Но храмовники вопреки ожиданиям женщины дружно рассмеялись. От внимания Торк также не ускользнуло, что с момента остановки отряда полсотни воинов святой Инквизиции не проронили ни слова и, кажется, даже не пошевелились.
— Что смешного в моих словах?
Орвус мгновенно переменился в лице и впился взглядом в инквизитора. С минуту он изучал её. Торк не выдержала этого холодного колючего взгляда и опустила голову.
— Покажи ей, брат, — обратился Орвус к ухмыляющемуся Палуру.
Инквизитор кивнул и закатал рукав. Торк чуть не выпала из седла от увиденного. На предплечье инквизитора был изображён пылающий крест. Женщине на мгновение показалось, что огонь был живым, а в ноздри ударил едкий запах палёной плоти. Знак Первостепенной Силы. Такую отметину мог поставить лишь один из иерархов. Инквизитор, получивший этот знак, считался святым, в некоторых смыслах, даже божественным.
— Ты много не знаешь, Торк. Но архимандрит дал тебе возможность прикоснуться к знаниям. Я, Палур, магистр Бокан и ты отправимся в Гавань. Солдаты будут ждать нас здесь. Врываться в город такими силами пока рано, нам нужно удостовериться, что лесные находятся там, — Орвус указал пальцем на город.
Торк сглотнула и согласно кивнула. Тайна за семью печатями, которая на миг приоткрылась ей, будоражила. Получить Знак Первостепенной Силы, прикоснуться к величайшим знаниям Храма! Какие возможности появятся у Торк! Видит Всеединый, она это заслужила.
В Гавань мы прибыли ранним утром. Корд предлагал перелезть через стену, не понимая, что этим мы только привлечём внимание. Останавливать или преследовать никто нас, конечно, не стал бы, но слухи в Гавани разлетаются мгновенно, и при этом невозможно даже пустить ветры так, чтобы этому не нашлось хотя бы трёх свидетелей. И разумеется, за пару медяков свидетели будут готовы поклясться, что пах пердёж розами.
Велев Корду держаться позади и помалкивать, я пошёл прямиком к стражникам у ворот. В любом другом городе ворота охраняли бы храмовники, но в Гавани на страже стояли бойцы наиболее крупных преступных группировок, делящих между собой власть.
— Ваши имена, род занятий, цель прибытия, — пробубнил один из стражников.
На секунду мне захотелось пошутить и действительно ответить — то-то он удивился бы. Но я подавил этот порыв и просто вложил ему в руку приличных размеров кусок золота, под определённым углом подозрительно напоминающий нос. Когда-то он таковым и был и составлял единое целое со статуей одного из святых, имени которого я уже и не помнил. Статую эту я по молодости лет из бахвальства утащил из одного Малого Храма — помнится, на моих сверстников тогда произвело впечатление в основном моё ослиное упрямство: доволок такую тяжесть на собственном горбу! Но теперь эта юношеская глупость пригодилась, и ещё много более мелких кусков той статуи покоились в сумках у меня и Корда.
— Осквернитель святынь? — безразлично поинтересовался стражник.
Я в ответ только неопределённо пожал плечами.
— Пропустите их, это свои! — крикнул он остальным.
Теперь если по городу и поползут слухи, то полезные — характеризующие меня как человека, разбрасывающегося здоровенными кусками золота.
Днём активность Гавани замирала, большинство жителей отсыпались после ночных похождений. Те, кто вёл дневной образ жизни, меня не интересовали. Поэтому мы направились в ближайшую корчму и сняли пару комнат. Корд настаивал, чтобы мы взяли одну комнату и по очереди караулили. Пришлось объяснить ему, что в этом случае корчмарь подумает о наших взаимоотношениях.
Я настрого велел Корду не высовываться из комнаты — хотя почти не сомневался, что он всё равно не послушается — и завалился спать.
Разбудил меня осторожный стук в дверь. Взглянув в окно, я убедился, что уже вечереет.
— Открыто! — крикнул я.
Запирать дверь не было никакого смысла, до того она была хлипкой, а уж засов я и назвать-то этим словом постыдился бы.
Вошла служанка.
— Господин желает умыться и отужинать?
— Клянусь жирным брюхом святого Арчибальда, ты читаешь мысли, женщина! — объявил я.
Моё богохульство её ничуть не смутило.
— Может быть, после ужина господин желает чего-нибудь ещё? — кокетливо потупившись, поинтересовалась она. — Я всегда к вашим услугам, готова выполнить любое желание.
— Любое, говоришь? — задумчиво протянул я. Она угодливо закивала. — Тогда я желал бы, чтобы после того, как я поужинаю, ты пришла в мою комнату... — Я заметил, как она приосанилась, выпятив грудь. Выдержав паузу, договорил: — И прибралась здесь. А то такое чувство, что пыль здесь не протирали с тех пор, как в этой комнате ночевал святой Виллиас.
— О, господин бывал у нас раньше? — удивилась служанка. — Правда, эту байку про святого Виллиаса рассказывал ещё отец нынешнего хозяина. Я сама об этом только слышала.
— Мой отец бывал, — соврал я. — И рассказывал мне про корчму с самыми грабительскими ценами во всём городе воров. И про секретный рецепт приготовления вкуснейшего жареного поросёнка, известный только здешнему хозяину. Надеюсь, он передал рецепт сыну по наследству?
Хозяин, подслушивающий в коридоре, немедленно нарисовался в поле зрения и радостно стал меня заверять, что такого вкусного жареного поросёнка мне не удастся отведать больше нигде во всей Гавани, не говоря уж о землях под властью Храма, где его — хозяина — непременно сожгли бы на костре за искушение паствы грехом чревоугодия.
Теперь корчмарь, польщённый моей лестью, не станет заламывать цены. А поскольку жадничать я не собираюсь, то если вдруг меня станет здесь кто-то искать или что-то выведывать — хозяин не сознается, что знает о моём существовании даже под пытками. Во всяком случае, не сразу. А все известные ему сведения на интересующую меня тему, он охотно поведает во время ужина, добавив к этому кучу ненужной информации.
Корд неодобрительно на меня косился, глядя, как я непринуждённо болтаю с корчмарём. И зачем я вообще потащил с собой этого сопляка, ничего он не смыслит. Хотя, потому-то и потащил — пойди он один, такого бы натворил, на десяток легенд об ужасных лесных хватило бы.
К сожалению, корчмарь не знал ничего конкретного о находящихся в Гавани лесных. Слышал, что кто-то продавал рабов из числа вышедших из Леса, но подобные слухи возникают регулярно, обычно это оказываются просто какие-нибудь уродцы. Но хозяин клятвенно заверил, что непременно выяснит все подробности, и если в Гавани есть хоть один лесной, узнает, кому он принадлежит и сообщит мне. О причинах моего интереса к лесным корчмарь не спрашивал — в Гавани любопытство считается за единственный грех, зато даже не смертный, а буквально смертельный. А что он там подумал о моём стремлении к экзотичным развлечениям — это его дело.
— Ну и что проку было с твоей болтовни? — прошипел Корд, как только мы вышли на улицу. — Только раззвонил о том, кого мы ищем...
— Я узнал, что молодняк захватили в рабство, — спокойно перебил его я. — И если купивший кого-то из них, желает своё приобретение перепродать — корчмарь устроит нам сделку.
— Ты собираешься покупать наших братьев и сестёр?! — возмутился юнец.
— А ты планировал перерезать всю Гавань и с боем прорываться к Лесу через всю армию храмовников? — полюбопытствовал я. — Оставим твою идею в качестве плана «Б».
— И куда мы сейчас? — обиженно буркнул Корд.
— На рынок рабов.
На рабском рынке торговля шла довольно вяло. Не было ни криков зазывал, ни торгов с аукциона, рабов не заставляли расхаживать по помосту, выставляя на показ покупателям свои достоинства. Покупателей тоже было не очень много и никаких праздношатающихся гуляк — для Гавани торговля людьми была обыденным и повседневным делом и ни у кого не вызывала ажиотажа. Меня это не удивляло, я был в Гавани не впервые, случалось наведаться сюда и во время праздников — как ежегодных, так и торжеств по поводу удачного набега на какой-нибудь караван или город, что, впрочем, случалось редко. Вот тогда рабский рынок преображался — благо любой налёт означал захват пленных, а соответственно и широкий ассортимент, а к регулярным праздниками готовились заранее, приберегая лучшее, чтобы сбыть по тройной цене — и выглядел именно так, как представляется большинству обывателей, никогда здесь не бывавших.
Корд рассматривал помосты, надеясь заметить кого-нибудь из сбежавшего молодняка, но я понимал, что пленного лесного не поставят в один ряд с рабами-людьми — да они и сами не стали бы стоять спокойно, подняли бы шум и панику, всё же пропаганда инквизиции глубоко сидела в умах. Сам я больше внимания обращал на поведение покупателей — в каком направлении движутся, где проходят не глядя по сторонам, а где задерживаются. Пленные лесные не попали бы к мелкой сошке, их в любом случае перепродали бы крупному торговцу, и его вполне можно было расспросить, кому он их продал или где держит, если решил придержать до праздничных торгов. А уж убедить его отвечать на вопросы я сумею. Среди инквизиторов бытует фраза, что в руках у экзекуторов даже статуя запоёт — продолжая метафору, скажу, что в моих руках эта статуя ещё и танцевать будет, если понадобится. Конечно, подобные методы не доставляют мне удовольствия, в отличие от большинства храмовых экзекуторов, но ради выполнения дела рука не дрогнет.
Вскоре я подметил, в каком ряду наблюдается наибольшее столпотворение. Хотя никто из покупателей не задерживался там настолько, чтобы успеть совершить сделку, но многие стремились пройти мимо, некоторые и по два раза, старательно делая вид, что идут в совсем другое место и просто решили срезать путь.
— Там кто-то из наших беглецов, — уверенно указал я Корду. — Не дёргайся, действовать буду я. Прикрывай меня, изобрази телохранителя.
Мы направились к примеченному помосту. Корд держался на шаг позади меня, положив ладонь на рукоять меча на поясе и бросая угрожающие взгляды на всех, кто оказывался поблизости. Жители Гавани бывают двух типов: умеющие верно оценивать людей и мёртвые, а вид Корда недвусмысленно выражал смертельную угрозу, так что перед нами мгновенно образовался коридор свободного пространства, ведущий к помосту.
Работорговец при нашем приближении встал и оскалился в щербатой усмешке, по его мнению, вероятно, выражающей высшую степень приязни.
— Я вижу, господа ищут что-то особенное, — провозгласил он. — И намерены покупать, а не глазеть. — Он покосился на быстро рассасывающуюся толпу. — И вы пришли куда нужно!
Он потянул цепь, которую держал в руке, выдёргивая вперёд забившуюся в угол девушку. На ней была надета короткая рваная хламида, не скрывающая синяки и ссадины на руках и ногах, на лице тоже были заметны следы побоев. Ноги пленницы от щиколоток до колен покрывал густой мех, бывший некогда оранжевым, а теперь побуревший от крови и грязи.
— Самая натуральная лесная, — заговорщическим тоном поведал торговец. — И горячая штучка, клянусь сиськами святой Матильды.
Я чуть не расхохотался — видел бы он святую Матильду, не стал бы клясться тем, чего и в природе не существовало, по сравнению с этой дамой дверь показалась бы воплощением женственных форм.
Корд глухо зарычал и собрался уже было прыгнуть на торговца, но я дёрнул его за шиворот, так что он едва не упал.
— Мой юный друг весьма религиозен, — соврал я, — поэтому, почтенный, будь любезен, не поминай части тел святых. Мы верим твоему слову и без клятв.
В ответ на это торговец фыркнул, сдерживая смех — видать, знает цену своим клятвам.
— Тогда к делу, господин. Покупаете? Всего шестьдесят золотых.
Каков наглец, цена неслыханная, даже и за лесного. Во всяком случае, на общих торгах — в частном порядке некоторые любители экзотики заплатили бы и больше, но их нужно ещё найти. Инквизиция могла бы вознаградить ещё богаче, — но с равным успехом и в казематы угодить недолго, — в зависимости от настроения магистра.
— У меня нет монет, — развёл руками я. Улыбка торговца разом увяла, сменившись кислой миной. Он уже приготовился послать нас на экскурсию по какому-нибудь живописному маршруту, когда я извлёк из котомки горсть золотых осколков статуи. — На вес возьмёшь?
— Конечно, господин. Давайте вашу сумку, я отвешу нужную сумму и верну остальное. Могу и на монеты разменять, всего двадцатую часть за это возьму.
Интересно, с чего это он меня за дурака держит? Может, из-за слов про религиозность Корда инквизиторами нас счёл?
Я с улыбкой кивнул и запрыгнул на помост, жестом велев Корду оставаться на месте. Приблизился к торговцу, одной рукой протягивая сумку, а другой будто собираясь похлопать его по плечу в знак одобрения. Он нервно сглотнул, увидев короткое тонкое лезвие ножа, прижавшееся к его горлу. От любопытных глаз вид закрывала моя спина, да и лезвие я на всякий случай прикрывал рукой, прижимая его большим пальцем к ладони.
— Издашь хоть один звук — и он станет последним, — прошипел я. — Не бойся, сделаешь и скажешь то, что я требую, и я тебе даже заплачу, больше чем ты просил. Обманешь — позавидуешь святым мученикам.
Я подтолкнул его к двери в подсобное помещение. Работорговец проявил благоразумие и не стал сопротивляться. Корд последовал за нами и, после секундного колебания, прикрыл за собой дверь, оставив девушку снаружи, хотя ему наверняка не терпелось освободить её от оков и наплести уйму сентиментальной ерунды на тему того, что теперь всё будет хорошо, и он о ней позаботится — в общем, проявить себя героем.
Торговец продемонстрировал чудеса красноречия, словно в подвалах инквизиции, и поведал всё, что знал, включая домыслы и собственное мнение, о котором его не спрашивали. Оказалось, что он только посредник, работающий на крупного купца, который не пожелал светиться с опасным товаром, способным привлечь внимание инквизиции — тем более что тот торговец, у которого он приобрёл партию рабов-лесных сразу после этого таинственным образом исчез. Сколько рабов всего и продали ли уже кого-то из них, посредник не знал. Но это не имело значения, поскольку он назвал адрес купца, и мы могли пойти и выяснить всё сами.