Ох нет, ещё один бедолага намеревается пригласить меня!
Рон выглядел, как вулкан, который собирается вот-вот взорваться. Я положила руку ему на рукав и остановила.
— Погоди, я сама! Кхм-кхм… Простите, молодой человек… к сожалению, не знаю вашего имени… Но вынуждена заранее предупредить. Я никак не смогу ответить согласием на ваше приглашение, которое, не сомневаюсь, будет в высшей степени учтивым! Хотя признаться, безумно хочу сегодня танцевать. …Понимаете — дело в том, что у меня ужасно болит рука!
Для убедительности поднимаю вверх правую руку и трясу кистью.
— Мне её вчера прищемили… эм-м-м-м… дверью! Так сильно сжало, как в тисках просто — что, честно говоря, я даже немного опасаюсь за сохранность кости!
Рон бросает на меня дико раздражённый взгляд, как будто не он так крепко держал меня за руку этой ночью. Вдохновлённая реакцией, я продолжаю:
— Но возможно, если меня сегодня так никто и не пригласит танцевать, к концу вечера моя рука достаточно заживёт, чтобы…
— Проваливай уже! — рычит Рон так, что мой несостоявшийся кавалер роняет перчатки от неожиданности. — Тебе же человеческим языком было сказано — дама не может танцевать! У нее болит рука.
Молодой человек в мгновение ока ретируется, и следующий испепеляющий взгляд достаётся уже мне.
— И скоро заболит много чего ещё, если она не посидит, наконец, спокойно!
Он сверлит меня угрожающим взглядом, а я, как дура, почему-то чувствую себя абсолютно счастливой. Хотя и осталась без танцев, без яблока и с отдавленной рукой.
И тут вдруг на сияющее солнце моего счастья падает тень грозовой тучи.
— Рон… Рон, там твоя мама! И кажется, она идёт в нашу сторону…
(6.11)
С замиранием сердца я слежу за тем, как надменное и возмущённое лицо леди Винтерстоун, похожее на пугающую маску, плывёт сквозь толпу гостей. Приближается ко мне, будто ночной кошмар, в котором я снова одна и никому не нужна.
— Рин…
Он хочет сказать мне что-то, но я не могу отвести взгляда от графини, как кролик перед удавом. Сколько презрения в том, как она кривит губы и морщит нос! Неужели я заслужила это…
— Рин! Посмотри на меня.
Мягкое прикосновение к ладони заставляет вздрогнуть и разрывает оцепенение.
Взгляд чёрных глаз, пристальный и ставший вдруг совершенно серьёзным, тянет меня к себе, спасает от подступающей паники.
Рон берёт меня за руку — бережно и невозмутимо.
— Я давно хотел прояснить одно маленькое недоразумение.
— Какое?.. — шепчу я на выдохе, позволяя себе немного отпустить напряжение и страх.
А он подносит мою руку к губам и целует холодные пальцы.
— Там, на конюшне, ты сказала одну глупость. Так вот — мне нравятся твои руки. Они совершенны. Каждая… маленькая… деталь…
И ещё один мимолётный поцелуй — в ладонь. И ещё — туда, где под тонкой кожей часто-часто бьётся пульс.
Мир вокруг замирает. Музыка — медленнее и медленнее, пока не наступает абсолютная тишина. Или это звон в моих ушах. Танцующие пары, кажется, застыли, взлетев на мгновение над каменным полом, а после и вовсе исчезли.
Нет больше никого.
Только мы.
Дюймы между нами Рон умножил на ноль.
Незаметно — так, что об этом сумасшествии буду знать только я одна, он приоткрывает губы и касается языком тыльной стороны моего запястья.
А потом слегка прихватывает зубами косточку возле ладони.
Моя кожа теперь будет пахнуть яблоком.
Когда стрелки часов возобновляют ход, а Рон отрывает губы от моей руки с напряжённым выдохом — я твёрдо знаю одно. Я никогда больше не буду прежней.
— Кажется, она ушла.
Его голос хриплый, а в глазах притаился смех.
— К-кто?…
— Моя мать.
— К-куда?..
— Откуда мне знать, куда.
Он чуть наклоняет голову вбок и с любопытством рассматривает моё лицо. Кажется, ему нравится то, что он видит, потому что улыбка у этого несносного человека становится как у кота, объевшегося сметаны.
— А я… я не заметила.
Рон сжимает мою ладонь крепче.
— Вот именно. Теперь ты понимаешь, что я пытаюсь тебе объяснить?
И под его смеющимся взглядом я снова возвращаю себе способность дышать.
Да. Теперь я, кажется, понимаю.
Не важно, кто вокруг и какими глазами смотрит на нас. Если мы смотрим друг на друга — остальное не имеет значения.
Я улыбаюсь в ответ и опускаю лицо, смутившись.
Моя ладонь так и остаётся в его руке.
— Впрочем, если тебе интересно, могу сообщить, что, судя по виду моей маменьки, она направилась прямиком в свои покои. За нашатырём. И в этой ситуации мне больше всех жалко её собачку — бедняжку сдавили так, что она могла только слабо тявкнуть.
— Это несправедливо, что ты, оказывается, находил время глазеть по сторонам, в то время как я… — прикусываю язык, но поздно.
Рон смеётся.
— Значит, мой дар убеждения на тебя отлично действует! Это хорошо.
— Мог бы и словами объяснить, я не такая уж тупица… — ворчу, чтобы спрятать смущение.
Он подмигивает в ответ.
— Что поделать — до вас, женщин, почему-то словами дольше доходит. До матушки моей, кстати, тоже только сейчас дошло. Надеюсь. А если нет… Что ж, придётся провести ей демонстрацию поубедительнее — что скажешь?
Я вспыхиваю и пытаюсь забрать у него ладонь, но тщетно.
— А теперь… Эх, так и быть, Черепашка! Раз уж твоя рука и так в моей руке, то почему бы нам и в самом деле…
Высокие тяжёлые двери распахиваются и человек в стальном доспехе с гербом Винтерстоунов на груди чеканным шагом входит в бальный зал. Он неуместен здесь, как пятно на белом платье. Не задерживаясь, подходит к нам и останавливается напротив Рона, отдавая ему честь.
Рон оставляет мою руку — осторожно и мягко кладёт её мне на колени, а я во все глаза смотрю, поражаясь мгновенной перемене в его лице. Оно сосредоточенное, собранное, настороженное. Это совершенно другой человек — и острый блеск в его глазах под нахмуренными бровями напоминает мне, что у него есть другая жизнь, о которой я по-прежнему почти ничего не знаю. Что выражение тепла и нежности на его лице, которое так согревает меня и от которого так светло на душе — по-прежнему только мне одной. А сейчас граф Винтерстоун, наследник Замка ледяной розы, снова должен вернуться туда — за пределы нашего маленького обережного круга.