Прямо надо мной оказалось огромное угольно-чёрное звёздное небо, усыпанное мириадами разноформатных светил и газопылевых облаков. Я моментально понял, что нахожусь в космосе, поскольку ни одна сколь-нибудь плотная планетарная атмосфера не пропустила бы столько звёздного света, а слабо подсвеченные газопылевые облака, как я знаю из личного опыта, не видны практически ни с одной крупной планеты. Через секунду я понял, что тело моё облачено в лёгкий, так называемый пилотажный скафандр, а сам я помещён в крохотную капсулу, узкую и длинную, через прозрачное остекление которой и наблюдаю вселенную.
Здорово! Вот только где система управления? Хотелось бы немного порулить…
Никаких управляющих или навигационных приборов в поле моего зрения не имелось. Я, впрочем, не особенно поначалу и расстроился. Подняв руки, принялся шевелить ими по-всякому, надеясь, что сейчас непременно обнаружится какая-нибудь всплывающая панель, в обычном состоянии убираемая в кресло или в стенку. Сейчас вот помашу руками, сработает скрытый датчик движения, фотоэлемент пошлёт управляющий сигнал и вот тут-то будет мне счастье. С кнопочками, с подсветкой, с индикацией. Выскочит откуда-нибудь из стенки и приветливо подскажет, как надлежит управлять этим утлым корабликом.
Ага, надежды юношей питают, особливо тех, кто много ел, мало пил и никогда не занимался онанизмом.
Никакие приборы ниоткуда так не появилось. А жаль, так хотелось порулить…
Может быть, тут голосовое управление?
«Эй, кто-нибудь… бортовой компьютер тут есть?!» — позвал я. Никто не поспешил отозваться.
Конечно, я пытался держаться бодрячком, но чем дальше, тем больше мне делалось не по себе. В космосе, в невесомости, вдали от тяготеющих масс, в капсуле, лишённой управления и связи… С таким же успехом можно было потребовать замуровать себя в стену или закопать живьём в могилу. Можно миллионы лет летать в космосе даже внутри обжитых звёздных систем и не встретить ни одного космического корабля. А если и встретишь, то как можно подать сигнал бедствия? Фонариком посветить? Или поджечь чепчик, а огонь добыть трением рук?
Чертовщина какая-то… Как же это я сюда попал? И где это я вообще нахожусь?
Я принялся крутиться, оглядываясь по сторонам, конечно, насколько это позволял сделать тесный ложемент, сжимавший тело с боков. Мне удалось быстро понять, что находился я практически в лежачем положении внутри устройства, имевшего диаметр около одного условно-земного метра. Прямо передо мной располагался остеклённый фонарь практически в мой рост; видимо, через этот колпак меня сюда и втиснули. Носовую и кормовую оконечности этого в высшей степени странного изделия я видеть не мог. Также я не видел и направления полёта.
Это, стало быть, и есть «торпиллёр»?
«Эй, ты, дур-рак, который засунул меня сюда!» — закричал я, искренне надеясь на то, что устроитель этого странного шоу имеет возможность слышать меня. — «Я хочу понять, чего ты этим добиваешься? Что б я сдох от нехватки воздуха или воды? Что б я помучился? Что бы я испугался? Может, хватить дурацких загадок? За каким хреном вытаскивать меня из сумасшедшего дома и бросать посреди пустынного космоса? Ты хочешь меня убить? Так убил бы! Ты желаешь видеть мои мучения? Идиот, я не буду мучиться более того, чем положено природой: когда начнёт заканчиваться воздух, я просто-напросто открою шлем!»
Если мой неведомый мучитель и слышал сказанное, то ничем этого не выдал. Я покрутился в узком ложе, стараясь приподняться и заглянуть через остекление вниз. Не получилось. Зато я понял, что именно мешает мне двигаться: тело под коленями и в поясе оказалось крепко притянуто ремнями к ложементу, который, как я теперь догадался, являлся не чем иным, как катапультируемым креслом. Здорово! Обо мне, стало быть, позаботились. Осталось только понять кто и с какой целью…
Не успел я как следует обмозговать сделанное открытие, как неожиданно в мою узкую кабину проник свет звезды. Не сказать, чтоб очень яркий, но вполне достаточный для того, чтобы окружавшие предметы отбросили тень. Стало быть… гм-м… стало быть, я находился вовсе не в межзвёздном пространстве, а внутри какой-то системы и коли раньше света звезды я не видел, значит… значит, что-то его от меня загораживало.
Я рванулся из своего кресла и ударился шлемом о стекло. Однако, у самого края стеклянного колпака я увидел то, что и рассчитывал увидеть: подо мной находилось довольно крупное небесное тело. Селенитного типа, без атмосферы, испещрённое словно оспинами множеством разнокалиберных кратеров, однако, явно с твёрдой корой. Планетка побольше обычного астероида, хотя всё же небольшая. Во всяком случае мне хорошо был виден близкий, загибавшийся дугой, горизонт. Да-да, именно так, это не астероид, не обломок скалы, бесцельно кувыркающийся в космосе по случайной орбите, а что-то такое, смахивающее на приличную планету. Во всяком случае, это тело вращения, эллипсоид. Это уже хорошо. А у него должна быть устойчивая орбита, более-менее тяжёлое ядро, со всеми вытекающими из этого для меня последствиями…
Итак, две новости: хорошая и плохая. Хорошая — я не погибну, затерявшись в межзвёздной пустоте. Плохая новость — я разобьюсь при жёсткой посадке на неизвестную планету!
Здорово! Я приподнялся в своём кресле, наблюдая за движением испещерённой кратерами поверхности подо мною. Следовало признаться честно: пейзаж оказался мрачноват. Чёрно-серые разломы, похожие на овраги, извивались по поверхности планетоида, а выходы скальных пород торчали из отвалов грунта подобно скрюченным артрозом пальцам старика. Хотя, скорее всего, это всё же были вовсе не обычные скальные породы, вроде песчаника или гранита, а что-то типа пемзы, уж больно низким мне показался альбедо этого материала. Место явно нежилое! Сила тяжести небольшая, значит, ценных минеральных ресурсов тут нет; а потому, для людей этот чёрно-серый шарик интереса представить не может…
Везёт мне, как спасённому утопающему, захлебнувшемуся собственной слюной.
Наблюдая за планетоидом, я сделал ещё кое-какие открытия. Странная капсула, в которой я находился, явно летела над поверхностью небесного тела и по идее, не должна была угодить в него в результате прямого столкновения. Это умозаключение, конечно, порадовало меня. Однако, я не сомневался в том, что и в космос улететь нам никак не удастся: планетоид уже захватил «торпиллёр» своим притяжением и мы непременно в него воткнёмся. Причём, скоро. Либо на этом витке, либо на следующем. Так что особенно радоваться не приходилось.
По мере приближения к поверхности, проступали детали, делавшие пейзаж всё более непривлекательным: в расселинах залегли чёрные непроглядные тени, такие же чернильные тени отбрасывали на окружавший ландшафт возвышенности. Настоящий мир смерти! Интересно, какова же скорость сближения с поверхностью? Явно, что не очень большая, но вполне достаточная для того, чтобы при пятидесятикратной перегрузке в момент удара у меня лопнула аорта.
Если поначалу поверхность небесного тела можно было видеть лишь в самом низу остекления кабины, да и то в том случае, если приподнимать голову, то очень скоро всё изменилось. Планетоид приблизился, теперь его пепельно-серые скалы оказались прекрасно видны при повороте головы как налево, так и направо. Звёздное небо, обнимавшее меня со всех сторон, теперь ушло вверх, и сделалось похожим на купол шатра.
Никакой паники я не испытывал. Даже сам удивился такой равнодушно-холодной реакции на по-настоящему опасную ситуацию. Возможно, сказывались последствия пребывания в сумасшедшем доме. Там ведь меня поили разной дрянью и потому некую заторможенность в моём восприятии окружающего мира нельзя было исключать. Во всяком случае в моём сознании чётко зафиксировался конец этого полёта: я ясно понимал, что лечу навстречу смерти, но оставался при этом очень спокоен. Уверен, в ту минуту мой пульс ничуть не вырос.
И вот, когда совсем уже рядом замелькали вершины чёрных пемзовых скал, стеклянный колпак надо мной вдруг отлетел куда-то вбок, и кресло, к которому я был притянут, рванулось ввысь. Не требовалось много ума, чтобы догадаться: мы катапультировались и, кажется, вполне удачно. Кресло, вылетев примерно на километр вверх, моментально приняло правильную ориентацию в пространстве, разместив меня ногами вниз, а головою — вверх, благодаря чему я не без удовольствия смог наблюдать завершение полёта моей капсулы. Буквально через десять секунд с того момента, как я её покинул, она воткнулась в основание высоченной скалы, взметнув фонтан грязно-серой пыли. Фонтан этот застыл над планетой громадным неподвижным грибом (сказывалась малая сила тяжести), словно запечатлённый объёмной фотографией. Думаю, в условиях слабого гравитационного поля планетоида ему — этому грибу — предстояло опускаться вниз не один год. Однако, зрелищная часть представления этим вовсе не исчерпывалась: громадный сколок скалы, размером с многоэтажный дом, беззвучно скользнул вниз, раскололся и выбросил вверх новый фонтан пыли. Этот осколок фактически похоронил под собою мою небесную ладью. Удар капсулы и последовавшее вслед за этим падение куска скалы вызвали, должно быть, настоящее планетотрясение.
Кресло со мной покачивалось километрах в двух в стороне от места этих занимательных событий, благодаря чему я получил прекрасную возможность лицезреть произошедшее во всех деталях. Под ногами у меня беззвучно пофыркивали двигатели ориентации по крену, а когда кресло совсем уж разгонялось, набирая вертикальную скорость, включался основной тормозной двигатель, сразу же останавливавший падение. Я степенно, даже грациозно — хотя и рывками — опускался на поверхность планетки. Ни дать, ни взять, фараон Аменхотеп на троне!
На высоте около двадцати метров тормозной двигатель заработал на полную мощь: я увидел под ногами энергичный выброс жесткого сине-оранжевого пламени. Факел, ударив в грунт, взметнул облако пыли, которое мгновенно окутало меня. Из-за этого сам момент посадки я не только не увидел, но даже и не почувствовал.
Прошла секунда-другая и я вдруг заметил, что лежу на боку, ноги мои освобождены, благодаря чему мне не составило труда подняться. Впрочем, подняться — сказано слишком осторожно; на самом деле, резко выпрямившись, я подлетел вверх на три своих роста.
С силой тяжести тут явно творились нелады. Она не превышала двух десятых земной, уж я-то знаю толк в этих вещах. Опыт свидетельствует, что человек комфортно себя чувствует в диапазонах величин ускорения свободного падения от трёх десятых до одной целой земной. Если величина притяжения выходит за эти рамки, человек испытывает разного рода неудобства, связанные с разрегулированием опорно-двигательной и вестибулярной систем. Притяжение планетоида, на котором я очутился, явно было слишком малым для того, чтобы человек мог чувствовать себя тут нормально.
В два шага, каждый из которых получился метров по пять, я вышел из облака, поднятого креслом в момент падения. В присущей мне осторожностью огляделся.
Вид снизу на пепельные холмы и чёрные скалы оказался даже мрачнее, чем сверху. Безрадостный пейзаж был способен породить отчаяние даже в душе врождённо-убогого оптимиста.
Признаюсь, рассматривая тусклые каменюки и отвалы пористой пемзы, я приуныл. Что-то как-то всё получалось очень скверно. Конечно, я вроде бы пока избегал одной неприятности, но лишь для того, чтобы попасть в другую. Глупость какая-то… Кто это всё устроил со мною? И зачем? Неужели просто не мог пристрелить или голову, скажем, отрубить?
Ор-р-ригинальный замысел у режиссёра этой постановки, ор-р-ригинальный!
И что же мне делать? Куда идти? Зачем? Длина экватора этой безымянной дуры, куда меня сослал неизвестный благодетель, составляла тысячи две условно-земных километров, вряд ли меньше… Две тысячи километров бесплодных кратеров, силикатных холмов, скал из пемзы. Зачем куда-то идти? С одинаковым успехом и удовольствием я мог сдохнуть вообще не сходя с места.
2
Я вернулся к своему креслу и внимательно его осмотрел. Предусмотрительные люди имеют обыкновение класть в катапультируемые сидения пакеты с разного рода неприкосновенными запасами: сменные картриджи для систем жизнеобеспечения скафандров, контейнеры с едой и питьём, проекторы для просмотра фильмов и звёздных опер. Кстати, и сами фильмы тоже нередко закладывают. Было бы неплохо посмотреть перед смертью какую-нибудь новую серию «Охотника на бронтозавриц» или ещё что-нибудь мужественное, из категории «Три-Икс, без права показа неполовозрелым зрителям всех полов».
Счас! не тут-то было. Та сволочь, что цинично отправила меня сюда, ничего интересного в кресле не спрятала. Я понял, что последние часы жизни мне придётся скоротать без эффектного аудиовизуального сопровождения.
Оставив кресло в покое, я вновь вышел из поднятого при посадке облака пыли и вскарабкавшись на какой-то вал — это оказался край довольно внушительного цирка метеоритного происхождения — присел на самом его гребне.
Сидел я высоко, глядел далеко, да только ничего интересного не видел. Где-то над головою висела незнакомая звезда, так сказать, местное светило. Мы посмотрели друг на друга. Я бы даже сказал — обменялись красноречивыми взглядами.
Это был громадный, тусклый и довольно холодный красный гигант. Хотелось бы, конечно, посмотреть на его спектр. Я прищурил глаза… м-да, ресницы, конечно, не дифракционная решётка, свет звезды они разложить в спектр не смогут. А вот если сделать ресницы потоньше… гораздо тоньше… то преломляемый свет будет попадать на дно глазного яблока уже разложенным в спектр.
Тут я всерьез задумался. Мысль показалась мне чрезвычайно актуальной. Итак, если у человека в результате генетической модификации появится второй набор ресниц… с особыми свойствами, скажем так… возможно, втягивающимися в веки… так вот, если такие ресницы появятся, человек сможет определять спектральный класс звезды не прибегая к использованию астрономических инструментов. Прищурился, посмотрел на звезду и сказал: «Сдаётся мне, дорогие товарищи астрономы, что это звезда класса Эф-Семь. Я вижу в её спектрограмме интенсивные линии ионизированного кальция и полосу «жэ», ни дать ни взять — это ионизированный титан. Скажите мне, что я неправ, и плюну вам в рожу!» О как!
Это ж какое ноу-хау я придумал! Настоящее открытие… пусть и прикладного характера. Изучение и овладение этим навыком непременно надлежит включить в курс обязательного изучения в рамках программы монастырской школы тюремного типа с углублённой подготовкой к подрывной деятельности. Да, именно так!
Я некоторое время рассматривал далёкую звезду. Температуру её фотосферы определить на глаз невозможно: там может быть как менее трёх тысяч градусов по Кельвину, так и более четырёх. Впрочем, и то, и другое — весьма небольшие температуры для звёзды, ясно, что светило это древнее, остывающее, возможно даже, это «углеродная звезда» или «циановая». Таковых во Вселенной сравнительно немного, примерно одна на целую тысячу других светил. Так что можно сказать, я везунчик, мне придётся умереть под светом редкой звезды!
Поднявшись в полный рост, я с чувством прочёл «Отче наш» и обратился к Господу Богу. Что-то такое поднялось в душе и я понял, что мне есть что сказать в эту торжественную и горькую минуту. И сказал я следующее: «Господи Боже наш, Иисусе Христе! Я — православный человек, раб Твой — собираюсь скоро умереть и, наверное, умру. Я жил плохо, много грешил, в особенности потому, что жил долго… Хотя, конечно, и не так долго, как хотелось бы. Ты знаешь, Господи, я был плохим сыном, а мужем и отцом так вовсе и не стал. Наверное, таков был Твой, Господи, Промысл на мой счёт. К причастию подходил последний раз год назад и даже более того. В том грешен и в том теперь искренне раскаиваюсь. Хотя в оправдание своё, могу сказать, что за этот год я побывал в тюрьме, сумасшедшем доме, в далёком прошлом и… много ещё где. Впрочем, Господи, Ты всё это обо мне знаешь. Молился я Тебе каждый день и всегда искренно, о чём Ты, Господи, ведаешь и без моих слов. Разного рода сволочи и гады — всякие там атеисты, рэпперы и масоны — пытались убедить меня в том, будто Тебя, Господи, не существует. Но ни на минуту в своей жизни я не усомнился в том, что Ты реален более, чем я, Ты обнимаешь собою весь мир и без попущения Твоего не происходит в сем мире ничего. Господи! если у Тебя всё ещё есть на мой счёт какой-то план… если я, Пафнутий Чемодуров, нужен Тебе хоть для чего-то… дай мне знак! Иначе я открою шлем своего скафандра и покончу на этом счёты с непомерно затянувшейся жизнью!»
А что, недурственная вышла эпитафия! Конечно, далеко не монолог Гамлета, так ведь и сам я далеко не Гамлет.
Я постоял секунду-две-три, дожидаясь ответа Господа Бога на мои слова. И когда над близким горизонтом вдруг появилась светлая полоска, я даже не очень-то и удивился. В конце-концов, я ведь попросил дать мне знак.
Признаюсь, в первую минуту я решил было, что это посадочные огни какого-то громадного звездолёта. Тут я, конечно, ошибся. Это оказался никакой не звездолёт. Свет принадлежал диску громадной, очень близкой песчано-жёлтой планеты, быстро поднимавшейся над горизонтом.
Восход занял всего восемь минут. Большие угловые размеры появившейся планеты и скорость движения по небосводу свидетельствовали о её близости к планетоиду. Последний оказался её естественным спутником.
Но не этот вывод явился для меня главным открытием. Сюрприз крылся в другом: я узнал планету, взошедшую над горизонтом. Это оказался хорошо знакомый мне Зухрияр; сквозь его прозрачную атмосферу я мог прекрасно видеть очертания большого экваториального континента Кааба, названного в честь знаменитой мусульманской святыни. Ошибиться было невозможно: уж больно узнаваем оказался его самый южный полуостров, имевший название Саладин и лишь чуть-чуть не достигавший южного полярного континента. На тёмной стороне Зухрияра я без труда мог различить огни Дамаска — громадного мегаполиса, являвшегося столицей планеты.
Я бывал на Зухрияре очень часто, поскольку местное планетарное правительство являлось последовательным противником Земной Цивилизационной Лиги и активно торговало с Донской Степью. Никогда Зухрияр не был нашим союзником — поскольку у «донских казаков» вообще не бывает союзников — но во все времена наши отношения с местной властью носили печать взаимной лояльности.
Важность сделанного мною открытия переоценить было невозможно. Зухрияр имел одиннадцать лун, делившиеся на два пояса: внешний и внутренний. Я не сомневался, что судьба — или щелчок перста Божьего, уж даже и не знаю! — забросила меня на один из внутренних спутников. Все они имели весьма сочные названия, рождавшие невольные исторические ассоциации: Хамас, аз-Заркави, Аль-Кайда и, кажется, Хезболла. Но помимо примечательных названий все эти небесные тела имели и кое-что поинтереснее. А именно: на своей поверхности они несли базы метеорной защиты. Система звезды Мекка, вокруг которой обращался Зухрияр, могла по праву считаться одной из самых опасных в метеорном отношении среди всех звёздных систем, заселённых человечеством. А служба метеорной защиты, созданная властями Зухрияра, с полным основанием могла претендовать на звание лучшей среди всех организаций подобного профиля.
Благодаря этому открытию я твёрдо знал, что именно мне теперь надлежит делать. Конечно, я вовсе не преисполнился самонадеянной уверенности в том, что непременно останусь жив, но по крайней мере, теперь у меня появился шанс!
В силу очевидных соображений, станции раннего оповещения о метеорной опасности должны были находиться на полюсах спутников Зухрияра, то есть быть максимально отодвинуты от плоскости их обращения вокруг планеты. Наблюдая за движением Зухрияра по небосводу, я без особых проблем реконструировал пространственное положение этой плоскости в системе координат, связанной с той самой луной, на которой находился. А мысленно представив себе эту плоскость, я понял, куда мне надлежит двинуться, чтобы выйти в район радиолокационной станции.
Сколько мне придётся идти, вернее бежать, я не знал. Это, конечно, было плохо. Зато я знал, что скорость моего движения будет много выше, чем на планете земного типа с мощной атмосферой: тут я без труда смогу развить километров пятьдесят в час, а то и поболее.
Судя по цвету контрольной ленты на рукаве скафандра, ресурс картриджа жизнеобеспечения я не выработал даже наполовину. Стало быть, часов двенадцать у меня в запасе всяко есть. Далеко ли я смогу убежать за это время? Гм-м-м-м, имея в запасе столько времени, да такой стимул я, пожалуй, половину этой луны пробегу!
И я помчался. Впрочем, говоря по совести и положа руку на сердце (допускаю, что у кого-то другого совесть расположена совсем в ином месте), следует признать, что мои скачки по поверхности пыльной луны меньше всего напоминали бег. Скорее они походили на движение рысистых кенгуру: мощный удар двумя ногами в грунт, вектор толчка направлен под сорок пять градусов к горизонту, пушечный взлёт на высоту восьми или даже десяти метров над грунтом и впечатляющий полёт на расстояние сорока-пятидесяти метров. При касании грунта низкий присед и — новый толчок под сорок пять градусов к горизонту.
Вот так я и поскакал. Получилось довольно резво. За свою богатую разнообразными событиями жизнь я немало побегал быстроногим оленем, поползал крокодилом, а теперь вот запрыгал кенгурёнком. По самой скромной оценке я покрывал один условно-земной километр в девяносто секунд. И особенное удовольствие от подобного способа перемещения заключалось в том, что ноги мои практически не уставали: сила тяжести в моём субъективном восприятии казалась столь мала, что работа мышц против неё не воспринималась как заметная нагрузка. Кроме того, за те три секунды, что я находился в состоянии полёта, ноги вполне успевали отдохнуть от усилия при прыжке.
Двигался я таким образом довольно долго, полагаю, часа два или больше. На рукаве скафандра почему-то отсутствовали часы: видать тот, кто меня сюда направил, побеспокоился на сей счёт. Как бы там ни было, километров под сто я по поверхности этого планетоида проскакал. Небольшие сопки я перемахивал одним прыжком, те, что оказывались повыше — в два приёма, группы скал обходил стороной. Несколько раз запрыгивал на вершины или высокорасположенные уступы скал и осматривал окрестности.
Наконец, во время одного из таких осмотров я увидел то, ради чего затеял всю эту суетливую беготню. У горизонта появилось внушительных размеров зеркало фазированного радара и несколько иглоподобных мачт с антеннами связи. Подкорректировав направление своего движения, я помчался туда.
Трудно передать то чувство глубокого удовлетворения, с которым я рассматривал комплекс построек, открывшийся мне в громадном цирке, образованном падением в незапамятные времена большого метеорита. Практически в самом его центре располагались купола станции противометеоритной защиты. Это всё были быстровозводимые сооружения, стены которых изготавливались из пенобетона, закачиваемого под давлением в заранее подготовленные формы. Я увидел атомный реактор с особым знаком радиоактивности на крыше, склад, модули управления и связи, поодаль — бетонированный стол для посадки кораблей. Ну и конечно, сами радары — один большой и шесть поменьше. Размещались они несколько в стороне от построек, обратив в разные стороны небосвода свои неподвижные зеркала. Я не сомневался в том, что станция работает в автоматическом режиме и людей тут нет, но я также не сомневался и в том, что они регулярно здесь появляются.
Прыгнув в цирк с окружавшего вала, я поспешил в сторону станции. Относительно того, что мне надлежит делать, сомнений я никаких не испытывал. Доскакав до первого радара, я без труда отыскал разъём силового кабеля и отсоединил его, тем самым обесточив установку. Этот нехитрый алгоритм я повторил и с остальными радиолокационными решётками. После этого, запрыгнув на крышу одного из модулей, приготовился ждать.
Сколько времени прошло — не знаю. У меня вообще осталось субъективное ощущение того, что с момента моего бегства из сумасшедшего дома минуло всего несколько часов. Я даже толком не успел проголодаться. Как поел кирзовой каши без масла в Петербурге на Арсенальной улице, дом девять, в девятнадцать часов, так с тех пор и росинки маковой во рту не побывало! Но точно помню, что когда над моей головой вспыхнули огни небольшого челнока с двумя перекрещенными ятаганами на днище — эмблемой правительства Зухрияра — я не ощущал ни голода, ни жажды.