметил я. Сестренка. Это как: по новой вере или по жизни? Если по вере, то вопросов нет, так многие друг дружку называют. Если же действительно сестры…
Кажется, старшая втягивает младшую во что-то сомнительное, причем той особо не нужное.
— Я, например, прихожу слушать, — продолжила та, у которой «будто почувствовал что-то». — Без голоса Альфалиэля жизнь становится невкусной. Здесь — шикарный ресторан, там — замызганная столовка.
— И опостылевшая готовка, — прибавила бойкая молодка. — Теперь, когда столько узнала, люди вокруг стали малы и пресны, как хозяйственное мыло. И так же противны.
— Хватит болтать, — прервала статная деловая Полина. — Все за хворостом.
Собравшихся как ветром сдуло.
Глава 5
Новенькая собралась упорхнуть вместе со всеми, Полина перехватила ее за руку:
— Катенька, останься. Для тебя сегодня особый день.
Чувствовалось, что Катеньке неприятно быть центром внимания, и вообще она чувствовала себя неуютно.
— Я хотела помочь…
— Справятся. Тебе надо подготовиться.
— Уже? — Катенька испуганно ойкнула.
— Не бойся. — Полина обняла ее за плечи. — Я тоже боялась, и зря. Альфалиэль — не явь, это сон, который во исполнение мечты становится явью. Альфалиэль — божественная благодать, что вопреки логике снисходит на столь малых и никчемных существ, коими являемся мы, люди, со своими куцыми мыслями и грезами.
Альфалиэль, повторил я про себя, поерзывая в ямке. Не Альфавиль-виль. Ага. Теперь совсем непонятно.
— Альфалиэль всеобъемлющ. Это верх и низ, пустота и твердыня, душа и тело. Сейчас люди видят два пути, которыми можно следовать — восходящий и нисходящий, другими словами — духовный и телесный. Первый, как бы красиво ни выглядел и ни подавался, тоже ведет в никуда, он в упор не видит желаний плоти, отмахивается от чувств, как от мух.
— Знаю, — хихикнула Катенька. — Еще норовит прихлопнуть их, таких вредных и отвлекающих.
Полина согласно опустила веки.
— Именно. Поиск истины и счастья в ином мире, восхождение к небесному через отказ от всего земного. Вечная война со всем, что противоречит этим воззрениям. Таков этот путь.
— Как печально. Разве можно так жить — в сплошных отречениях и ограничениях? Тоска, правда?