Их тела двигались плавно и быстро, в воздухе перемешивалось их горячее дыхание и стоны, и Хлоя чувствовала, как его горячая рука ласкала ее спереди, заставляя ее лоно становиться таким невероятно узким, приносящем ему обжигающее удовольствие. Толчки в ее тело становились все сильнее, она обмирала, чувствуя его нетерпеливую дрожь, его руки на своем теле, сжимающие ее крепко, иногда до боли, и его член в себе, который становился все жестче, все крепче, и двигался все быстрее и сильнее, до искр перед глазами, до сорванного крика, до резких спазмов, изгибающих все ее тело.
— Да, да, да! — выкрикивала Хлоя, бессовестно двигаясь, продлевая свой оргазм и рыча, как волчица, выдыхая удовольствие короткими рваными стонами.
Дракон кончал, уткнувшись в ее шею лицом, чувствительно кусая ее в шею, но она не чувствовала этой боли, растворившись в наслаждении и обмякнув в его руках.
К завтраку Дракон вышел не один. Вслед за ним, покорно опустив златоволосую головку, шла и Хлоя, пряча взгляд ото всех. Дракон велел поставить ещё один прибор, для девушки, а вот господина Робера просили из обеденного зала удалиться и не сметь возвращаться.
Это заявление Дракона, которое тот сделал голосом небрежным и развязным, чувствительно ударило по самолюбию Робера.
"Как?! Каково?! — думал он, яростно терзая носовой платок и мечась перед закрытыми дверями как побитая, провинившаяся собака, которую непускают домой. — И недели не прошло, как эта девица занимает такое близкое место подле Дракона… О чем это они там говорить собрались, что мне нельзя этого слышать?! Никогда прежде Дракон не выставлял меня за дверь. А что, если эта маленькая дрянь ему наговорила гадостей про меня? Что, если говорила, желая заполучить мое место?! "
От этой мысли у Робера холодный пот градом катился по лбу, и он промокал лицо изорванные платком и продолжал метаться по темному коридору, считая свои шаги.
Завтрак что-то затягивался; Роберу, сердце которого терзали самые отвратительные предчувствия, стало совсем невмоготу. Ему чудился злорадный смех Хлои, злой огонек в ее прищуренные глазах, язвительная усмешка на красивых губах девушки, произносящей с презрением его имя. На цыпочках прокрался он к дверям и осторожно отворил ее, стараясь не произвести ни звука, но самого тонкого скрипа, обмирая от страха.
Увиденное потрясло его настолько, как, пожалуй, не поражало его воображение даже мучения человека на дыбе, которые ему довелось видеть однажды, и Робер отшатнулся, хватая ртом воздух и бледнея, как полотно.
Завтрак давно кончился; это Робер понял по тому, что теперь на обеденном столе сидела Хлоя, откинувшись назад, опершись на руки и бесстыдно расставив пошире оголённые ноги. Ее дрожащий голос вырывался из напряжённого горла грубыми хриплыми стонами и криками, грудь вздымались так часто и так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из слишком глубокого выреза, а расставленные бессовестно ноги в полуспущенных чулках тряслись как в лихорадке. И между этих ног, обнимая, жадно тиская голые бедра девушки, устроился Дракон, вылизывая и целуя трепещущее тело Хлои так, что она заходилась в криках, а в ложбинку меж ее грудей мелкими каплями стекал пот.
"Черта с два он делает это для себя, — мелькнуло в голове у потрясённо Робера. — Он делает хорошо ей… Однако! Неужели мы получили госпожу, которая приберет Дракона к рукам и будет иметь на него безграничное влияние?"
Робер поспешил дверь закрыть и отпрыгнул от нее, словно она обжигала его. От увиденного в штанах Робера кое-что зашевелилось, образ изгемогающей от удовольствия девушки был так ярок, что Робер буквально ощутил под своими руками мягкую кожу ее бедер, почувствовал аромат ее возбуждения. Тотчас же захотелось овладеть этой девчонкой, прямо там, в зале, на столе, и Робер застонал в муке, понимая, что сейчас эта молоденькая курочка слишком недоступна ему.
А ещё захотелось тотчас отыскать этого молодого прохвоста-Мишеля, приволочь его сюда и кинуть между Хлоей и Драконом, чтобы затем послушать яростную грызню вместо любовных стонов. Сам факт чужого счастья и удовольствия, казалось, был невыносим господину Роберу, его лицо кривилось, как от чудовищной зубной боли. Отчего-то очень хотелось унизить эту девчонку, которая посмела вытеснить его, Робера, из жизни Дракона, умудрилась сделать его ненужным и лишним.
Унизить, чтоб знала свое место; о, господин Робер дорого бы отдал за то, чтоб увидеть, как Дракон пинком отшвыривает эту дрянь от себя прочь! Робер даже трястись начинал, на губах его выступала пена, руки сжимались в кулаки, когда он представлял себе, как подберёт ноющую побитую девчонку, утащит ее в угол потемнее, задерет ее юбки и как следует оттрахает в задницу — чтоб визжала как кошка и дрыгала своими ногами в спущенных чулках.
Самое забавное в этой ситуации было то, что Робер сам не понимал, чего ему хочется больше: обладать этой женщиной, которую он мог взять себе, но упустил эту возможность, или уничтожить ее, унизить, причинить жестокие муки. Эти два прямо противоположных чувства причудливо сплетались в одно, совершенно новое, и Робер от него трясся, как в ознобе и след, словно от самого прекрасного наслаждения в мире.
Ранее, размышляя о том, как он отыщет Мишеля, Робер полагал, что ему придется снарядить корабль и собрать команду, купить услуги хороших сыщиков, чтоб в портовом Суиратоне отыскать напуганного, осиротевшего мышонка, юношу с красивыми голубыми глазами, и который так славно умеет морочить головы юных наивных девиц.
Словом, на это все пришлось бы потратить какое-то время и средства.
Теперь же господин Робер пылал жаждой мести настолько, что все мысли о корабле и сыщиках отмел напрочь.
"Одного маленького мышонка, — думал Робер, со всех ног мчась в свою башню, — я и в когтях притащу! Я буду летать в Суиратон каждый день, покуда хватит моих сил, но я найду его! Вороны помогут мне в моих поисках…"
Безо всякой опаски Робер перекинулся а ворона, отряхнул перья и воинственно каркнул, призывая собратьев. Дракон занят своей девчонкой настолько, что не заметит отсутствия Робера, а если и заметит — что ж, всегда можно соврать, что был занят делами государства.
Он звал и звал воронье, каркал до тех пор, пока не сорвал голос, и из его черного развевающегося клюва раздавалось только слабое сипение.
Воронье, привлеченное магией последнего Ворона, черной стокрылой тучей слеталось на башню. Вороны каркали, дрались из-за насестов, прыгали по растрескавшейся черепице крыши, с криками кружили над башней. Их было так много, что когда они разом взлетали, крича и носясь, как обезумевшие, становилось темно словно вечер пришел раньше времени.
Робер ждал.
Он слушал сплетни птиц, их воспоминания, догадки, выискивая в птичьем гомоне хотя бы намек на Мишеля, или хотя бы похожего человека. Можно же поискать в мышином гнезде, если сам Мишель не желал находиться.
Однако, один из воронов, бочком подбирающийся к Роберу, каркнул громко и отчётливо, и Робер понял — тот видел Мишеля. Человека, который много времени проводил с Хлоей. Человека, который велел собственным слугам скрыть под масками лица и схватить Хлою.
Ворон часто бывал в саду герцогов Суиратонских. Бывало, стаскивал кое-что блестящее у зазевавшихся людей — сережки с ярким камешком у служанок, начищенные до жаркого блеска ложечки у кухарки.
И обручальное кольцо Мишеля стащил, когда тот, напившись пьяным, уснул а беседке, укрывшись от палящего солнца в тени плюща, заткавшего резные столбики, поддерживающие крышу.
Ворон был старый и много повидал на своем веку. Когда-то он даже был домашним, ручным и жал в клетке, которая стояла на письменном столе ученого. Учёный был такой умный, что сумел обучить свою птицу почти всем буквам, и поэтому ворон, утащив кольцо Мишеля, сумел прочесть на нем гравировку: вечная любовь, Мишель и Хлоя.
Робер встрепенулся; в голове его тотчас начал складываться какой-то план, ещё неясный, нечеткий, но Робер уже точно знал, что это кольцо ему пригодится как нельзя кстати. Поторговавшись добрых четверть часа, он выменял это кольцо на крохотное зеркальце, и, чтоб не потерять, надел его себе на палец.
За отдельную плату — сломанную серёжку, — старый ворон согласился указать Роберу, где прячется Мишель, оставшийся без крыши над головой. Дом его, конечно, сгорел не полностью, но после того, как его мать подстерег, поджёг и обезглавил Дракон, возвращаться туда Мишель боялся. И даже вожделенный шкаф красного дерева не мог изменить его решения.
Разузнав все, что ему было нужно, Робер закаркал, созывая свое крылатое воинство, и воронье ответило ему громкими зловещими криками. Сорвавшись с насестов, с крыши, они некоторое время кружили над башней, устроив перекличку, а затем всей чернокрылый стаей взмыли в небо и исчезли там, растворившись в грозных синих дождевых облаках.
Где мог спрятаться Мишель, внезапно лишившийся вновь обретенного богатого дома? Разумеется, в дешёвой гостинице, каких по Суиратону было превеликое множество. В портовом городе вечно толклась куча народу, самого пёстрого и разношерстного люда, всякого сброда, что стекался со всех концов страны в крупный порт — ловить свою удачу за хвост.
Вот в это-то толпе Мишель и решил затеряться.
Уплыть из Суиратона он не мог. В кармане его уныло брякали последние гроши, ведь он как раз играл в кости в кабаке, когда Дракон укокошил Зизи. В тот день Мишель выиграл, но немного — ровно столько, сколько хватило ему на самую дешёвую комнату в самой дешёвой гостинице на самой грязной улице города, носящей название Кривая.
Стиснутая каменными серыми уродливыми домами, эта улица протискивалась, вихляясь, меж угрюмыми фасадами, и была так крива, что по ней было впору ходить лишь пьяным.
К тому же, из-за неровно наляпанных вдоль нее домишек, она изобиловала темными углами, в которых могли поджидать припозднившегося путника негодяи с целью пощупать его карманы.
Идеальное место для таких прохвостов, как Мишель.
Он, хоть и разодетый в герцогский одежды, а от местных бандитов отличался мало. Его кроткий взгляд, шелковые светлые кудри, ангельская улыбка могли обмануть наивную Хлою, но не обитателей Кривой улицы. Стоило только столкнуться с Мишелем в местечке потемнее и побезлюднее, и увидеть, как его холеные ручки выхватывают словно из ниоткуда, из воздуха, остро отточенный нож, как никаких сомнений на его счёт не оставалось.
Итак, Мишель затаился.
Вернуться в дом Суиратонских герцогов и разжиться там золотишко он слишком боялся; уйти, уплыть из города и затеряться на дорогах страны ему было не на что. Оставалось одно — ждать. Улучшить момент, вернуться и ограбить дом.
О Хлое Мишель почти не вспоминал; юная красота его молодой жены не тронула его сердца. Любовные игры с нею ничем не отличались от прочих, с такими же наивными и доверчивыми девушками, коих в жизни Мишеля было преогромное количество. Он потерял наследство Суиратонов, потому как в дом вернуться боялся, но сильно о том не печалился. Самое удачное, что Хлою он вычеркнул из жизни, получается, просто так, задешево, но и это обстоятельство не трогало его сердца. Ему было все равно.
О кончине Зизи Мишель тоже не сильно печалился. Удирая из подожженого драконом дома, где остывал обезглавленный труп его почтенной матушки, Мишель мимоходом прихватил шкатулку с побрякушками, которую и пропил в три дня, громко отмечая упокоение родительницы.
Вот таков был Мишель.
В тот роковой вечер, когда стая воронов налетела на Суиратон непонятно откуда, Мишель возвращался в свою гостиницу с небольшой добычей. Сбив с толку какую-то даму, усыпив ее бдительность ласковыми речами и сладкими улыбками, он утащил ее в подворотню потемнее и стащил с нее всё украшения и туфли. Будет на что поужинать, подумал Мишель, рассовывая награбленное по карманам и поспешно удирая с места преступления.
Хитроглазый ворон, шумно хлопая крыльями, уселся на побелевшую от времени и дождей деревянную вывеску над булочной и громко, издевательски разобрался, словно желая привлечь внимание к Мишелю.
— Тише ты! — ругнулся тот и запустил в птицу камнем. Но не попал. Хрипло каркая во все горло, словно хохоча, ворон сорвался и улетел прочь, оглашая затихшую к вечеру Кривую улицу своими воплями. Будь на месте Мишеля кто-то более чувствительный, он неприменно ощутил бы как жутко и тихо стало кругом, но Мишель был не из пугливых.
Ускоряя шаг, Мишель с неудовольствием отметил, что, кажется, за ним следят — и что ещё более скверно, его преследуют. Звуков шагов, отдающиеся грохотом от мрачных стен домов, было намного больше, чем от пары каблуков Мишеля. Ругнувшись, Мишель припустил бегом, но шаги невидимых преследователей не отставали, каблуки выбивали звонкую дробь о каменную мостовую, и Мишель несся во весь дух, прижимая к груди отнятые у дамочки туфли.
Глава 9. Драконьи игры
Когда ему казалось, что спасение уже близко, его гостиница маячила где-то впереди, и стоит туда вбежать и захлопнуть за собой тяжелую крепкую дубовую дверь, как все страхи будут позади. Гостиница полна таких же ловких и отчаянных ребят, как сам Мишель; кто бы ни были преследователи — хоть дети Сатаны, — им не позволят просто так ворваться и забрать человека, которого им хотелось бы.
Но когда до двери оставалось всего несколько шагов, Мишель даже руку протянул, чтобы ухватиться за чугунное кольцо, прикрученное вместо дверной ручки, как дорогу ему заступил некто, соткавшийся из тумана, вынырнувший из пустоты так внезапно, что Мишель вскрикнул от неожиданности и от испуга, отпрянул, отшатнулся назад, едва не упав.
Преследователь был престранный; с головы до ног он был укутан в черный плащ, на голове его была черная треуголка, а над высоко поднятым воротом одежды, прямо над черным кружевным жабо, торчал вперед неестественно-длинный нос, словно маска чумного доктора. Маленькие блестящие глазки недобро смотрели на Мишеля, и тот нутром почуял, что с этим мрачным господином договориться не получится, потому что тот вряд ли слышит и понимает человеческую речь. Как не получится договориться и с другим, и с третьим, четвертым — одинаково одетые, похожие на носатых призраков, предвестником смерти, черные люди выныривали из темноты, коварно и опасно, обступая Мишеля, беря его в плотное кольцо. В руках у них не было оружия, да Мишель не был уверен в том, а есть ли у них руки, — но их молчаливое зловещее наступление привело Мишеля в такой ужас, что он заверещал, как заяц, попавший в силок.
Одной рукой он отшвырнул свою добычу — туфли, — и выхватил нож, ощерясь, как пес, по очереди наставляя его на молчаливых преследователей.
— Ну, давай, — распаляя себя перед дракой, кровожадным, абсолютно ненормальным голосом прошипел он, — кто первый? Иди сюда, клювастый! Кем бы ты ни был, я узнаю, какого цвета твое сердце, если оно есть!
Увидь своего ласкового ясноглазого Мишеля Хлоя сейчас, она бы, наверное, от ужаса упала в обморок, так омерзительно было его искаженное жаждой крови лицо, так страшен был его одержимый смех, грохочущий в каменном мешке, катающийся по узкой улочке меж стенами домов. Словно вся его прочность, вся его черная душа раскрылась и вышла наружу его истинная натура. И носатые молчаливые преследователи будто бы устрашились, отступили от взъерошенного Мишеля, собирающегося задорого продать свою жизнь. Один за другим они всплескивали руками, плащи их обращались в черные перья, а сами преследователи с карканьем черными воронами взлетали вверх, в серое небо, виднеющееся меж крышами домов.
— Вы посмотрите-ка, какой он храбрец, — раздался насмешливый голос. — Как тебе удалось очаровать молоденькую герцогиню? У тебя же на лбу написано, что по тебе каторга плачет…
По улице, очень неторопливо, словно прогуливаясь перед сном, шел некий человек — и теперь Мишель был уверен, что это именно человек, а не колдовской призрак.
Он тоже был одет в черное, и это его каблуки стучали по камням, пугая Мишеля звонким эхом.
— Девицы все одинаковы, — грубо ответил Мишель, презрительно сплюнув себе под ноги и исподлобья рассматривая приближающегося колдуна. — Им всем подавай сказок послаще да член подлиннее, и этого достаточно.
— Ну, про длинный член на твоем месте я б помолчал, — небрежно заметил незнакомец, подходя совсем близко. Странно; нож Мишеля, направленный ему прямо в сердце, как будто совсем не пугал его, и Мишель нервно сглотнул, размышляя, а может ли и этот человек оказаться мороком. — Теперь у нее в распоряжении самый длинный член королевства. О твоем она вряд ли вспомнит хоть когда-нибудь.
По лицу Мишеля скользнула отвратительная, гнуснейшая ухмылка, в глазах промелькнуло извращенное злорадство.