— Никуда я не пойду, пока не услышу твоего согласия, — твёрдо заявила схимница Серафима, не спуская с Ратмира горящего взора.
— Тогда я пойду отсюда, — пожал плечами скоморох и быстрыми шагами вышел за дверь. Он прошёл во мраке длинного коридора мимо растерявшегося корчмаря и ратника Прохора. Стоявший поодаль старик Никифор кинулся за ним.
— Что ей нужно от тебя, Ратмир? — возбуждённо спросил старик Никифор, догнав Ратмира у конюшни.
— Ты же всё слышал, Никифор! — раздражённо ответил тот.
Никифор пристально посмотрел на своего товарища. Давно он не видел его в таком состоянии. Вернее — никогда ранее.
— Ты не хочешь помочь этой монашке?
— Нет!
— Так и не помогай. Никто тебя не может принудить к этому. Только я не пойму, что это ты так расстроился из-за этого? Ты и раньше отказывал некоторым, но никогда так не переживал, — пожал плечами старик Никифор.
— Прости, Никифор, что накричал на тебя, — с досадой произнёс Ратмир. — Кому понравится, когда ему спать не дают и за ночь дважды будят почём зря?
— И то, правда, — согласился старик Никифор. — Тогда как быть-то?! Я таких баб знаю — будет стоять из упрямства на коленях, пока не свалится замертво.
— А по мне — так пусть стоит, хоть до второго пришествия, — холодно отозвался Ратмир и направился к белевшей в ночном сумраке лестнице, ведшей на сеновал. — Пойдём, Никифор, вот здесь и отоспимся до утра.
Чей-то жалобный всхлип в ночи заставил их замереть на месте.
— Кто здесь? — настороженно спросил Никифор, вглядываясь в темневший в дверном проёме женский силуэт.
— Эт-то я…б-батюшка… — запинаясь и едва сдерживая рыдания, произнесла женщина. Сделав несколько шагов в их сторону, она остановилась.
Мужчины узнали в ней помощницу схимницы Серафимы.
— Ну, чего тебе? — недовольно спросил Ратмир, догадываясь, о чём пойдёт речь, и сильно досадуя из-за этого.
— Д-дочь т-там….т-там моя дочь…Настенька, — не в силах больше сдерживаться, глухо зарыдала женщина и опустилась на колени.
Ратмир отвернулся, с раздражением простонал и с силой ударил кулаком по ошкуренному деревянному столбу, служившему опорой для сеновала в конюшне. Зафыркали и заржали испуганные звуком удара лошади в своих яслях. Старик Никифор вздрогнул и повторно с удивлением посмотрел на Ратмира.
— Простите, люди д-добрые, — продолжила рыдать келейница Ефросинья. — Только душа моя и сердце в клочья рвутся, как вспомню кол, торчащий из шеи моей Настюши…
Ратмиру показалось, что он ослышался, и резко повернулся к женщине:
— Кол из шеи?!
— Ох, батюшка! — прошептала обессилевшая от рыданий женщина. — Всё так, голубчик. И помочь-то мне некому в поисках… Их же там три…наши послушницы… в рясофоры два года как пострижены были…
— И все на кол посажены? — почему-то шёпотом спросил потрясённый старик Никифор.
— Моя Настюша и ещё Олимпиадушка… А третья-то, племянница матушки Серафимы — Полинушка. Та на дыбе смертушку свою приняла… И ножом они все покромсаны как …
— Это уже слишком! — ошеломлённо воскликнул Ратмир. Секунду подумав, он тряхнул головой и, подойдя к стоявшей на коленях женщине, протянул ей руку: — Вставай, женщина. Иди за своей хозяйкой и скажи, чтобы живо садилась в повозку и ехала в монастырь. Я поскачу следом за вами.
— Так ты поможешь нам, потешник? — не веря своим ушам, неуверенно произнесла келейница.
— Постараюсь, — уклончиво ответил Ратмир. Женщина мигом встала на ноги и метнулась вон из конюшни.
— Доброе всё же у тебя сердце, Ратмир. Который раз убеждаюсь, — тепло произнёс старик Никифор.
— Обычное, человеческое, — хмуро отозвался тот и вздохнул: — Иди, Никифор, отдыхай. До утра тебя уже никто не побеспокоит. А я постараюсь побыстрее там управиться, да вернуться ко времени нашего отъезда в Александрову слободу.
— Я, Ратмир, если ты не против, поехал бы с тобой, — просительно произнёс старик Никифор.
— Ты, действительно, этого хочешь? — почему-то не очень удивился Ратмир. Он понимал, что старик Никифор беспокоится за него, и ценил это.
— Очень хочу! — горячо воскликнул тот.
Через короткое время повозка с двумя женщинами и несколько всадников поспешно направились обратно в сторону Девичьего монастыря.
Глава 4
В это же время с другой стороны Москвы по мягкой после прошедших накануне дождей, накатанной колее проехали несколько богато украшенных, на крепких немецких рессорах, больших дорожных карет в сопровождении большого каравана обозов охраны, прислуги и прочей челяди. В одной из них дремал, прислонившись к спинке мягкого дорожного кресла, крепкий, гладко бритый мужчина лет шестидесяти в тёмной сутане с белым воротничком. Сквозь начинающие редеть волосы поблёскивала в свете свечей бледная кожа головы. Гусиные лапки на коже вокруг глаз выдавали в нём человека улыбчивого и приветливого. Напротив него лежал, скрючившись, на небольшом, обитом мягким бархатом сиденье, его молодой помощник Себастьян.
Неожиданно карета остановилась, и в резную дверь кто-то тихонько постучал и произнёс по-итальянски:
— Ваше преосвященство, мы у ворот Кремля.
Его преосвященство викарий Лоренцо Романо вздрогнул от неожиданности и, приоткрыв глаза, заморгал, подслеповато щурясь в полумраке кареты. Отблески огня от двух свечей в стеклянных лампах весело играли в драгоценностях, усыпавших его перстни и массивный католический крест.
— Хорошо, Базилио. Пусть же нас скорее встретят русские вельможи, и мы отправимся в нашу резиденцию при итальянском посольстве, — на латинском ответил ему Его преосвященство. — Столь длительный путь требует нормального отдыха.
Встреча Его преосвященства с русским Дьяком Посольского приказа Андреем Щелкаловым была дружественной, хлебосольной, но недолгой, так как основная часть встречи столь высокого гостя должна была состояться в Александровой слободе вечером с участием Великого государя Ивана Четвёртого.
В каменных палатах итальянского посольства Его преосвященство викарий Лоренцо Романо первым делом забрался в белую фарфоровую ванну, наполненную благоухающей цветочными маслами горячей водой. Он с восторгом облегчённо вздохнул: «О-о, пресвятая дева Мария! Благодарю тебя за это блаженство!». Потом с головой окунулся в воду и, вынырнув через несколько мгновений, обратился к своему собеседнику, сидевшему поодаль в роскошном кресле на ножках в виде звериных лапок:
— Ну, мой друг, Антонио, рассказывай, как у нас идут дела. А то вечером будет не до этого, сам понимаешь. И… мы же по-прежнему можем здесь спокойно говорить? Ты ведь здесь всё проверил, мой друг?
Его молодой, красивый как бог, собеседник с готовностью ответил своим чудным бархатным голосом:
— Конечно, Ваше преосвященство! Здесь некому подслушивать. А так — всё готово, как мы и договаривались. Наши миссионеры будут на сегодняшнем пиру в вашу честь.
— Значит все успели приехать… Это очень хорошо.
— Да, все. Даже из самых дальних уголков, где также была определена наша миссия, — красавец Антонио в парчовом камзоле с нежным кружевным жабо на шее держал на коленях небольшой прорезной серебряный поднос, на котором переливались яркими разноцветными бликами драгоценные камни на больших перстнях и массивная золотая цепь с крестом Его преосвященства. Он неторопливо перебирал украшения красивыми, длинными пальцами и внимательно слушал Его преосвященство.
— Итого будет десять человек вместе с крестниками Учителя, — поиграл бровями Его преосвященство и опять с наслаждением ушёл с головой под воду.
Кареглазый Антонио тряхнул густой, тёмной шевелюрой и, дождавшись, когда из-под воды показалась фыркающая голова Его преосвященства, поспешил добавить: — Только крестник Учителя не будет иметь возможности общаться с Вами в открытую. Он же для всех остальных в этой стране не является итальянским подданным. А крестница как всегда будет блистать в своих нарядах и радовать взоры присутствующих мужчин.
— Мне достаточно убедиться, что они живы и здоровы. Это очень важно для Учителя. Всё остальное для его крестника я передам через тебя, мой друг, — неторопливо произнёс Его преосвященство Лоренцо Романо, поливая себя водой из небольшой белой фарфоровой вазы.
— И ничего пока не известно по поводу дальнейшей судьбы крестника Учителя? У него же через год заканчивается срок миссии в этой стране, — осторожно спросил молодой человек, внимательно следя за выражением лица Его преосвященства.
— Ты становишься излишне любопытным, мой дорогой друг, — усмехнулся тот. — Но я тебя понимаю. Любого из вас сейчас интересует, что с ним будет дальше. Не волнуйтесь, Учитель не обидит никого. На каждого из вас у него свои, весьма достойные планы.
Он помолчал и добавил: — В каждой из стран, где этот крестник проходил очередную миссию, он выполнял очень важные задания Учителя и справлялся с ними превосходно. Так и здесь, на Руси, как мне известно, он должен выполнить ещё одно чрезвычайно важное поручение Учителя помимо тех, что он уже успел исполнить. Тем не менее, я полагаю, что Учитель готовит его себе в преемники. И вам придётся считаться с этим.
— Вот как! — казалось, безразличным голосом произнёс красавец Антонио. — А ничего, что его крестник даже не итальянского происхождения?
Его преосвященство викарий Лоренцо Романо повернул голову в сторону собеседника и внимательно посмотрел на него. Затем тихо произнёс: — Не говори глупостей, Антонио. Учитель слишком много сделал для тебя лично, чтобы мы сейчас здесь обсуждали его решения.
— Простите, Ваше преосвященство, — встрепенулся молодой человек. — Вы совершенно правы — Учитель сам знает как лучше для нас. Я очень надеюсь, что этот разговор останется между нами? — добавил он с просительной интонацией в голосе.
— Разумеется, — кивнул тот и снисходительно добавил: — Кто из нас не делал ошибок в молодости…
Глава 5
Повозка со схимницей Серафимой и сопровождавшими её и её спутницу всадниками прибыли к Девичьему монастырю через час. Уже начинало светать, и звёзды в небе постепенно теряли свою яркость, а край чернильно-тёмного небосвода стал светлеть, окрашиваясь в нежно-голубые и розовые тона.
Ратмир окинул внимательным взглядом окрестности монастыря. Глубокий ров окружал высокие деревянные стены с заострёнными вверху кольями. За ними виднелись очертания относительно недавно выстроенного Смоленского собора. Также за забором темнели деревянные, покатые крыши теремов.
Перед самим монастырём расстилалось огромное поле, местами заросшее камышом и конским щавелем, которое в народе называли Девичьим. По широкой наезженной колее в сторону монастыря уже шли первые богомольцы, жаждущие преклонить свои колени перед Смоленской иконой Божией Матери «Одигитрией». Добирались они и пешком, и на лошадях, в повозках и без, в одиночку и группами по несколько человек, с благоговением глядя на отливающие золотом в предрассветном полумраке купола Смоленского собора и без устали кладя крёстные знамения. Вокруг стояла тишина, изредка нарушаемая чириканьем потревоженных полевых птиц и ржанием лошадей.