Теперь таиться не было никакого смысла. Можно рвануться вперед, прорубая себе проход бесконечными автоматными трелями, поливая свинцом налево и направо.
Вот только в голове крутилась картинка, что так я уже делал. И меня растеряли в упор, как бешеного зверя. Я не успел сразить даже чертовой дюжины, а уже лежал на полу с широко раскрытыми глазами и фляга с магической жидкостью, сжатая в руке, так и не достигшая рта, была продырявлена вражеской пулей. И волшебный коньяк по капле убегал из нее.
Конечно, в реальности такого не было. И это было не дежавю, как в комнате с котом, отнюдь. Я просто слишком живо представил себе этот вероятный исход безумного штурма.
На мостике уже появились фрицы. Они прятались за дубовые перекладины и начали палить по мне сверху вниз. Прорываться сейчас — безумие! Лишь бы мне в тыл не зашли, ведь у них, точно, еще имеются потайные ходы и тайники.
Я отбежал назад, к развилке коридора, упал за угол стены и снял со спины свою снайперскую винтовку. Что ж, врагов надо бить их же оружием. Это правильно.
С насадкой пришлось повозиться: не сразу сообразил, как ее надеть. Полозья для нее были скрыты крышкой, видимо от загрязнения. Да, немцы очень практичны и чистоплотны. В этом им не откажешь.
Оптический прицел помог увидеть автоматчиков на мосту. Выстрел. Второй.
Оба нациста остались лежать наверху. Один немец выронил автомат, и оружие рухнуло вниз, шмякнувшись об пол. Теперь проход свободен!
Я вскочил, закинул винтовку за спину, сжал в руках «Шмайссер», и помчался вперед, пока на мост не высыпало подкрепление.
Шагах в пяти за мостом, вверх вела лестница, я взбежал по ней и увидел «снятых» фрицев.
Мост соединял новые коридоры. У меня похолодело внутри: да это же настоящие лабиринты! И в конце меня, похоже, поджидает минотавр. Почему нет? Ведь рогатые офицеры у них есть!
Я остановился на мосту и покачался на носках: «Куда теперь?»
Слева от меня, у арочного проема входа в коридоры, стояли заколоченные ящики. Думать о том, что внутри — не хотелось.
Справа мост кончался развилкой — два широких тоннеля уводили в неизвестность.
Я свернул влево, в одиночный арочный проход.
Привлеченный шумом моих шагов навстречу выскочил долговязый нацист в белом халате. Казалось, оружия при нем не было, но он молниеносно выхватил из широкого накладного кармана «Вальтер» и пальнул в меня. Такие бы «лопухи» оружие в руки не брали! А уж назвался груздем, полезай в кузов! Я всадил врагу в грудь короткую очередь. Фашист упал. Его круглые очки в тонкой черной оправе сорвались с носа и разбились.
Может быть, он, действительно, ученый? И не понимает, что твориться вокруг?
Он еще был жив, но кровь хлестала из груди. Долго ему не продержаться. Если сейчас — на операционный стол, то шанс у него был, а так…
— Герр партизан, — прошептал вдруг нацист, — я уже не жилец, но не хочу, чтобы это досталось эсесовцам… — и он достал из другого кармана жестяную коробочку.
— Что это? Яд, чтобы я не мучился, если меня схватят ваши? — усмехнулся я, но подарок у врага принял. Правда, не убрал пальца с курка, опасаясь неприятных сюрпризов.
— Они такие же мои, как и ваши.
— Неужели? — я открыл коробочку. Там был белый порошок.
— Nie odbędą się![1]— торжественно сказал умирающий.
— Так вы поляк? — я мог бы и не удивляться.
Немцы обдирают покоренные страны дочиста, они выкачивали картины, золото, интеллект и рабочую силу. Ясно же, что ученый живет в концлагере неподалеку и его возят сюда каждое утро на работу.
— Потерпи… — я засуетился, доставая фляжку с целительным бальзамом. — Что ж ты сразу палить начал?
— Нацисты любят проверки. Три дня назад Густав попался на этом. Переодетый в форму янки фашист якобы помогал устроить побег. И где? В сердце Германии! Вчера Густава повесили. Он теперь кормит лучших в мире немецких ворон. А сегодня я вижу настоящего диверсанта. Есть в мире справедливость!
Я уже вынул из рюкзака волшебное пойло, но мой словоохотливый собеседник внезапно замолчал. Он смотрел куда-то вдаль, словно видел высшие миры, и на лице его застыла улыбка. Он не дышал. Я закрыл ему глаза — это все, что я мог для него сделать. А потом я поднялся и перешагнул через мертвеца.
За арочным проходом оказались две смежные комнаты. Здесь располагалась химическая лаборатория. В мензурках и колбах кипели растворы. Сразу вспомнился доктор Фауст. Средневековый безумец словно только что вышел отсюда.
Странно, что пленного ученого совсем никто не охранял. Я осмотрел лабораторию. Да, было желание взорвать здесь все к чертовой матери, но разрушения могут обвалить выход на свободу. К тому же я и так привлек к себе слишком много внимания. Наверняка, конвой погибшего поляка остался лежать на мостике, потому здесь никого более и не оказалось.
Вот я и попал в «святая святых». Здесь кроются ответы на многие вопросы, но переворачивать все здесь вверх дном некогда. Немцы уже объявили тревогу. Нужно спешить!
В конце концов, белый порошок тоже может оказаться секретной разработкой. Нет, ничто в жизни не происходит просто так. Во всем есть скрытый смысл. Нужно доверять жизни и с благодарностью принимать ее дары.
Локация: столовая
Я нырнул в правый завиток коридоров по правую сторону от мостика, на котором, по-прежнему, мирно лежали два трупа.
Коридор снова привел к арочному проходу, за которым оказалась столовая.
Дубовые столы стояли ровными рядами. Тяжелые деревянные стулья на спинках имели замысловатый готический рисунок, напоминавший птицу Алконост. Наверное, в этом был какой-то тайный смысл. На стенах висели незамысловатые плакаты, призывавшие мыть руки перед едой и убирать за собой грязную посуду.
Из-за ажурной решетки выплыла белокурая девушка в белом фартуке и с подносом. Видимо, она собиралась убрать со столов забытые кружки. Увидев меня, незнакомка выронила поднос, но не побежала, а молитвенно сложила руки у груди: «Не стреляйте! Пощадите, ради бога. Я всего лишь помощница по кухне!»
Нет, не ожидал я столкновения в черном замке с обычными, совсем не агрессивными людьми. Тем более — с женщинами.
— Прошу вас, герр шпион! У меня будет малыш. Я на третьем месяце. Не стреляйте! — лопотала девушка.
Животик у девушки едва намечался. Наверное, она говорила правду.
Мне стало стыдно:
— Успокойтесь, мадмуазель. Солдат ребенка не обидит! Кто еще остался на кухне?
— Повар фрау Грюнвальд и посудомойка фрау Блоксбери, господин шпион.
— Отдай мне ключ от дверей и отправляйся к ним. Я закрою вас снаружи. Скажите, что, мол, враг угрожал. Поняла?
Девушка с готовностью мотнула головой. Она еще настолько юна и невинна! Она даже не понимает, что на моем месте необходимо выстрелить ей в спину и добить остальных женщин. Но это бесчеловечно. Я так не могу:
— И ни в коем случае не говори своим, что общалась со мной. Это ясно?
— Конечно. — незнакомка присела в полупоклоне. — Спасибо!
Немка, сделав шаг навстречу, вложила мне в протянутую ладонь ключ и бегом кинулась туда, откуда вышла. Она верила, что я не выстрелю.
За решеткой оказалась белая крашеная дверь. Я решил не заходить на кухню, просто трижды повернул ключ в скважине и оставил его в дверях. Пусть немцы, когда вернутся, освободят пленниц. Мне очень хотелось верить, что у них нет внутреннего телефона, и что женщин не расстреляют за пособничество врагу.
Но не успел я сделать и пары шагов, как в столовую вошли двое. Они не видели меня за решеткой и болтали. Похоже, они спустились поесть откуда-то сверху, где еще не знали о тревоге и сбежавшем пленнике.
— Якоб, неужели ты никогда не был в Дрездене? Это же колыбель нашей нации! Там собраны лучшие в мире картины. И это не пустое бахвальство. Итальянцы думают музыкой, нотами; русские — словами, стихами да романами; англичане — верны туманам и вековым традициям, а мы, австрийцы, баварцы, швейцарцы — видим мир в красках и полотнах. Мы, немцы, воспринимаем красоту как отражение отражения Великой Картины Мироздания, и наш бог — Живопись. Именно Живое письмо!
— Вилли, если до начальства дойдут твои речи, тебя разжалуют и сошлют на гауптвахту картошку чистить. Будь осторожнее в высказываниях! Вообще не поминай русских и евреев. Помни: концлагерь недалеко.
— Якоб, но ведь ты ведь не выдашь меня? А больше никто об этом не узнает.
— Вилли, ты как ребенок, ей богу! И у стен есть уши! Если на тебя настрочат донос, я первым подпишусь под ним и стану свидетельствовать против тебя, потому что ты — балбес и сумасброд.
— Якоб, да неужели ты не чувствуешь, что душу Германии полонили демоны гордыни и презрения? Наши предки ходили Крестовыми походами вызволять Гроб Господень, а ныне Христос — обманщик. Как же так? Впору вспомнить «Великого Кофту»! Знаешь ли, Лафатер был лично знаком с Калиостро. После встречи с итальянским авантюристом в Страсбурге Лафатер послал ему записку: «Откуда ваши знания? Как вы их приобрели? В чем они заключаются?» Калиостро ответил «In verbis, herbis et lapidibus».[2] Мне кажется, что мы сами скатились до подобных профанаций. Зачинать детей ночью на могилах павших героев — это ли не святотатство? Помнишь, друг, что Гете писал в своем знаменитом «Гец фон Берлихингене»? Да, «мы, люди, действуем не сами, — мы отданы во власть злым духам. Это их адская злоба ведет нас к погибели». Разве ты не согласен с этим?
— Вилли, завязывай уже со своим гностическим софизмом! Ты уже всем весь мозг съел. По мне: все хорошо. И фюрер знает, что делает. И в генштабе собрались отнюдь не люмпены. Молчи, Вилли, вдруг услышит кто из прислуги — греха не оберешься. И крест тебе твой не поможет.
Я осторожно выглянул.
Враги были молоды, им было от силы лет по двадцать. Судя по нашивкам и шевронам, выслужиться они не успели: младший офицерский состав. Наверное, им погоны после «учебки» налепили.
У одного из них, действительно, был железный крест на шее. Он был худощав и белокур, с расхристанными волосами. Он явно принадлежал к богеме. Не попасть под бритву и не лишиться в армии таких роскошных волос — это нужно иметь большие связи. Наверное, это и был Вилли. Он стоял ко мне боком и напоминал идола английского романтизма — Байрона.
Второй был приземист и упитан. Живот его нависал над ремнем. Черный ершик волос, горящие угли глаз и изящные модные усики. Этот внешне косил под Гитлера, правда в нем не было одержимости, лишь деревенская смекалистость и желание выжить.