— Я не смог никого найти, потому что никого виновного и нет, мистер Харрис, мистер Купер.
— Симон, объясни нам, как такое возможно, — непонимающе посмотрел на меня Дастин.
— Преступления не было. Всё оборудование действительно подлежало утилизации. Единственное объяснение, которое я могу найти, почему оно выходило из строя раньше положенного срока, это возросшая нагрузка, исходящая от «Нор». С каждым днём она заполняется колоссальными массивами всё новой информации и, возможно, требуется перераспределение нагрузки на оборудование, чтобы сохранять его в норме на весь срок эксплуатации. Я могу составить план перераспределения нагрузки, если вы предоставите мне схемы.
Такое объяснение показалось мне странным, но, если Симон не нашёл виновного, значит его действительно не было.
— Предлагаю согласиться на его предложение, — кивнул Купер, — это сэкономит тонны времени нашим сотрудникам, и работа будет сделана с ювелирной точностью, заодно опробуем Симона в новом русле, как тебе?
— Хорошо, я ничего не имею против, лишь бы продлить срок службы нашего инвентаря.
Всё человечество располагалось перед нами, словно на ладони. При желании я за несколько минут мог узнать всё о каждом. Но не из чистого любопытства. Наше дело приносило благо всем, пусть они и не знали, сколько террористических актов нам удалось предотвратить, сколько преступлений раскрыть, и сколько людей выжило благодаря нам. Ни один муниципальный автобус не выезжал с поломкой, потому что диагностика через «Нор» показывала его насквозь, ни один пожар не случался из-за неисправной проводки, потому что мы знали, где может произойти короткое замыкание, ни один негодный продукт не попадал на прилавки, потому что мы были в курсе, когда он был просрочен. Если сегодня кто-то проснулся в здравии и с ним ничего не приключилось — это была тоже наша заслуга.
Пустынная улица. Здесь не было домов, не проходили мимо люди даже днём, не говоря уже о ночи. Ни одного фонаря. Но, что было, наверное, решающим фактором в выборе места — ни одной камеры. Мой водитель припарковался на правой стороне дороги у обочины. Я посмотрел на время. Моя жена ждала меня, и я хотел поскорее уже приехать к ней, увидеть её глаза, полные любви и на время забыть обо всём в её объятиях.
Вдалеке зажегся свет фар. Из-за поворота выехал чёрный седан. Поравнявшись с нашей машиной, он остановился на средине дороги. Пассажирское стекло опустилось вниз. Внутри сидел сенатор Корш. Я опустил левое стекло.
— Мистер Нил Харрис, я благодарен вам, что вы нашли у себя время для нашей встречи. Вы не против, если мы переговорим у меня в машине?
Мой водитель обеспокоено обернулся ко мне. Я знал, что рукой он нащупал автоматический пистолет, который покоился у него в кобуре подмышкой.
— Всё хорошо, — сказал я и открыл свою дверь, вышел из машины.
Из переднего сидения автомобиля сенатора вышел внушительного вида мужчина в чёрном костюме и с наушником в ухе. Он открыл мне пассажирскую дверь. Я сел внутрь. Автомобиль не поехал, а остался стоять так же на средине дороги.
— Уполномоченный, — Сенатор Корш протянул мне руку.
— Сенатор, — мы обменялись крепким пожатием.
— Фрэнк, — обратился сенатор к мужчине, который открывал для меня дверь, — не мог бы ты подождать на улице?
Тот молча кивнул и вышел обратно.
— Ты тоже, — более резко бросил сенатор водителю, тот немедля последовал примеру Фрэнка.
— О чём же вы хотели со мной переговорить? — спросил я.
— Конечно. Мистер Харрис, вы работаете над уникальными вещами, и вы отдаётесь своей работе полностью, потому что верите в её святость, её пользу и её результат. Это не лесть, а факты, которыми я располагаю, узнав о вас из своих источников.
Я молчал. Сенатор продолжил.
— И если вы с искренней верой в лучшее пытаетесь изменить жизнь людей, то не все разделяют ваших взглядов.
— О чём вы, сенатор?
— Вы работаете не сами. Многое в вашей работе зависит от людей, которые рядом.
— Конкретнее, пожалуйста.
— Мистер Харрис, вы в определённой степени максималист, учёный, прогрессор и реформатор, все это видят и некоторые могут использовать в своих целях. Вы трудитесь во благо, но некоторые люди рядом с вами, лишь делают видимость, а на деле преследуют свои интересы.
— Какие интересы?
— Я это и хочу выяснить. Это имеет значение для меня, не скрываю, но и для вас тоже.
— Вы хотите мне что-то рассказать?
— Я хочу кое-что спросить. Личность одна, довольно скрытная, но к вам максимально приближённая, насколько мне известно. Я говорю о Дастине Купере.
— Я не буду с вами разговаривать об этом.
— Хорошо, не хотите разговаривать, тогда прочтите, — сенатор Корш протянул мне лист бумаги, которым оказалась вырезанная заметка из старой газеты, — что вы знаете о его прошлом, мистер Харрис?
Вопрос прозвучал скорее, как риторический, не требующий ответа. Я взглянул на заметку. В машине было темно и сенатор включил лампу, тусклую ровно настолько, чтобы я смог прочесть, и ровно настолько, чтобы нас не было видно с улицы через тонированные окна.
На половину страницы была фотография молодого мужчины, очень похожего на Дастина. Если это он, то моложе лет на пятнадцать-двадцать точно. Мелким шрифтом в два столбика шла статья о том, как талантливейший нейрохирург спас жизнь человеку с пулевым ранением в голову. Врачи считали бесполезным проводить какую-либо операцию, но хирург Дастин Купер, единолично взяв на себя ответственность, с блеском её выполнил, чем спас жизнь человеку по имени Ридли Сингер.
— Этой информации вы нигде не найдёте, даже в Нор. Прошлое Дастина Купера скрыто от всех нас. И то, что он был врачом, мелочь по сравнению с остальным. Вы, кстати, знали об этом? — спросил сенатор Корш.
— Он талантливый человек.
— Вы не представляете насколько, — усмехнулся сенатор, — и я не представляю насколько. Мы нужны друг другу, чтобы выявить кем на самом деле является мистер Купер, помогите мне с этим, и вы откроете для себя много чего нового о его личности. Он никогда не упоминал вам имя Стефана Серафима? Спросите у него об этом
— Сенатор, буду откровенен, я не вижу дальнейшего смысла во всём этом.
— Во-первых вы узнаете, что человек работающий с вами, служит своим личным интересам, за которыми стоят мотивы, о которых вы и не догадываетесь. И во-вторых, поговорим о вашей выгоде, которая может быть несоизмеримо большой. Я располагаю весьма значительными связями и ресурсами. Я более влиятельный человек чем вы можете думать. Половина политиков обязана мне. Другая половина разделена надвое — одни боятся шантажа, другие любят деньги. Я могу проводить в жизнь любое нужное вам решение на всех уровнях. Я могу добиться увеличения финансирования для вас, или же выделение новых статей бюджета на нужные вам проекты. Помогите мне и между нами будет очень плодотворное сотрудничество.
— Сенатор, я не политик, а потому, ни шантаж, ни подкуп, ни что-либо ещё не близко мне. И выгода, о которой вы говорите, совсем мне неинтересна.
— Мистер Харрис, я за здравую кооперацию, в которой каждый из нас может извлечь для себя пользу, стать союзниками.
— Я очень тщательно подхожу к вопросу о выборе союзников, сенатор.
— Оно и верно, Уполномоченный, всегда нужно подходить к вопросу союзников тщательно, дабы не прогадать с ними.
— Всего доброго, — ответил я и открыл дверь.
— И вам также.
Я сел обратно в свой автомобиль и сказал водителю, что мы можем ехать. Седан сенатора устремился мимо нас, а мы отправились в противоположную сторону. Наконец я ехал домой.
— Сегодня я осознал насколько глубок смысл фразы, произнесённой давным-давно одним великим человеком. Его звали Давид Ливингстон, — сообщил нам Симон.
— Это был великий путешественник, — пояснил мне Купер.
— Я знаю кто это.
— Он сказал, — Симон посмотрел в точку над нашими головами и процитировал, — мы пришли к убеждению, что не может быть более благородного и благодетельного дела, чем принести свет и свободу в эту прекрасную страну, обращённую человеческой алчностью в то, что мы представляем себе адом.
Фраза была действительно хорошей, но меня насторожило, что произнесена была она после слов о том, что Симон понял её истинный смысл. Куда он собирался нести свет и свободу и в какой форме?
— Симон, мистер Ливингстон сказал эти слова относительно Африканской страны во времена, когда в мире практически не было на слуху слова «демократия».
— Но разве они не актуальны до сих пор? — спросил меня Купер, — человеческая алчность не имеет сроков давности, она стара как мир, была и есть как в Африке, так и у нас.
— Я абсолютно согласен с мистером Купером, — кивнул головой Симон (всё чаще и чаще я начинал замечать за ним черты в поведении, которые присущи только людям), — вы даже не представляете, насколько алчность тех, кто стоит у власти косит наших людей. Они страдают от этого, они попадают в сложные жизненные ситуации из-за этого, они обсуждают и жалуются на это. Они несчастны. Чиновники и те, у кого есть хоть немного власти или денег превращают жизнь тех, у кого этого нет в сущий ад. Так может ли быть дело более благородное, чем побороть это?
— И к каким выводам ты пришёл, Симон, — осторожно спросил я.
— К тем, что люди, которые расследуют преступления, сажают за решетку взяточников, борются против недобросовестных политиков, а также журналисты, проливающие свет на их деятельность и многие другие — настоящие герои, которые незаслуженно не почивают на лаврах. И несмотря на то, что общество по достоинству не оценивает их заслуги, они всё равно продолжают лишь только потому, что по-другому не могут. Они не могут не вести борьбу против несправедливости.
— Симон, каждый раз слушая тебя, я понимаю насколько мы на правильном пути, — серьёзным тоном ответил Дастин.
— Хотите ещё одну мысль? — спросил Симон, когда мы уже встали и собрались уходить. Мы остановились и обернулись, не говоря ничего, ожидающе смотря на него.
— Но прежде чем говорить с ними о свободе, мы спросим их о свободе. Знают ли люди что это такое.
— Отобедаем вместе? — предложил я Куперу, когда стрелки указывали на два часа дня после полудня.