Роэл вскочила, и газеты веером разлетелись по полу. Черт, черт, черт!
Если муж Рейчел и удивился ее внезапному звонку, то виду не подал. Они поддерживали дружеские отношения, потому он сказал, что Роэл может подъехать к нему в салон хоть сейчас. Правда, Поль еще не знает, о чем пойдет речь, а когда узнает, может ее и выставить.
Девушка даже у директора отпрашиваться не стала. Дождь барабанил по ее черному зонту, а грязные брызги тотчас запачкали новые колготки, но ей было все равно.
— Ну и видок у тебя! — заметил Поль, когда она ворвалась в его чинное царство света и пышных белых платьев. — Хорошо хоть, клиентов нет… К чему такая спешка? О чем ты хотела поговорить?
— О Бланш, — тихо сказала Роэл и тут же поняла, что ее догадка оказалась верной.
Плечи его поникли, уголки губ скорбно опустились вниз, а в глазах появился соленый блеск. «Я не хочу, не могу говорить об этом!», как заведенный повторял Поль и Роэл почувствовала себя последней сволочью, что мучает расспросами человека, который пережил такое горе.
— Ладно, расскажу… Знаю, что не отстанешь, журналистка чертова, — проговорил он наконец, отвернувшись. — Бланш — моя старшая сестра. Она была редкой красавицей и умницей. Занималась балетом. На тренировках Бланшита задерживалась часто, ей хотелось быть лучшей, во всем лучшей, понимаешь? Уже стемнело, а она все не шла, мы забеспокоились… Не пришла на следующее утро, и вечер, и ночь, а мы наивно ждали и надеялись, что она вернется… Где-то через три недели позвонили из полиции и пригласили на опознание. Ее нашли в канализации! Изнасилованную! Представляешь, Роэл, в канализации! Мою сестру — в канализации!
Он больше не сдерживался, все его тело сотрясалось от рыданий.
— Полиция не отыскала того, кто это сделал? — не зная, как помочь ему, спросила Роэл.
Поль покачал головой и попросил, чтобы она оставила его одного.
Едва она села в автобус, пристроив в ногах зонт, с которого ручьями текла вода, то завибрировал телефон. «Директор ВБ» было написано на экране. Ее отсутствие все-таки заметили. Роэл сбросила этот звонок и, войдя в Интернет, набрала в окошке несколько, на ее взгляд, подходящих для поиска общих слов.
Черный козел, смерть, злой, убийца
Система выдала ответ тут же. Да такой, что Роэл ахнула, прикусив костяшку пальца.
— Ламия — крупный козел с черной шерстью, большими рогами и рубиновыми глазами, так же может являться в обличье человека. Демон ада высшего уровня, личный слуга Мамоны, выполняющий его особые поручения. Чувствуя, как шевелятся волосы на затылке, Роэл покрепче перехватила телефон, чуть не выпавший из ослабевших пальцев и набрала в строчке имя, от которого кровь стыла в жилах.
Мамона — сын дьявола…
Но дальше прочитать Роэл не успела, потому что телефон опять завибрировал — пошел вызов. Она хотела снова сбросить звонок директора, но, слава богу, этого не сделала.
Звонил Лоуп Маттиоли.
Как во сне девушка провела пальцем к зеленой кнопке и услышала его старческий голос:
— Твой амулет готов, маленькая мадмуазель, и я даю девяностопроцентную гарантию, что он будет действовать на Гаспара Леоне. Я сотворил для тебя шедевр, знаешь об этом? Сможешь забрать его, как только переведешь на мой счет оставшуюся сумму.
— Сегодня, — едва справившись с эмоциями, проговорила Роэл не своим голосом. — Я сделаю это сегодня.
ГЛАВА 16. О значит откровенность
Что такое свобода?
Это солнце, бьющее в окно квартиры ранним утром. Это блинчики, политые черничным сиропом, который Рэйчел лично варила, а потом торжественно вручила ей трехлитровую банку вкуснятины. Это болтовня с Иреной в уютной кафешке в обеденный перерыв. Это новое темно-синее платье в мелкий белый горошек. Это пристальный взгляд Николаса Леконта, который больше не рождает внутри никакого отклика. Это подлежащий удалению вордовский файл на ее ноутбуке, в котором она откровенно, слишком откровенно рассказывает обо всем, произошедшем с ней.
Свобода — это крошечный серебряный замочек, который появился на цепочке рядом с ключиком. Замочек, который стоил Роэл два миллиона лиардов. Амулет, блокирующий приказания Гаспара Леоне, фактически, оплаченный им самим.
Чего больше всего хотелось? Никогда не возвращаться в лечебницу Св. Трифона, забыть ее, как страшный сон, кошмар, который приключился давно и не с ней… Но так нельзя!
Теперь, когда может, Роэл должна обо всем рассказать Фебу. О своей лжи. О ней и Гаспаре. О том, что он велел выкрасть ключ и сбежать. Как ни страшно, как ни сложно на это решиться… Это ее долг. Главврач лечебницы обязан знать, что Леоне только талантливо имитирует ремиссию, на самом деле его состояние намного хуже. Скорее всего, после этого Феб не захочет знать Роэл, но когда-то в любом случае правда выплывет наружу. Пусть узнает из ее уст.
Он привычно встречал ее на парковке и даже заботливо раскрыл над ней свой большой зонт, хоть идти до главного входа было всего ничего. Унылое серое небо нависло над черным крестом лечебницы, накрапывая мелким дождиком.
— Он ждет тебя в изоляторе, — коротко сообщил Феб и поинтересовался, как всегда, больше для проформы, — Все в порядке? Продолжаем?
Что ж, ответом он сейчас будет удивлен.
— Нет, — Роэл мотнула головой, это слово слетело с ее уст легче, чем она ожидала. — Все не в порядке, профессор Дюпон! Совсем! Нам нужно поговорить.
— Ты меня пугаешь, — Феб вскинул на девушку встревоженные темные глаза. — Роэл, судя по твоему виду, хочешь сказать что-то важное. Это о твоих кошмарных снах про Олимпию Пиррет, я правильно понимаю? Они стали повторяться?
— Нет. К Олимпии это никакого отношения не имеет. Дело в Гаспаре Леоне.
— А что с Гаспаром? — нахмурился Феб. — По-моему, с ним, как это ни странно, все нормально.
— Ненормально, — перебила Роэл, стиснув подлокотники посетительского кресла в его кабинете. — И сейчас я расскажу, до какой степени.
Свою предельно откровенную речь она подготовила и отрепетировала раз сто. Но все равно, под внимательным взглядом этого красивого мужчины — до чего же сложно было говорить! О своей безумной затее — написать репортаж про лечебницу, проникнув внутрь под видом практикантки. О Кладбище Эклеров, который подделал документы. О своем даре повиновении и серебряном ключике-блокаторе. И о Гаспаре, на которого ее блок не подействовал…
Она заикалась и краснела. Много раз сбивалась с мысли, выражая ее настолько коряво, что преподавательница по риторике, поставившая на экзамене пятерку, в обморок бы хлопнулась. Но взгляд Феба был настолько понимающим, что Роэл успокоилась и раскрылась перед ним, как безобразны не были те вещи, о которых она говорила. Нет, в его глазах, конечно, появлялся шок и ужас тоже, но он слушал ее, приглушая их.
Феб Дюпон пытался ее понять.
— Роэл… — как будто через силу вымолвил он, лишь только она замолчала. — Роэл, бог мой… Какой ад ты носила в себе.
Он поднялся и, подойдя к ней, просто крепко-крепко ее обнял. И девушка, трепеща, ответила на это объятие с бесконечной благодарностью.
— Я ничего не могла поделать, Гаспар загнал меня в ловушку, — выдохнула она, впервые за долгое время почувствовав защищенность и… окончательную свободу. — Я сама загнала себя в ловушку и все-таки я боролась. Как могла. А потом сил сопротивляться ему уже не осталось. Прости меня.
— Бедная, бедная девочка… — тихо проговорил Феб, гладя ее по волосам. — Тебе не за что просить прощенья, ведь ты… Ты сумасшедшая, Роэл.
Мужчина неожиданно сжал ее слишком сильно. Ей почудилось что-то… Что-то неладное. Попыталась отстраниться, но он не дал.
— Роэл, детка, ты больна, — ласково прошептал Феб. — Ведь ты в него влюбилась. По-настоящему влюбилась в этого нелюдя, это чудовище. Я видел, как ты ему отдавалась — каждый раз со все большей страстью, каждый раз млея в объятиях монстра, обнажая перед ним не только тело, но и душу. Алкая следующей встречи. Буквально сходя от него с ума. И твои кошмары про Олимпию Пиррет — прямое следствие этой извращенной любви. Никакого черного козла на дороге, якобы из-за которого ты попала в аварию, на самом деле не было. Его породило твое больное сознание. Так оно спроецировало Гаспара.
— Что? — не веря своим ушам, прохрипела Роэл, чувствуя, как в следующее мгновение умрет. — Что?
— Ты даже себе не представляешь, как волнительно было наблюдать за развитием ваших отношений! — проговорил Феб с непривычной горячностью. — Ты ненавидела его, он видел в тебе секс-игрушку для своих утех и мясо для утоления голода, но затем… Каждый взгляд и каждое прикосновение, каждое слово — ураган совершенно противоречивых эмоций. Как могут они сочетаться в одном человеке? Как можно бояться и одновременно сходить с ума от страсти? Как можно желать пожрать и в то же время относиться с такой трогательной нежностью? Мой доклад, сопровожденный видеоматериалами и фотографиями, на предстоящем Конгрессе психиатров войдет в историю мировой психиатрии!
Роэл тупо смотрела на этого привлекательного мужчину в белом халате, который когда-то целовал ее, как будто видела его впервые.
Конгресс психиатров… История мировой психиатрии… Доклад… Фото и видео материалы чего? Ее с Гаспаром Леоне встреч? Секса?!
— Так ты знал? С самого, мать твою, начала ты все знал и просто позволял ему делать это со мной? — невнятно, потому что не хватало воздуха, выдохнула она. — Просто наблюдал за нами со стороны, втираясь ко мне в доверие, и писал свой блядский доклад?
— Не надо выражаться, Роэл, тебе это не идет, — с ласковым укором проговорил Дюпон. — И потом, во всем случившемся с тобой ты действительно виновата сама — я же не звал тебя в свою лечебницу. Лучше представь, какую великую службу сослужишь науке! От одной только мысли об этом дух захватывает! Каждую вашу встречу, каждую реплику и диалог лучшие психиатры княжества разберут по кирпичикам и, проанализировав, внесут в учебные пособия. Про себя я называл тебя Королева Стокгольмского синдрома, и не буду скрывать этого в докладе. Думаю, тебе это должно даже польстить…
— Сволочь! — завизжала Роэл и кинулась на него прямо через стол, впившись ногтями в красивое самодовольное лицо.
Раздался резкий звук сирены, которую он нажал у себя под столом и в кабинет ворвались санитары. Дюжие мужики с легкостью оттащили от главврача шипящую, как дикая кошка, девушку и попытались ее скрутить, но не тут-то было. Роэл и сама от себя такой прыти не ожидала — она рвалась и царапалась, но все же сладить с мужчинами не смогла. Они накинули на нее какой-то мешок из сероватой ткани, очень скромно претендующей на белую, и с помощью нескольких движений зафиксировали длиннющие рукава мешка, протянув их через две вертикальные петли на груди и под мышками.
И только тогда до с ног до головы спеленутой грубой толстой тканью Роэл дошло, что на нее надели смирительную рубашку.
— Вот уж от кого-кого, а от тебя, Роэл, не ожидал, — проговорил Феб Дюпон, осторожно дотронувшись до глубокой царапины, которая пересекала всю его правую щеку. — Я-то думал, ты не из буйных… Интересно, Гаспар, что ли, так повлиял? Но ничего, милая, я обещаю, что вылечу тебя от ненормальной любви к этому упырю. И ты станешь тихой, адекватной, послушной мышкой. Мне всегда нравились послушные, знаешь об этом? Но это уже тема следующего доклада. Помни, девочка моя, это лишь только для твоего блага.
Указательным пальцем он притронулся к ее лбу. Роэл страшно закричала и, изгибаясь, попыталась его укусить. Она понимала, что в смирительной рубашке этого ей, конечно, не дадут, но справиться с собой не могла.
Сволочь! Какой же он оказался сволочью! Даже не предполагая об этом, Роэл все время была его подопытным кроликом, за которым он вел пристальное наблюдение.
— Все еще хуже, чем я думал, — сокрушенно покачал головой Дюпон и обратился к санитарам. — Метаквалон ей! Двойную дозу!
Распластав объятую ужасом и совершенно беззащитную девушку по кушетке, один из санитаров открыл в рубашке специальный карман, а второй наполнил шприц какой-то белой жидкостью.
— Не надо, пожалуйста! — взмолилась Роэл, вся трясясь от накатившей паники. — Феб, не надо мне ничего колоть, я успокоюсь! Я же нормальная, ты же знаешь, Феб! Так получилось! Я не могла ему помешать!
Но Дюпон ничего не ответил — он только деловито кивнул санитару, и Роэл рванулась от боли, когда тонкая игла вонзилась ей в бедро. Чем бы не был этот препарат, вводился он медленно и болезненно. Девушка захлебывалась слезами, пока не упала в темноту.
Ну и хорошо, потому что там не было широкоплечего светловолосого белозубо улыбающегося Феба Дюпона, в темных глазах которого тлели угольки подлинного безумия.