— Не людьми, — мрачно отозвался он, протягивая мне клинок и снова усаживаясь на свое место, спиной, чтобы мы могли продолжить с того момента, на котором остановились. — Вырезай, доставай и нужно двигаться дальше.
— …со вторым утверждением я бы очень хотела поспорить, — выдох получился уставшим, но, тем не менее, твердым, потому что я была просто не в состоянии как-то двигаться еще, но слыша его недовольный и язвительный смешок понимала, что едва ли у меня получиться уговорить его хотя бы о чем-нибудь, кроме собственной смерти.
— Сначала доделай, что начала, потом решим все остальное.
А я-то думала, что это будет проще.
Нет, не уговорить его — взять и разрезать кожу.
Уверенная в том, что ему причиняли боль гораздо сильнее, чем та, что была сейчас, я несколько секунд смотрела испуганно на самодельный нож в своей ладони, видя, как дрожат мелко мои пальцы.
Я не хотела причинять ему боли ещё, не хотела напоминать о том, что происходило с ним, пусть даже шрамы заросли и не кровоточили, но освободить от этой кабалы хотела еще больше!
И это желание было решающим.
Поэтому моя рука не дрогнула, когда я осторожно надавила неровным, но острым лезвием чуть выше предполагаемого края капсулы, откуда тут же показалась алая кровь. Сначала бусинкой, а затем тонкой струйкой, которая тут же побежала вниз, впитываясь в его штаны и буквально опьяняя своим ароматом.
Не должна кровь пахнуть так привлекательно! Это так чертовски неправильно!
На какое-то время я даже задержала дыхание, чтобы мысли прояснились, чувствуя себя с каждым часом, проведенным рядом с ним все более странно, и теперь отчаянно пытаясь отыскать разгадку этой тайны, но пока что совершенно безуспешно.
— Закончила?
Быстро сглотнув, и ощущая аромат его крови кончиком языка, я осторожно надавила на кожу, стараясь причинить ему как можно меньше неприятных ощущений, и подцепляя выступающий кончик миниатюрной капсулы, чтобы наконец извлечь из тела Франки, и подарить ему хотя бы надежду на свободу.
Он молча протянул руку ладонью вверх, куда я положила пилюлю с микрочипом внутри, покосившись вниз на аккуратную рану и начиная переживать о том, что все это было сделано в полнейшей антисанитарии с помощью сподручных средств, которые не вызывали доверия.
— Нужно чем-нибудь обработать ранку, — пробормотала я, вздрагивая, когда Франки зажал капсулу между указательным и большим пальцем, отчего она просто треснула и практически превратилась в песок, а он снова обернулся ко мне, окидывая сосредоточенным и холодным взглядом, чтобы произнести спокойно и совершенно без эмоций:
- Заслужила сон на пару часов. Чтобы не замерзнуть на земле набросай себе хвойных веток и ложись.
— …мог бы хотя бы спасибо сказать, — недовольно прошипела я себе пол нос, с тоской и странными чувствами полного и тотального одиночества наблюдая за тем, как мужчина просто поднялся и зашагал куда-то в лес, на который уже опустился густой сумрак в ожидании ночи. — А ты куда?..
Он не ответил, скрываясь с глаз и оставляя меня наедине со своими тяжелыми мыслями и усталостью такой тяжелой, что я тут же со стоном опустилась на землю не в состоянии сразу обустроить место для ночлега, и надеясь на то, что скоро он вернется.
Не мог же он бросить меня совсем одну посреди леса, как только освободился от гнета слежки?..
Почему-то боясь даже подобной мысли, через некоторое время я все таки смогла собрать все доступные пушистые еловые ветки, складывая их одна на другую, пока не получилась благоухающая смолой колючая перина, угнездившись прямо между двух поваленных деревьев, которые своими стволами образовывали практически треугольник, надеясь, что меня не будет видно между ними и на всякий случай даже прикрывшись сверху.
Получился неплохой шалашик. Жаль только, что он не спасал от ночной прохлады, и не был мягким.
Засыпая от усталости и этого сумасшедшего, дня я думала о том, могла быть разной.
В том обществе, в котором мне приходилось расти и существовать, пропитанным ложью и завистью, я рано поняла, что нужно носить много масок, чтобы оставлять всю грязь лишь за своей спиной, не забирая ее в мысли и сердце.
Что нужно всегда носить в своей душе ракушку, чтобы на миг спрятаться в ней, выбрать очередную маску и идти вперед, не оборачиваясь на злобный шепот и завистливые взгляды.
Думаете, если ваш папа красавец плейбой с мозгами и миллионер, то жизнь будет сказкой, в которой будет ванна из шампанского, личная охрана, лимузины, наряды от кутюр и исполнений любого даже самого смелого желания?
Нет. Такая жизнь — одиночество.
Большое, вязкое, темное, как ночь.
Друзья старшего брата считали меня нимфеткой. Вечной соблазнительницей с леденцом во рту, которая разгуливает по дому в коротком розовом халатике и в туфлях на шпильках.
Это были их жаркие фантазии, и я не смела винить в этом брата.
Для папы я всегда была несмышленым ребенком в наушниках и карандашом в зубах, которую нужно было опекать совершенно во всем, начиная от завтрака и заканчивая выбором носков на утреннюю пробежку.
Те, кто назывались «подругами», широко улыбались и восторженно тратили мои деньги, видели во мне стерву, которая не заслуживала ничего из того, что имела, давясь своей желчью и не представляя о том, что я никогда не мечтала о деньгах и фото в газетах, предпочитая нашему особняку маленький домик в горах, где не было даже связи.
Коллеги отца окидывали красноречивыми вожделенными взглядами, явно давая понять, что я не была уродиной, и кое кто из них мечтал не только раздеть меня до гола, но и уложить на лопатки, не позволяли вольностей лишь по той причине, что боялись папу до приступа икоты …мерзкие типы.
Но какой я была настоящей, когда оставалась одна в своей комнате с видом на кромку океана, устав от лжи и лицемерия, облачаясь в старый растянутый папин свитер и теплые носочки, чтобы убирать волосы в хвост и глядеть в ночь, такую же темную и бесконечную, какой была моя жизнь?
…лишь с этим мужчиной я терялась и не могла найти ни одной из своих масок, за которой могла бы спрятаться от его глаз!
Его злоба. Его ярость. Его жар.
И эти глаза, которые смотрели с такой ненавистью и жаждой, что я не могла понять, хочет ли он придушить меня или…сделать своей?
Рядом с ним я чувствовала себя кроликом, который бегает по бесконечному кругу от безжалостного хищника, пока тот забавляется происходящим — огромный, самодовольный и надменный — в страшном ожидании дня, когда это ему надоест, и круг превратиться в прямую дорогу на пути к моей гибели…
5 глава.
Сапфир.
Кровь — это жажда.
Кровь — это страсть и вожделение.
Кровь — это жизнь…и вместе с этой алой липкой жидкостью уходили мои силы, но только не воля и врожденное упрямство.
Меня поймали, как зверя.
Как зверя держали в цепях, пытаясь сделать покладистым и смиренным с помощью пыток и боли.
Вот только эти глупые жалкие людишки не понимали, что своими методами пробуждали во мне лишь еще больше ярости, загоняя все светлое, что еще оставалось во мне, в такие дальние и темные углы души, что пути обратно уже просто не было.
Подвешенный за руки над потолком в особенных широких наручниках, внутри которых были стальные шипы, что впивались в плоть, обескровливая, я потерял счет дням и ночам, потому что здесь всегда было темно.
В подвале, где любые шаги отдавались глухим эхом от каменных стен и железных лестниц, пахло кровью моих братьев. Тех, кого я не видел, но ощущал их незримое присутствие через нашу кровь. Пусть не родные, они были здесь до меня, так же истекая кровью в бесконечных попытках освободиться и понять, что от нас хотели.
И даже если их кровь вымывали хлоркой и какими-то ядовитыми препаратами, я ощущал ее все равно, словно моя собственная кровь, стекающая в воронки и решетки на полу, оживляла боль и ярость тех, кто был здесь до меня.
Эти люди знали, что делали.
Я не был первым, и последним стать не смог.
Они работали всегда слаженно, быстро и по-своему профессионально, никогда не подходя близко, до тех пор, пока сверху на меня не оседал вязкий удушливый дым, путающий разум и выбивающий из сознания настолько, что я проваливался в темноту, обездвиженный и почти парализованный, не в состоянии уже отбиваться, когда появлялись люди в белых халатах и ставили мне какие-то уколы.
Если бы не этот дым, я бы не оставил на этом месте и камня!
Уничтожил всех с огромным ни с чем не сравнимым удовольствием от понимания того, что ни один человек не сравнится со мной ни в силе, ни в скорости, какое бы оружие в руках у него не было!
Только об этом я мечтал, когда мысли начинали приходить в норму, болтаясь на цепях и уже, не ощущая собственного онемевшего тела.
Только этого жаждал больше всего на свете, сквозь ресницы наблюдая во тьме за передвижением людишек, и пытаясь найти уязвимое место этой отлаженной системы.
Здесь никто никогда не разговаривал, очевидно, понимая, что я могу уловить гораздо больше из того, что могут сказать простые слова. Никто не обращался ко мне, не пытался узнать хоть что-нибудь.
Меня просто дрессировали быть послушным и ходить по вольеру так, как это было нужно им.
Они еще не знали, что нет такой боли, которая способна сломать Кадьяка!
Скорее я полюблю боль, скорее буду получать удовольствие от пыток, нежели они получат мою душу и смирение!
— Еще пару дней и он будет нам бесполезен, — шептал голос человека, который осмелился подойти настолько близко ко мне, что даже сквозь дурман этого проклятого удушливого дыма, который делал из меня пустую марионетку без способности двигаться и понимать, что происходит вокруг, я ощущал его запах и эмоции.