Но вот сейчас мне вдруг впервые в жизни стало по-настоящему больно. До той кровоточащей, тянущей под сердцем боли, которая заставляет сжиматься в комок и хотеть словно раненому зверю, спрятаться в нору подальше ото всех и зализывать раны.
Дженни мирно спит, разметав по подушке длинные локоны. Ночь умиротворенно плывет над погруженным в дремоту Замком ледяной розы. Зеркало тускло поблескивает на столе — там, где оно выпало из моих ослабевших рук.
А я стою посреди комнаты, прижав руки к груди, и представляю. Со своей буйной фантазией, взращенной годами затворничества в Замке, очень живо представляю их рядом — мою сестру и этого незнакомого мужчину. Он непременно влюбится в Дженни — как и все они, ведь в нее невозможно не влюбиться. Как наяву вижу ее счастливое лицо и сияющие глаза. Она ведь так хотела сказки… наверное, небо услышало ее мольбы и сказка начинает сбываться. В этой сказке, как и положено, есть тетушка-фея и волшебное зеркало, указывающее путь к мечте.
Мечте, которая не моя.
Наверное, слишком много всего навалилось в тот день. Из-за этого так вышло, что я совершила первый в жизни по-настоящему эгоистический поступок.
Наутро я промолчала. Ничего не сказала сестре. Оправдывала себя тем, что если этот воин в Зазеркалье — судьба Дженни, они и так встретятся. Но на самом деле малодушно не нашла в себе сил признаться в том, что случилось ночью, и что просто-напросто перевернуло мой мир вверх тормашками.
Потому что я никогда в жизни так сильно не хотела прикоснуться к другому человеку.
Глава 6
Утро началось… странно.
Я открыла глаза и полежала немного, прислушиваясь к ощущениям.
Рассветное солнце бросало на стены сине-золотую сеть ярких бликов от витражного окна. Безмятежно пели птицы. Новый день только-только разгорался, и утренняя прохлада гладила щеки сквозняком.
Мне было до странности хорошо, будто приснился приятный сон. Что-то, что отдавалось во всем теле легкостью и светом, и отчего кровь по венам бежала быстрее — как весенние ручьи, наполняющие землю жизнью и заставляющие ее пробуждаться от зимних мороков.
Что же это такое выбило меня из колеи монотонных, похожих один на другой дней… каждую клеточку тела наполнило ощущением, какое бывает лишь в Новогоднее утро, когда ты бежишь под елку за подарками…
Я рывком села и обхватила колени руками. Ночная сорочка сползла с плеча.
Косой взгляд на пол подтвердил, что я вспомнила правильно, и мне ничего не прибредилось. Там по-прежнему были рассыпаны лепестки, теперь, правда, основательно увядшие.
Я вздохнула, призвала беспокойно скачущие мысли к порядку. Жалящим воспоминаниям приказала оставить меня в покое — у меня еще будет время перебирать их в ладони, как драгоценные бусы, когда я буду ночи напролет лежать без сна в своей одинокой комнате.
Откинула одеяло, осторожно запихала лепестки ногой под кровать и позвала:
— Эй, соня, вставай! У тебя сегодня большой день.
Джен потянулась, как сонная кошка. Она не любила ранние подъемы. Хотя кто их любит? Но если она хочет успеть добраться до столицы к моменту открытия Академии, некогда разлеживаться. И я рывком сдернула с нее одеяло, заставляя вставать.
Зевая на ходу и покачиваясь, Джен все-таки приняла вертикальное положение… ну почти.
Я как раз остановилась у распахнутой дверцы шкафа, размышляя, что надеть, как сзади раздался разочарованный возглас:
— Эм, ну ты представляешь — надпись пропала!
— Какая надпись? — машинально спросила я.
— Как это какая? На зеркале. Неужели она мне приснилась…
Ох. Ну да. Я же оставила зеркало на столе.
— Кстати, сестренка, мы не обсудили. Как мы его делить будем?
Я чуть не подскочила.
— Кого — «его»?!
— Зеркало, разумеется, — ответила мне Джен таким тоном, будто я сморозила несусветную глупость.
— А, ну да, зеркало, конечно…
Я попыталась унять бешеное сердцебиение, в которое вдруг вздумало удариться мое непослушное сердце.
И правда — что же теперь делать с этой глупой безделушкой с ее дурацкими шутками?.. Я удивленно поняла, что мне ужасно не хочется с ней расставаться, и какая-то собственническая жилка внутри, что дремала все восемнадцать лет, проснулась неожиданно и теперь настойчиво требует оставить зеркало себе. Вот только за каким оно мне сдалось? Только будет травить душу.
— Забирай его. Зеркало, в смысле. И… попробуй еще погадать. Ты вчера слишком рано сдалась, мне кажется.
— Спасибо, спасибо, спасибо! Ты лучшая в мире сестра!
Я решила не оборачиваться, чтобы выражение лица ненароком не выдало меня Джен, которая, когда хотела, могла быть очень наблюдательной. Все-таки не зря мы с ней близнецы. Знаем друг друга как облупленных.
И тут в дверь тихонько постучали, избавив меня от необходимости и дальше делать вид, будто содержимое шкафа — самое интересное зрелище за всю мою жизнь.
— Как тут мои Улиточки? Тьфу ты… дочурки!
Мама вошла в нашу комнату, сияя улыбкой, и беседа к моему счастью отклонилась от опасного предмета.
Дальше мы наскоро одевались и причесывались, очень быстро собирали Джен, закидывая в притащенный мамой чемодан самое необходимое и отклоняя попытки сестры впихнуть туда раза в два-три больший объем вещей, чем предусматривала конструкция — и одновременно пытались наговориться впрок обо всем на свете за каких-то полчаса.
Где-то посреди всего этого бедлама Дженни неожиданно спросила.
— Мам… как узнать, что ты влюбилась?
Мама оторвалась от раскладывания по кровати шпилек, заколок и прочей полезной дребедени, посмотрела на Джен своим фирменным подозрительным взглядом, и сестра стушевалась.
— Ты не подумай, я в сугубо исследовательских целях интересуюсь! Ну вот ты, например, — как ты поняла, что любишь папу?
Я присела на противоположный краешек кровати и тоже приготовилась слушать. Мама задумалась. Ее губы тронула мягкая улыбка.
— Что ж… Я скажу так. Ты понимаешь, что кто-то занял место в твоем сердце, когда этот человек вдруг исчезает — и на этом самом месте в сердце словно кто-то пробивает дыру. Пустота, которую ничто не может восполнить.
Дженни сцепила руки на коленях и потупилась.
Мама посмотрела на нее искоса.
— Я поняла, что люблю вашего папу, когда он ушел. Но это очень длинная история и…
— И ты расскажешь ее нам, когда мы станем постарше! — привычно закончили мы с Дженни хором.
А потом наступила минута, о которой я все это время старалась просто не думать и, наверное, подсознательно ждала, что случится какая-то неожиданность, из-за которой Джен никуда не поедет.
Наступила минута прощания.
Глава 7
Гости разъехались (или распорталились, в случае с тетей Эмбер) еще ранним утром. Провожать Дженни на лужайке перед главным входом собрались только самые близкие.
Отец под укоризненным взглядом кучера лично проверял, надежно ли запряжена карета, наша кухарка миссис Торнвуд торопливо подсовывала к ручной клади корзинку со свежими пирожками, мама давала последние наставления Дженни, а я стояла поодаль и слушала, как моя бабушка, старая графиня Винтерстоун, причитает скорбным голосом, прикладывая платочек к совершенно сухим глазам:
— Ну что за родители! Лучше б вы ее замуж поскорее отдали, чем отсылать неведомо куда. В ее возрасте давно пора своих рожать! Ничего, зато теперь-то вы поймете, каково это — не знать, где твое чадо и что с ним. Вот и мой младшенький, мой бедный Эдвард тоже…
Отец раздраженно прервал ее, поправляя подпругу у лошади:
— Матушка, насколько мы знаем, Эдди великолепно себя чувствует там, куда он провалился! Глубоко женат и полностью доволен жизнью.
Бабушка поджала губы и всем своим видом продемонстрировала, как разочарована непочтительным поведением сына.
Мой дядя Эдвард, папин младший брат, — своего рода «паршивая овца» семейства Винтерстоун. Еще до моего рождения он со скандалом уехал из отчего дома куда-то за тридевять земель. Говорят, живет себе припеваючи на каких-то островах посреди океана с женой из простонародья, которую не торопится привозить в Замок ледяной розы и знакомить с родней. Бабушка по этому поводу бесится и сколько я себя помню сворачивает на «моего бедного Эдварда» каждый второй разговор.
Мама не удержалась и добавила безукоризненно вежливым тоном, в котором только очень тонкий слух уловил бы едва заметную толику насмешки: