Глава 21
Стыд
Ревик откинулся назад в кресле самолёта, пытаясь устроиться поудобнее, главным образом за счёт переставления своих длинных ног в пространстве между его сиденьем и местом перед ним.
Ничто, изначально предназначенное для человеческого общественного транспорта, никогда не подходило ему.
И всё же он не пытался встать, даже для того, чтобы размять ноги.
Причина этого в первую очередь крылась в темноволосой голове, лежащей у него на коленях, а также в бледной руке, обвивающей его бедро. Та же самая рука сжала его сильнее, когда он изменил позу, а затем расслабилась, как только Ревик расслабился сам.
Вздохнув, он провёл пальцами по своим волосам, стараясь не думать о ней, по крайней мере, в этот момент. Он обнаружил, что почти невозможно не иметь каких-то обрывочных мыслей о ней в глубине своего сознания, независимо от того, что он делал, но, как минимум, он попытался отодвинуть их на задний план своего бодрствующего сознания.
Сейчас, как минимум, ему нужно дать передышку своему разуму — во всяком случае, не считая того, как она вписывалась в новый план.
Он сидел в задней части салона — в основном по привычке.
Он не знал, почему сел здесь, если не считать того факта, что обычно он больше ходил, так что неспособность откинуть сиденье обычно не беспокоила его. Ему вообще нравилось сидеть спиной к стенам — старая привычка разведчика, даже если не брать в учёт войны и некоторые личности, которые он привил себе за эти годы.
И всё же он мог бы взять Элли с собой в другую часть самолёта, где они оба могли бы поспать.
Но спать ему не хотелось.
Наоборот, он мог бы направиться в то помещение, которое раньше служило салоном первого класса, где, как он знал, сидели Врег, Балидор и Юми, наверное, обсуждая детали этого нового плана, или даже самих Ревика и Элли — он знал, что они делали время от времени, хотя пытались скрыть это от него.
Впрочем, он тоже не чувствовал себя особенно общительным, даже с точки зрения обсуждения стратегии.
Ему нужно ещё раз поговорить с ними до посадки самолёта, но это могло подождать.
А сейчас он просто хотел покоя в своём собственном сознании — или такого покоя, какой он мог получить в эти дни, со связями между ним, Джоном, Мэйгаром и Элли.
Может быть, из-за этих связей он обнаружил, что в эти дни жаждет тишины больше, а не меньше. Он поймал себя на том, что ему тоже всё чаще хочется побыть одному — или, точнее, только с Элли, даже для этого требовался искусственный физический барьер того или иного рода между ними и остальной частью их странного квартета.
Каковы бы ни были причины и связи, Ревик уже знал, что он не уснёт, даже если захочет попробовать.
Во всяком случае, Элли, похоже, было комфортно и на нынешнем месте. Ревик знал, что это, вероятно, повлияло на его решение так же сильно, как и всё остальное. Он уже почти не утруждал себя сознательными размышлениями об этом факте, не говоря уже о том, чтобы находить в нём изъяны.
Запустив пальцы в тёмные локоны её волос, он рассеянно расчёсывал их, чувствуя, как её лёгкое тело становится всё тяжелее, когда он начал осторожно массировать её шею и плечо. Сам того не желая, его свет резко отреагировал на усилившееся тепло, исходящее от неё, особенно когда её пальцы напряглись на его коже через брюки, одна рука обвилась вокруг его бедра, а другая — вокруг икры.
Он отбросил это ощущение прочь, но не раньше, чем оно начало воздействовать на его тело, и не только напрягая мышцы.
К тому же, сам того не желая, он мысленно вернулся к прошлому дню.
Эмоции до сих пор бурлили в нём всякий раз, когда он позволял этим воспоминаниям прикоснуться к более сознательным краям его света. Его грудь болела, когда он думал о том, как она вошла в подвальную комнату без одежды, но он также чувствовал боль, особенно когда позволял своим мыслям дрейфовать к их взаимодействию, когда он снова догнал её наверху.
Он больше не мог притворяться, что всё это кажется ему простым — или что у него есть какой-то чёрно-белый набор ответов, которые имели смысл для его рационального ума. Ещё меньше он мог притворяться, что понимает те более световые реакции, которые у него возникали на неё — те, казалось, вообще полностью миновали рациональность.
Его мозг всё равно играл с этими мыслями.
Глядя на неё теперь, сверху вниз, на её профиль, на её голову, покоящуюся на одной руке, свернувшейся почти треугольником у него на коленях, он почувствовал очередной импульс этого жара. Это ощущение сопровождалось чувством вины, наряду с неудобным отведением его взгляда от её тела, но это чувство на самом деле не рассеялось. Ревик знал, что остальные гадали о том, что он делал с ней с тех пор, как она пришла в сознание, но он не мог позволить себе думать и об этом.
Хотя, по правде говоря, до вчерашнего дня было легче не обращать внимания на эти слухи шепотом.
Теперь, после её демонстрации в подвале и его общения с ней, когда они были одни в комнате наверху, Ревик обнаружил, что избегает смотреть на других видящих. Он поймал себя на том, что особенно избегает смотреть в глаза Джону — и Мэйгару — и не только потому, что не был уверен, насколько сильно они могут чувствовать его, поскольку их света были гораздо более неразрывно связаны друг с другом и с ней.
Он знал, что кое-кто из его команды слышал, по крайней мере, часть того, что произошло в той спальне наверху, даже если это была всего лишь вторая ссора Ревика и Элли за день — та, которая, по крайней мере, произошла хоть сколько-нибудь уединённо.
Ну, на самом деле это был не спор в настоящем смысле этого слова.
По правде говоря, всё, что он почувствовал вчера, вернувшись в комнату — это гнев.
Больше, чем гнев.
Он был очень зол на неё.
Он был так взбешён, что едва ли мог вспомнить, что она не та женщина, на которой он женился — или что она может быть не в состоянии понять его гнев, и тем более ответить на него так, чтобы его нерациональный ум нашёл хотя бы отдалённое удовлетворение.
Что бы он ни понимал, сознательно или нет, но закончив с приготовлениями, чтобы удовлетворить её желания — включая выход на связь с аэропортом и его пилотами, чтобы сообщить им о задержке, вызвавшей целый ряд других проблем безопасности, которые только больше разозлили его — Ревик поднялся наверх в их спальню.
К тому времени у него было время подумать о других последствиях её решения, включая ещё более сильное беспокойство о том, что они могут потерять даже крошечный элемент неожиданности, который они сохраняли до этого момента, и таким образом упустить свой шанс добраться до Касс, пока она, Тень и Фигран ещё не скрылись с их ребёнком.
Так что да, он был очень зол.
Он также знал, что Элли будет ждать его там.
Он знал это отчасти потому, что сверялся с Чиньей и Иллег почти каждую секунду, чтобы убедиться, что его жена по-прежнему находится в этой грёбаной комнате, ожидая его.
Когда Ревик, наконец, добрался до верхней площадки лестницы и подошёл к закрытой двери, он отпустил охранников, которых оставил там, включая Чинью и Иллег, которых он назначил главными. Он едва взглянул на них, честно говоря, когда проходил мимо них по дороге туда, где он чувствовал свет Элли в главной спальне.
К тому времени он уже активно боролся со своим гневом, едва сдерживаясь, когда вошёл в дверь и оказался лицом к лицу с ней.
Она была хотя бы одета, едва-едва, и, вероятно, только потому, что он отматерил Чинью по своему каналу связи, сказав женщине-разведчице одеть его жену силой, если придётся — даже если они будут вынуждены её обездвижить. Несмотря на это, её наряд состоял из одной из рубашек Ревика с длинными рукавами и пары чёрных леггинсов, которые так плотно облегали её ноги, что больше походили на чулки, которые носили женщины в 1950-х годах.
Он начал кричать ещё до того, как закрыл дверь.
Теперь он почти не помнил, что сказал.
Он знал, что совершенно забыл, что кто-то, кроме неё, может его услышать. Ну, и ему просто-напросто было уже всё равно, бл*дь.
Он помнил, как обвинял её в том, что она манипулирует им, притворяется, будто меньше осознает происходящее вокруг, чем на самом деле. Он обвинил её в том, что она унижает его перед другими, угрожает нарушить клятву, выставляет его дураком, издевается над ним. Он накричал на неё за то, что она, бл*дь, толкнула его, используя телекинез, так что, по сути, она ударила его на глазах у всех остальных. Он обвинил её в том, что она знает, что он не ударит в ответ, и поэтому использует это в своих интересах.
Он был слишком зол, чтобы даже говорить связно.
Почти пустой взгляд её глаз, когда она спокойно слушала его разглагольствования, только усиливал его гнев. Ревик смутно помнил, что он что-то сломал.
Он не бросил это в неё; он даже не бросил это в её сторону, но какая-то часть его просто хотела вырвать её из этого проклятого бессознательного состояния настолько, чтобы она признала его — и признала то, что она только что сотворила с ним. Он сделал это, создав столько грёбаного шума, сколько мог. Он сделал это, сердито жестикулируя и повышая голос.
Но всё это ни черта не дало.
Он знал, что это не рационально.
Он знал это даже тогда, когда кричал на неё, и его голос, вероятно, доносился вниз по всем трём лестничным пролётам к видящим, собравшимся на нижних этажах викторианского дома. Весь стресс и беспокойство, которые он испытывал из-за необходимости оставить её позади, а также из-за её психического состояния, вырвались из него в виде снежного кома, катящегося вниз по склону холма, в виде иррациональности, которую он даже не хотел признавать, не говоря уже о том, чтобы обуздать, по крайней мере, вначале.
Но даже при этом его сознание продолжало медленно вращаться на заднем плане.
Он чувствовал, что другие разведчики в конструкции реагируют на его гнев, даже на некоторые его слова. Он чувствовал, что Балидор закрывает остальную часть конструкции от них двоих, и особенно от самого Ревика. Он чувствовал, что Врег пытается сделать то же самое.
Ревику всё это было до крысиной задницы.
В какой-то момент он выдохся настолько, что просто стоял и смотрел на неё, тяжело дыша от напряжения и раздражения. Её глаза светились, это он хорошо помнил. Они сверкали тонкими резкими кольцами в тусклом свете комнаты, и когда она подошла ближе, он сначала попятился, пытаясь уйти от неё.
Она прижала его спиной прямо к стене, но он даже тогда не оттолкнул её.
Он помнил, что ему было трудно смотреть на неё.
Он помнил, как гадал, не воспользуется ли она снова телекинезом, может, в этот раз изобьёт его по-настоящему, лишь бы заставить его замолчать.
Он не помнил, когда именно всё изменилось — во всяком случае, не точно.
Он помнил, как внезапно понял, что ей больно.